- О, какие чудесные мандарины, как дивно пахнут!
Засиделся он, на удивление Наргиз, долго, но на это у него появились свои причины, он решил все-таки не откладывать дела в долгий ящик. Вдруг среди изысканного ужина с очаровательной Наргиз, когда казалось, что мысли о прокуроре Камалове отступили окончательно, по крайней мере на сегодня, ему припомнился Коста, какую огромную роль он сыграл в свое время в дискредитации областного прокурора Азларханова, представляя интересы клана Бекходжаевых, и он понял, что без помощи Коста ему на этот раз не обойтись. Узнав, что Джиоев встречает Новый год в "Лидо", специально задержался, чтобы доставить радость Наргиз и проблемы решить.
Когда Коста появился в ресторане, его предупредили, что Миршаб в "Лидо", и он зашел поздравить Салима, компаньона своего шефа Шубарина, с Новым годом. Обменявшись любезностями, Миршаб, как бы между прочим, пригласил его пообедать у него сразу после Нового года, и Коста понял: что-то стряслось, если человек из Верховного суда приглашает домой, да еще в праздники. Получив согласие Коста, Миршаб заторопился к семье, он считал, что праздники для него уже кончились, он не забывал, что "счетчик" его долгам включен очень серьезным человеком.
Хуршид Азизович Камалов после неожиданной встречи с Миршабом в "Лидо", где внезапно решил помянуть жену и сына по пути с кладбища, на котором побывал впервые после тяжелой аварии в сентябре, когда и сам чудом остался жив, направляясь к машине, уже жалел о своей несдержанности. Не стоило давать понять, что он знает, кто стоит за убийством его жены и сына, за покушением на него самого на трассе Коканд-Ленинабад. Теперь действия Миршаба могли стать непредсказуемыми, он мог попытаться исчезнуть, затеряться в бывших владениях хана Акмаля, или с помощью его людей мог легко перебраться в Афганистан. В войну контрабандисты наладили надежные коридоры, а связи, судя по всему, у человека из Верховного суда были, да и деньги водились. А если его дружок Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, по кличке Сенатор, бывший заведующий отделом административных органов ЦК, а ныне отправленный им самим, прокурором Камаловым, в московскую тюрьму с романтическим названием "Матросская тишина", успел стать доверенным человеком хана Акмаля из Аксая, то сегодня Салим Хасанович вполне мог быть распорядителем миллионов бывшего директора агропромышленного объединения, дважды Героя Соцтруда, депутата и прочая, прочая, а короче - аксайского Креза, личного друга Шарафа Рашидова. Вот какие планы на будущее он, сам того не желая, веером расстелил перед Миршабом. Но существовал и другой путь, более радикальный, который у них уже дважды срывался, - попытаться снова убрать его. Этот путь наверняка Миршабу больше подходит; в случае удачи - концы в воду, и Сенатору путь на свободу забрезжит, скажут - оболгал Беспалый кристально честного человека, борца за демократию и справедливость по наущению прокурора Камалова.
Как ни крути, выходит, дал промашку, рассуждал прокурор, отыскивая глазами на просторной автостоянке машину Нортухты, того самого парня-"афганца", с которым они в прошлом году попали в засаду Арифа во время ферганских событий. Но что-то сопротивлялось однозначной оценке событий. Да, по логике, вроде сделал ошибку. Но не все же должно оцениваться в жизни как в математике, только со знаком "плюс" или "минус", горячился он, и вдруг понял: такой оценке в нем противится не хладнокровный прокурор, а просто мужчина, у которого убили любимую женщину, сына. Вот с этой позиции он поступил верно, намеренно открыл карты, дал понять, что пощады им от него не дождаться и расплата предстоит по высшей мере: око за око. Поступил по-мужски, открыто, сказал в глаза, таким поступком следовало гордиться. А что испортил праздник - вышло случайно, он не ставил себе такой цели, сегодня, наверное, Миршабу и Новый год будет не в радость, страх на его лице был виден четко. Эта мысль не только успокоила прокурора, но и подвела к неожиданному выводу: ведь Миршаб может подумать если прокурор заявился в "Лидо", чтобы открыто заявить, что знает, кто выписал лицензию на его отстрел, значит, у него уже достаточно собрано материалов и готов ордер на арест. Вряд ли станет такой человек бездарно блефовать. Разве не могла прийти человеку из Верховного суда такая мысль? "Вполне", - ответил сам себе прокурор и улыбнулся. А из этого следовало только одно - Миршаб начнет действовать. Времени на раскачку у него уже не осталось.
