- Знаю, Афанасий Игнатьевич. А сколько же ему нужно расплачиваться?
Как только пришел Рябпнин, Варя поставила самовар на стол. Игнат указал ей глазами на дверь, и она догадливо ушла.
Правый глаз Рябинина был закрыт черным кожаным кружком на тесемках. И хоть Рябинин был в застиранных армейских брюках, сандалиях, в черной косоворотке, но так все на нем было подогнано, так был подпоясан брезентовым поясом, так четки и целесообразны были его жесты, что Афанасий подумал о нем: военный человек. Но заметки эти были пока лишь наметками, хотя и очень важными для Афанасия. И оп, наблюдая за Рябипиным, деталь за деталью лепил в своем сознании его характер. В беседу отца с гостем он не вмешивался, спокойно и доброжелательно глядя на них широко открытыми глазами.
- Колька, ты рабочий, тебе помогу, - говорил Игнат, - но ты сам должен понимать - мне, рядовому работяю, трудно пособлять бывшему технику, бывшему вояке.
Глаз с тебя не спускают. Знаешь? В сторонке живешь?
Напрасно. Труднее наблюдать за тобой, злиться будут.
- Мне что же, перед ними нагишом стоять? - Голос Рябинина был низок, но ясен.
Нагловатым храпом захлебнулся чей-то мотоцикл у калитки. Пружиня на носках, к веранде подошел в военной форме без знаков различия Гоникип. Свежестью и уверенностью дышало смуглое суховатое лицо его, пока пе увидал он Рябинпна. С Чекмаревыми поздоровался за руку, Рябинину же лишь кивнул, да и то пе понять, ему ли кивал или, снимая туго сидевшую фуражку, мотнул головой.
- Варвара, занимайся своим делом! - цыкнул Игнат на жену, которая, приоткрыв двери, выглядывала из кухни. - Посиди, сейчас государственные дела обсудим.
Едва Гоникин овлажнил в чаю губы, щекоча стакал усами, как Игнат, сощурившись, спросил его:
- Ну, что у тебя против Николая? Мы тут все своп, разберемся.
Павел учился вместе с Рябининым в техникуме, называл его академкулаком - весь в книгах да чертежах, далек от общественной работы. Один из тех, кому надобно разъяснять цель и смысл их жизни. Иначе протопают стихийно до могилки, так и не поняв, кто они и для каких целей родились. Павел гордился, как боевой заслугой, тем, что ушел на комсомольскую работу, закончив последний курс экстерном, в то время как Николай Рябинин высидел до последнего дня, потом поступил на литейный заводик.
Во власти Гоникина было забронировать техника Рябинина в первые дни войны, по он не сделал этого из опасения, что тот откажется. Да и не стоила овчинка выделки, бронируют тех, без кого Родина не может обойтись и в дни войны, и в дни мира. И потому, что, вернувшись с фронта по ранению, Рябинин не зашел к Гоникипу, а попытался сам поступить на прежнюю работу, Павел догадался, что война ничему не научила его. На всякий случай Гоникин предупредил руководство завода насчет бдительности. И когда Рябинину отказали, он изматерил начальство и ушел кочегарить на электростанцию. Гоникин не спускал глаз с Рябинина.
- Выкладывай, Павел, - велел Асрапасий.
- Я привык резать правду в глаза, - сказал Гопикин.
Криво и горестно усмехаясь, как бы уморившись удивляться человеческой глупости, он монотонно припоминал Рябингшу: позволял себе делать декларации о войне с таким размахом, будто по меньшей мере он верховный.
- Тоже мне мудрец волостного масштаба! - уже с горячностью лично оскорбленного сказал Гоникин.
Сам он с семнадцати лет на руководящей работе, бывал близок к руководству высокого уровня, знал многое о людях, обычно скрываемое ими, по никогда пе позволял себе сулить о положении дел в целом. А этот Рябинин рассуждает о каких-то промахах командования, ищет виноватых:
почему бои идут в излучине Дона и немцы рвутся к Волге?
- Ну и что, что рвутся? Все по плану идет. Если бы даже были промахи у пас, то может ли трепаться о них человек... если он не дерьмо собачье? - с холодным гпевом закончил Гоникин.
