– Ну и как он, образумился?
– Утверждать не берусь. Не знаю. Но пьет.
– Часто?
– Довольно часто.
– Чего же так?
– Река с ручья начинается, а пьянство – с рюмки.
– Да. На какие же средства он пьет?
– Шабашничает.
– Разве постоянно не работает?
– Работает в пожарке. Сутки там, трое свободен.
– Вон как. И жена не может с ним сладить?
– Что вы! Не раз из дому убегала из-за драк.
– А дети?
– У них только сын. Его он не трогал. Пить учил. Посадит на колено и – «Санька, пей!»
– Ну и как, Санька пьет?
– Представьте, нет. Мы с ним нашли простой выход: по моему совету он поступил учиться не в наше училище, а в Пересветское. Дома бывает редко.
– Правильно решили. Дымов мог сына загубить.
– Совершенно верно. Меня это же беспокоило.
– Мать не возражала?
– Наоборот – рада.
– Трудная семья.
– Не семья, а Федот…
Чем больше говорили Погодин и Илья Ильич, тем больше проникались симпатией друг к другу. Расстались они как давно знакомые люди.
В тринадцатом доме, с прогнувшейся крышей и трещинами на бревнах, жили Дымовы. Ветер покачивал открытую калитку, она скрипела. Как только Погодин шагнул во двор, навстречу лениво выбежал белый пес. Погодин остановился. Пес ткнулся заспанной мордой в штанину и направился обратно под старый навес.
Лейтенант миновал сени, постучал в дверь. Не дождавшись ответа, дернул ручку на себя. Дом оказался пустой. На кухне, под столом, накрытым истертой до дыр клеенкой, валялись две пустые бутылки из-под плодово-ягодного вина. В комнате на подоконнике хрипел репродуктор. Постель на синей металлической койке измята. Похоже, на ней кто-то недавно спал. Погодин вышел.
В соседнем доме – номер одиннадцать, – где жила одинокая пожилая женщина, Погодин спросил:
– Где же Дымовы? Дом открыт, а их нет.
– Марья на работе, а Федот с утра опохмеляется. Не прохватило небось, вот и подался еще промышлять.
– Часто пьет?
– Испился, Поглядели бы на него!
– Где же деньги берет? Поди, опять воровством занимается?
– Вроде не должен. Нельзя ему в колонию попадать.
– Почему? Женщина рассмеялась.
– А таким там худо. Он же на мокрую курицу похож. Приходил тут как-то один тип, спрашивал: «Где Дымов?» Отвечаю: «Дымовых нет». – Сказал: «Передай, что приходил Крысало, велел возвратить долг».
Уточнив приметы неизвестного, Погодин перевел разговор на сына Дымова – Саньку. Женщина поахала, пожалела Саньку, повторила то, что Погодину уже было известно, и со вздохом вымолвила:
– Как бы не свихнулся парнишка. По характеру бойковатый. И дружки его мне не нравятся.
– Чем же они не нравятся?
– Шпанята – видать сову по полету.
– Да? И много их?
– Двое приезжали.
– Не здешние, что ли?
– Из того же училища, где Санька учится. Светляк какой-то и Крот.
– Но Санька, кажется, парень не испорченный?
– А я и не хаю. Только опасно, когда водится со шпаной. Объездят они его, сделают ручным… Говорила ему. Улыбается: «Что вы, тетя Даша! На худое не пойду». Чужой он мне, а душа болит.
– Да-а, – выдохнул Погодин и нахмурился.
Таким он и ушел от тети Даши. Покурил у калитки. Потом пересек тихий переулок, скрылся во дворе нового пятистенка, где, по словам тети Даши, жил пенсионер, бывший старшина милиции Сорокин Федор Константинович.
– Где-то я тебя видел? – говорил Сорокин после того, как Погодин представился.
– Я бывал здесь. А к вам завернул за помощью, Федор Константинович.
– За помощью, значит.