Бежевая казенная "Волга" Нортухты оказалась припаркованной между двумя роскошными моделями "Мерседеса" с ташкентскими номерами, а сам он разглядывал вишневого цвета "Вольво", стоявшую напротив. Мельком глянув на респектабельное "Вольво" с турбодвигателем, Камалов тут же вспомнил майора ОБХСС Кудратова, зятя крупного хапуги из Совмина, полгода назад повесившегося в собственном саду, - кто-то из прокуратуры предупредил, что готовятся документы на его арест. Кудратова-то и потрошил Беспалый вместе с неким рэкетиром по имени Варлам, они знали, что обэхээсэсник собирается купить "Вольво" за 225 тысяч, и как раз вишневого цвета. А не Кудратова ли это машина, мгновенно подумал прокурор, и на всякий случай срисовал номер. Солидная публика собирается отмечать Новый год в "Лидо", заметил прокурор и пожалел, что нет возможности заснять помпезный бал на видеопленку, интересное получилось бы кино. Нортухта, увидев прокурора, поспешил к машине. Выезжая со стоянки, он лукаво спросил:
- Мне показалось, вы знаете хозяина "Вольво", хотя машина наверняка появилась в городе месяца два-три назад, когда вы находились в больнице...
- Да, ты прав. Хозяин машины, по-моему, Кудратов, работник милиции, но на всякий случай проверь мою интуицию, ведь я полгода не у дел, не в форме.
- Еще не вошли в рынок, а как много стало в Ташкенте роскошных иномарок, наша "Волга" рядом с ними смотрится колымагой, - сказал грустно шофер.
- Интересно, когда появится первая "Мазерати" в столице республики и кто будет ее хозяин? - поддержал разговор прокурор, пытаясь уйти от мыслей, связанных с "Лидо".
- А я про такую и не слышал, что, очень престижная машина?
- О да, автомобиль экстра-класса, супер-люкс, делается на заказ в Италии, персонально, учитывая все прихоти хозяина. Я видел всего три-четыре в Париже...
К дому на Дархане подъехали быстро, и Камалов, посмотрев на часы, сказал:
- Значит, завтра к четырем часам жду тебя, я обещал вернуться в больницу к вечернему обходу. С Новым годом тебя и всех твоих близких, - и, уже взявшись за ручку дверцы, добавил с волнением: - Честно говоря, после случая на трассе Коканд-Ленинабад я думал, что ты попросишься на другую машину. Работа со мной, кроме опасности, не сулит ничего хорошего. Сейчас я хотел пожелать тебе счастья, покоя, благополучия, того, что принято в нормальном обществе, но мы с тобой живем в перевернутом мире и втянуты в смертельную игру, где ничьей не бывает, и у меня язык не поворачивается говорить банальные слова, хотя я от души желаю тебе счастья, благополучия, покоя, жизни... Полчаса назад я видел одного из тех, кто организовал охоту на нас с тобой во время ферганских событий, и я должен дать тебе еще раз шанс подумать, стоит ли работать со мной. Я не обижусь...
- С Новым годом, Хоршид Азизович, - прервал Нортухта затянувшуюся паузу. Я сразу почувствовал: в ресторане что-то произошло с вами... За полгода, что вы находитесь в больнице, "Лидо" на слуху в Ташкенте, говорят, многие высокопоставленные люди покровительствуют этому гадюшнику, и немудрено, что кое-кому вы тут поперек горла... А что касается работы моей - обыкновенная, мужская работа, я ее сам выбрал. У нас в Афгане была в ходу поговорка: "Лошадей на переправе не меняют".