Он неотрывно глядел на черную повязку на глазу Рябинина, из-под которой сочились слезы. Как-то в детстве он глядел-глядел на чирей на скуле сестры, мучимый состраданием и отвращением, и вдруг ударил кулаком со всей силой. Обнимал сестру, плакал вместе с нею, терзаясь ее болью. И сейчас он подавлял острое болезненное желание приподнять черный кружок на тесемках: что там?
Гоникину полегчало в груди от внезапной догадки: не ранением ли в голову объясняется горькая странность Рябинпна? Догадка эта была одновременно грустная и примиряюще-спасительная: жалко было человека, и в то же время контузия уводила от бесповоротной моральной гибели. Уж лучше патологическая, чем идейная причина утрлты личности.
- Николай, а голова не очень болит? Bce ли ты помнишь, что говоришь? ласково намекал -Гоникип на открытые им пути примирения, - Все помню: ни одной гениальной мысли не пришло в голову.
- А ты согласен с тем, что отступник преступнее врага: оп познал правду и все же от нее отрекся. Я совсем не тебя имею в виду.
- Зачем же тогда говоришь это мне?
- Я знаю, что и когда говорить мне. За всю мою жизнь я ни минуты не сомневался в правоте нашего дола.
И уж приказ расхлопать труса я выполнил бы...
- Поменьше о себе, Павел, кто ты таков, мы знаем, - сказал Игнат.
- Говорил ведь ты, Рябиыпн, будто случается так, что варвары-реакционеры втаптывают культурные народы, попридерживают этак лет на сотню развитие? - спросил Гоникин.
- О Риме и германцах? А что? Бывает. Сам ты изучал историю. Вместе когда-то учились.
Гоникин посмотрел на Рябинина непризнающими холодными глазами обманувшегося: да, был человек и пе стало человека. Пока в лице Гоникппа не окончательно затвердела беспощадность под улыбкой притворного сочувствия, Игнат спросил Рябинина:
- Значит, ты все еще не на заводе? - Глаза старика налились пятарно. Не пускает Гоникин?
- Да почему ему на завод? - Гоникин пожал плечами.
- Хочется мужику погреться у печки, - сказал Игнат.
- У кочегарки-то разво холодно? - Гоиикип засмеялся.
- Иди ты, знаешь куда?.. - Игнат начинал рычать. - Ты, Павел, если сам не разбираешься в технике, то расспросил бы мастеров. Они скажут тебе: качественный техник Рябинин, - закончил Игнат.
Рябинин легко встал, выпрямился.
- Разрешите мне пойти на работу? - обратился он к Афанасию.
- Идите. Сегодня я буду у вас на электростанции. - Афанасий прислушивался к удаляющимся солдатским шагам Рябинина.
- Варвара, неси свою безградусную вишневку, - скомандовал Игнат. - Пигь не будешь, Варя? Она у меня святая: не пьет, пе курит! - Игнат похлопал жепу по плочу.
Афанасий улыбался, радуясь концу отцовской смурости: зацепился за жизнь.
- Судьба Николая - горький упрек нам с вами, отчасти конечно, - говорил Игнат. - Как ветошку мазутную протащил по своей биографии. Ну да, честный! Всех нас проверит война, помяните мои слова, ребята... Ты, Павел, не гневайся на меня.
"А батя - характер! Насгыра, властный. Ить, под бокс постригся, щеголяет борцовским затылком, внушительными выпуклостями за ушами. А вид всех давишь.
Безустальный. Отстоял на заводе вахту, потом соснет малость, в дружину пойдет", - думал Афанасий, как бы сторонними глазами глядя на отца.
Из-за молодых прозрачно-зеленых листьев винограда выглянула Катя Михеева. Остановилась у порога, поправляя платье на высокой груди, по-детски моргая карими глазами, сиявшими жарко и весело.
Игнат вскочил, шире распахнул дверь.
- Милости просим чайком побаловаться, - с воскресшей прытью он усадил Катю за стол, веселея по-утреннему, и с сыном и Гоникипым заговорил раскованно, как молодой парень со своей ровней, очутившийся на девишнике.
- Я люблю Катюшку, и все должны любить ее.
Со смышленостью прозорливицы Варя соединила взглядом чекмареаских мужиков и Гоиикииа с этой налитой здоровым румянцем девкой.