Странное ощущение испытывал прокурор, войдя в дом, в котором не был полгода, и он понимал, что это не из-за времени. В свою московскую квартиру он возвращался из Парижа после тринадцатимесячной разлуки, а из Вашингтона однажды даже после двухлетнего отсутствия, но то было иным измерением. Сегодня он вернулся, как бы побывав в потусторонней жизни, теперь-то он понимает, что чудом остался жив, двадцать восемь дней в реанимации; и его не встречали, как обычно, жена, сын.
Казалось, еще все в доме хранило следы их рук, вещи таили их тепло, запахи... Случайно забытая книга на подоконнике, крем в ванной, комнатные туфли у кровати, теннисная ракетка в прихожей, плейер с наушниками на письменном столе словно дожидались владельцев - а их уже нет... И хотя два часа назад он был на их могилах, но все же в глубине души не верилось, что они погибли, в человеке теплится надежда на чудо. Как хотелось закричать, заплакать от бессилия, невозможности что-то изменить в судьбе, вернуть жену, сына, и он со стоном повалился на тахту, на которой, казалось, еще вчера сидел рядом с сыном и женой. Высокие напольные часы в корпусе из потемневшего красного дерева напомнили, что до Нового года осталось всего шесть часов, и вдруг с боем старинных часов, купленных женой по случаю, в комиссионном магазине, он понял, что отныне для него начался отсчет совершенно нового времени. Он и на вещи вокруг себя после такого открытия смотрел по-другому привычные, родные, они жили как бы своей жизнью, уже обходились без Саламат, считавшейся их хозяйкой, холившей, лелеявшей их; да и погибни он сам вместе с ними, сегодня расхаживал бы тут чужой человек и пользовался его вещами, слышал этот бой часов... Никогда до этой минуты он так не ощущал бренность жизни, хотя с молодых лет ходил, что называется, по лезвию ножа.
- Успеть бы! - вырвалось у него вслух неожиданно, но он не связывал это "успеть" со встречей в "Лидо" с Миршабом.
Успеть - для него значило реализовать хоть часть целей, задач, он чувствовал, как словно в песок ушли годы, и даже главные работы его жизни, не потерявшие актуальности за десятилетия, и по сей день лежат с грифом "Совершенно секретно", не востребованные обществом, лишний раз напоминая, на сколько лет мы опоздали... И он в который раз пожалел, что так рано ушел из жизни Юрий Владимирович Андропов, спасший его однажды.
Несмотря на отсутствие хозяйки, дом не выглядел запущенным, о том, что тут постоянно бывала родня, он знал, и сейчас инстинктивно ждал телефонной трели и звонка в дверь. Он не предупредил никого из близких, что намерен покинуть больницу на Новый год, все вышло неожиданно, из-за дивного снегопада. Узнав, что он вернулся, родственники кинутся приглашать к себе провести праздник в кругу родных. Но он хотел побыть в новогоднюю ночь один, восстановить в памяти счастливые дни с Саламат, поразмышлять о себе, о времени, о деле, которым занят, - там ведь и минуты не дадут остаться наедине со своими мыслями, будут заботиться, опекать, жалеть. А ему не хотелось вторгаться со своей бедой в чужую жизнь, даже родственников, хотя знал, что пекутся они о нем искренне. Для Камалова не прошло бесследно, что он столько лет жил вдали от родины и придерживался в жизни традиций скорее европейских, чем восточных, и не оттого, что отдавал предпочтение иной системе ценностей. Так сложилась судьба, что его работа всегда требовала максимальной свободы и независимости в отношениях с людьми, а в родне человек растворяется, становится повязанным тысячами условностей, и потому чувствовал себя неуютно, даже чужим, среди многочисленной родни, и они, пожалуй, догадывались об этом, старались не быть назойливыми, но все-таки... Но сегодня хотелось побыть одному, уже по-новому оценить свои потери, взвесить свои возможности, ведь он объявил Миршабу по-русски: иду на вы!
За окнами стемнело, старинные часы мелодичным боем уже дважды напоминали ему о приближении Нового года, а он все никак не мог подняться, включить свет, хотя ему хотелось заглянуть в спальню, в комнату сына, на кухню. Разболелась нога, ныла от бедра, в больнице в таких случаях он просил сильную дозу реланиума; и он понял, что ему нынче не уснуть.
Часы в углу предупредили, что от уходящего года остался всего час, и он, придерживаясь рукой за стенку, доковылял до выключателя. Нога в движении разболелась еще сильнее, и он долго стоял, притулившись к дверному косяку, время неуловимо близилось к двенадцати, нужно было готовиться к встрече Нового года, отметить его хотя бы символически, и опять, то держась за стол, то за стул, Камалов добрел до бара. Он знал, что там обязательно что-нибудь найдется, на худой конец он откроет одну из роскошных бутылок виски или джина, что Саламат держала для украшения бара, сама покупала перед отъездом из Вашингтона напитки в таких удивительной красоты бутылках. Но в баре нашлась и водка, и коньяк, правда, "Столичной" оказалось полбутылки, и он отодвинул ее в сторону, праздник все-таки, и взял местный коньяк "Узбекистан", вряд ли уступавший известным во всем мире коньякам.
Он уже собрался захлопнуть крышку, как вдруг ему бросился в глаза болт в зеркальной обшивке внутренних стенок бара. Это была потайная кнопка, бар у него был с секретом, и он уже давно не заглядывал в тайник, хотя всегда помнил, что у него там хранится. Он с усилием нажал на болт, и зеркальный квадрат стал беззвучно и медленно уходить внутрь, и сразу пахнуло затхлостью, несвежим воздухом... Он нашарил в темноте сверток и, достав его, вернул зеркальную панель на место. Захватив бутылку коньяка и рюмку из серванта, держа в руке сверток, вернулся за стол.
Развернув матерчатую обертку, прокурор достал пистолет, и приятная тяжесть старого оружия напомнила ему совсем молодые годы в Москве. Он учился тогда в аспирантуре, в родном МГУ, после того как успел поработать прокурором в Ташкенте, и выбрал для своего научного труда редкую по тем годам тему "Преступления против правосудия", то есть о преступлениях внутри самих органов. По одному заинтересовавшему его вопросу он обратился в КГБ за помощью, догадывался, что там есть материал для его диссертации, но то, что случилось, определило его дальнейшую жизнь. Всех материалов, ему, конечно, не показали, но кое-что он увидел, и когда он пришел туда в третий раз, проявив настырность и настойчивость, сотрудники госбезопасности вдруг пошутили с намеком: шустрый, мол, больно, хочешь готовенькое заполучить, чужими руками жар загребать, не благороднее ли пойти поработать в органах и добыть материал изнутри, самому. Его самолюбие было задето, и через неделю он, оставив очную аспирантуру, пошел работать в уголовный розыск, имея тайную цель - охоту за оборотнями, предателями в милицейской среде.
Его работа не ограничивалась сменными дежурствами, после которых он, как и все младшие офицеры, сдавал табельное оружие, его тайная миссия была крайне опасна, и через год ему вынуждены были выдать этот пистолет: слишком рисковым, смертельным делом занимался капитан Камалов.
Через семь лет, когда он дослужится до звания подполковника, в одной операции по задержанию вооруженной банды в него почти в упор стрелял коллега по службе. Оборотни тоже вычислили, какому же охотнику они обязаны своими провалами. Вот тогда и спасет ему жизнь второй пистолет, бывший при нем, кроме табельного. После защиты диссертации в одном из закрытых учебных заведений КГБ, писавшейся годы, ему и подарят этот пистолет как именное оружие, за личную храбрость, и получит он его из рук самого Ю. В. Андропова.
До Нового года оставалось меньше четверти часа, когда, отвлекшись от воспоминаний о годах службы в уголовном розыске, он глянул вдруг перед собой. Сюрреалистическая картина, достойная кисти Сальвадора Дали, предстала перед ним в большом зеркале напротив: близится Новый год, а на столе перед болезненного вида человеком со свежим шрамом на лбу стоит бутылка марочного коньяка, низкий пузатый бокал, в таких обычно подают коньяк на Западе, и тяжелый, но всегда надежный пистолет системы Макарова, частенько за кордоном называемый - русский. И в этот момент раздался телефонный звонок, но теперь его одиночество вряд ли кто бы нарушил, и он поднял трубку.
- Добрый вечер, Хуршид Азизович, - раздался приятный девичий голос. - С Новым годом, здоровья, счастья, благополучия вам, - вполне искренне желал незнакомый человек, и прокурор силился вспомнить, кто бы это мог быть. На другом конце провода почувствовали это. - Вы, наверное, не узнали меня. Звоню вам впервые, я была у вас две недели назад в больнице. Татьяна Георгиевна, Таня меня зовут, помните...
- Помню, конечно, Танечка, помню. С Новым годом вас, пусть год Лошади принесет вам удачу, счастье...
- Спасибо, рада вас слышать. Я приходила поздравить и очень огорчилась, не застав вас в больнице. Но полчаса назад, дома, я вдруг почувствовала, что вы у себя, один, хотя я знаю, у вас многочисленная родня в Ташкенте, и довольна вдвойне, что интуиция не обманула и мне удалось поговорить с вами...
В этот момент часы начали медленно отбивать двенадцать, и Камалов, спохватившись, сказал:
- Таня, с Новым годом, слышите, у меня часы бьют, вы можете поднять сейчас бокал?
- Да, у меня на столе бутылка вина, и я слышу бой старинных часов...
- А я сейчас, одну секунду, - заторопился прокурор и плеснул себе в бокал чуть больше обычного. - Вот и у меня бокал в руке. Раз так вышло, давайте выпьем вместе и пожелаем друг другу удачи, мы ведь служим одному Богу правосудию! - И они в разных концах Ташкента одновременно опорожнили бокалы.
- Где вы сейчас работаете? - спросил Камалов неожиданно для себя.
- В Куйбышевском районе, в прокуратуре.
У него созрела мысль, и он поспешил ее высказать.
- В прошлый раз вы сказали, что хотели бы работать рядом со мной. Не передумали?
- Нет. Вы заняты настоящим делом, и я хочу быть полезной вам.
- После праздников зайдите в прокуратуру, в новый отдел по борьбе с организованной преступностью, к Уткуру Рашидовичу, он уже знает о вас. Там много секретной документации, и я хотел, чтобы она находилась в надежных руках. Не боитесь? На Востоке говорят - чужие секреты укорачивают жизнь.
- Не боюсь, я боялась до встречи с вами, и ваше предложение принимаю как новогодний подарок...- И вдруг по-девичьи озорно, лукаво добавила: - Как быстро начинают сбываться ваши новогодние пожелания, я уже счастлива...
Пожелав приятно провести новогоднюю ночь, она попрощалась. Стоило покинуть больницу - сколько сразу важных событий произошло, подумал Хуршид Азизович, и, рассуждая о последних часах, понимал, что в "Лидо" он погорячился с отчаяния. В тот миг ему казалось, что он один противостоит хорошо организованной мафии, у которой, куда ни глянь, везде свои люди. Выходит, ошибся. Он не один: и Нортухта, водитель, не оставил его, хотя уж он-то видел, как профессиональные убийцы охотились за ними во время ферганских событий, и Татьяна Георгиевна, Таня, вычислившая предателя в республиканской прокуратуре, тоже готова сотрудничать с ним, зная, какому риску отныне может подвергаться и ее жизнь. А начальник уголовного розыска республики полковник Джураев, а ребята из его нового отдела по борьбе с организованной преступностью - все они прошли проверку во время задержания аксайского хана Акмаля, не подвел генерал Саматов из КГБ, надежных людей передал своему бывшему учителю, на них он мог положиться вполне. И впервые за долгий день на его лицо набежала улыбка, и он мысленно поздравил всех их с праздником, пожелав удачи, непростой и для них Новый год уже вступил в свои права.
Вот и кончился для меня праздник, подумал прокурор, вставая из-за стола, и взгляд его упал на пистолет. Следует спрятать его снова в тайник, решил Камалов и вернулся к серванту, но что-то внутри удерживало его от разлуки с оружием. Мистика какая-то, в больницу с пистолетом, спорил он мысленно сам с собой. Он вспомнил вдруг, что интуиция розыскника, когда он служил в милиции, никогда его не подводила, и он решил оставить оружие при себе.
Артур Александрович Шубарин уже восьмой месяц находился в Германии, в Мюнхене, где изучал современное банковское дело. На Германии его выбор остановился не случайно; в школе изучал немецкий, в институте - английский, и владел обоими языками довольно-таки сносно, но не это было определяющим. Когда-то он разъяснял Коста, что нам подойдет не всякая финансовая и кредитная система, методы даже преуспевающих в этом деле стран у нас могут не дать плоды, нужно перенять опыт государств, у которых с Россией издавна существуют культурные, географические, исторические, экономические, политические связи и традиции. И тут, на взгляд Шубарина, Европа подходила больше всего, хотя он не сбрасывал со счетов ни Америку, ни Азию с феноменальной Японией и азиатскими драконами - Тайванем, Гонконгом, Южной Кореей, Сингапуром, ни Латинскую Америку с Бразилией и Мексикой в первую очередь, но в основание банковского, валютного дела, он считал, должна быть заложена только европейская система. В Европе Россия крепко связана тысячами уз со многими странами, и прежде всего с Францией, но он остановил свой выбор на Германии, ибо понимал, что с воссоединением обеих немецких территорий на европейском континенте, по существу, возникло новое государство с огромными перспективами, и не исключено, что именно она, новая Германия, потеснит в ближайшие годы по экономической мощи и Японию, и Америку. В Европе такой расклад сил первыми почувствовали англичане, уж они-то на континенте явно будут оттеснены немцами, но это историческая реальность, с которой необходимо считаться, как и с закатом нашего государства, на удивление так долго противостоявшего Америке и всему западному миру. Да, воевала Россия с Германией со времен тевтонских рыцарей неоднократно, но многое их связывает, даже правящие династии Габсбургов и Романовых в течение нескольких веков находились в родственных связях, а начиная с царицы Екатерины немцы были званы в Россию на жительство, и ныне в пределах нашей страны их проживает более двух миллионов. И хотя в последние годы идет мощный отток российских немцев на свою историческую родину, они заметная нация в России, и это имел в виду Шубарин, отправляясь изучать банковское дело в Германию. Он знал - "Иван, не помнящий родства" пословица уникально русская, вряд ли в другом языке можно отыскать ей подобную, и никогда в Германии не забывали о немцах, живущих в России.
Желая основать свой собственный коммерческий банк, Шубарин с самого начала хотел ориентировать его на прочную связь с Германией, и в местах компактного проживания немцев в Казахстане, Киргизии, Узбекистане уже мысленно видел филиалы своего банка, через них он напрямую вывел бы немецких промышленников и банкиров на соотечественников, чтобы они могли открыть там предприятия, построить эффективные заводы малой мощности, оказать реальную помощь на месте, и тогда прекратился бы хаотичный отток их из России, что создает проблемы для обоих государств, и тут, в Германии, он уже находил понимание своих планов.
Шубарин много бывал на Западе и в застойное время, он был "выездным", водил дружбу с такими людьми, чье слово легко открывало любые двери. В ту пору боялись одного - чтобы не сбежал. А за Артура Александровича можно было поручиться, знали, что на Запад его никакими калачами не заманишь; поехать, посмотреть - одно, а жить, для русской души Шубарина, - невозможно ни при каких обстоятельствах. Пользуясь неразберихой первых лет перестройки, он раньше других мог перевести свои капиталы за границу, многие его компаньоны еще в семидесятые годы уехали на Запад и там, даже разбогатев, ощущали, как не хватает им финансового гения Шубарина, его чутья, железной хватки, недюжинных инженерных знаний. Они предлагали проект за проектом о создании совместных предприятий, крупных сделок, чтобы Японец, как называли они его в своем кругу, мог, сохранив капитал, перебраться за кордон. Немало процветающих ныне на Западе людей были обязаны в свое время благополучием Шубарину: одни кормились возле него, другим он помог подняться, кому деньгами, кому советом, чаще и тем и другим. А кое-кого, пользуясь связями, вытащил из петли, а такое вряд ли забудешь. И узнав, что он находится в Германии, они, не утратив еще русских традиций и привязанностей, частенько навещали его в Мюнхене. Так сложилось, что редко какой уик-энд он проводил в Мюнхене, обычно друзья заезжали за ним, и они отправлялись то в Голландию, то в Швейцарию, то в Австрию.
Фирма, организовавшая банковские курсы, снимала для Шубарина меблированную квартиру в хорошем районе, недалеко от места занятий, куда он добирался пешком через ухоженный муниципальный парк. Но сегодня он перебрался в пятизвездочный отель "Риц" на респектабельной Кайзерштрассе, всего на три дня. На игру мюнхенской "Баварии" и повидаться с ним прилетал его старый компаньон, уже тринадцать лет живущий в США, бывший московский грузин Гвидо Лежава, теперь уже мистер Лежава. Правда, Гвидо прилетал не из Америки, а из Португалии, где имел свое дело и приобрел шикарный особняк в пригороде Лиссабона, рядом со знаменитым океанским пляжем Эшториаль, столицу он называл несколько непривычно для нашего слуха - Лизбон. Запад не убил в Гвидо одной давней страсти футбола, он болел за тбилисское "Динамо" и мюнхенскую "Баварию" и приурочил свой приезд к финальной игре на кубок европейских чемпионов любимой команды с португальской "Бенфикой", в раздевалку которой он входил как к себе домой. Гвидо и оплатил два роскошных номера в "Рице", и билеты на хорошие места, стоившие на черном рынке почти тысячу долларов.
Благодаря прежним связям в Мюнхене Артур Александрович в деньгах не нуждался и, на взгляд своих коллег по курсам да и руководителей банка, жил на широкую ногу. Он был единственным, кто за дополнительную оплату попросил заменить двухкомнатную квартиру на трехкомнатную - сработала старая привычка к простору. Через неделю после приезда приобрел чопорно-белый "Мерседес", позволял себе частые поездки во франкфуртскую оперу и штутгартский балет, и его уже не раз приглашали в закрытые клубы деловые люди Мюнхена, внимательно присматривавшиеся к прибывшим на стажировку в знаменитый Баварский банк. Русский с замашками западного бизнесмена, быстро освоившийся в чужой стране, вызывал доверие и уважение. К нему в последнее время вдруг стали обращаться за консультацией солидные люди, знакомства с которыми ищут годами, ловят случай, а они сами зазывали его в гости, в этом, пожалуй, и была главная удача поездки, на которую он с трудом решился. Иногда Шубарин думал: стань он только консультантом по советскому рынку для западных бизнесменов, уже нажил бы себе капитал и имя, но он верил, что наступят лучшие дни и для России, и там пригодятся его опыт и знания.
Он подъехал к "Рицу" на собственном "Мерседесе" за несколько часов до прилета Гвидо, зная, какой в этом отеле дивный бассейн и массажные комнаты; уже вторую неделю не мог вырваться ни на корт, ни поплавать, насыщенные выпали дни. Когда он, назвавшись, получил ключи от апартаментов на восьмом этаже, портье протянул ему еще и жетон, пояснив: