Глаза у Шилова заблестели:
— Берем его на незаконном проникновении в жилище граждан?
— Можно и так, — сказал Санин, но потом покачал головой: — Нет, не пойдет. А вдруг он ей брат? Вот вляпаемся…
— А что второй звонок? — спросил Иван.
— Звонил отцу Колесова, просил помочь.
— Интересно, каким образом Колесов сможет помочь?
— Пока не известно, — обтекаемо отозвался Санин. — А по твоему как?
— Разве что надавить на нас через главу администрации, да на прокурора…
— Ясно. Отсылай всех просителей ко мне. Я им объясню политику партии… — Санин усмехнулся. «Политику партии» он мог объяснить любому…
— Начальник милиции еще не общался с Уткиной?
— Еще нет, но по жучку слышали, что он сказал кому-то, что сейчас пойдет в ИВС.
— Главное — записать с жучков эти разговоры… — Шилов был на взводе. Такое дело наклевывалось!
Иван вернулся в кабинет и разбудил Юрьева:
— Петрович, не время спать, Родина ждет…
Вадим с трудом открыл глаза:
— Чего-кого?
— Пока еще никого, но скоро будет. Сейчас Саблин пойдет с Уткиной общаться. Что будем делать?
— Пусть общается, ведь мы все его разговоры будем слышать…
— А может, лучше его вообще не пускать в камеру?
— Не, пусть идет. Чем больше наговорит, тем дольше будет сидеть…
— А еще сейчас Мыскин пойдет в дом Уткиной за журналом, где она отмечала…
— Я понял…
— Брать его, или что?
— Дай подумать, — Вадим плеснул в стакан минералки и выпил залпом. — Когда он должен туда пойти?
— Да, уж пошел, наверное…
— Иди туда, а как он выйдет из дома, иди за ним. Посмотрим, куда он пойдет, и будем брать…
— Хорошо… тогда я пошел…
Иван вышел из здания ГОВД и сделал большой крюк, чтобы убедиться, что никто не проследил его маршрут. Дом Уткиной находился буквально в сотне метрах от ГОВД, и там уже во всю лаяли собаки…
Оля Уткина сидела на деревянной скамье, поджав под себя ноги. В голове все было спутано и представлялось каким-то единым монолитом: поездка в Уссурийск, пьянка с Коляном, досмотр на КП, арест, пьянка в кабинете УБОП, разговор с Шиловым, и эта сделка с Франкенштейном… фиксатая золотая улыбка Вани Шилова стояла у Оли перед глазами…
Что сейчас будет? Впереди, если верить Франкенштейну, будущее ее вполне определено — сотрудничество со следствием повлечет за собой смягчение приговора, а туманный намек на полное прикрытие совсем не ясен, хотя ведь бывает такое — ради крупного улова жертвуют мелкой сошкой…
Только вот насколько можно ему верить? Насколько можно ему доверять?
Вдруг в камере загремел замок, и открылась дверь. Прапорщик из дежурной смены заглянул вовнутрь и тут же пропал. На пороге появился полковник Саблин.
Оля подскочила со скамьи:
— Миша…
Но неожиданно, вместо какого-то сочувствия, начальник милиции налился кровавой злостью:
— Ты что, сука? Какой я для тебя Миша? Что себе позволяешь?
— Миша, ты что… — Оля попятилась и неожиданно для самой себя опустилась обратно на скамью…
— Заткнись! Сиди, и не рыпайся, пока я буду говорить!
— Миша… — снова пролепетал Уткина.
Из ее глаз вдруг хлынули слезы…
— Ты что, сука, сделала? Я же тебе тысячу раз говорил, что без меня через КП ты не едешь! Говорил, или нет?
— Говорил… — заревела в три ручья Оля.
— А ты расслабилась! Что, почувствовала вседозволенность? Или безнаказанность?
— Думала, что будет, как всегда… — Оля ревела и ревела.
— Индюк тоже думал, — Саблин грозно смотрел на плачущую женщину. — А теперь, Оля, поздно думать. Теперь за тебя будут думать другие. И вот что я тебе скажу, Оля, — полковник сделал небольшую паузу, что бы Уткина смогла утереть слезы и поднять на него свой жалостливый взгляд. — Ты совершила недозволенный поступок. Ты поставила меня под удар. И поэтому с этого момента я тебя не знаю. И ты меня тоже.
— Как же так, Миша… — Оля еще ничего не понимала…
— А вот так. Я не собираюсь сидеть за твои косяки. Ты их напорола, тебе за них и отвечать! Скоро тебя будут допрашивать, и если ты хоть слово про меня вякнешь — не жить тебе на этом свете. Как ты понимаешь, возможностей у меня много. Можешь и в камере от сердечной недостаточности сдохнуть…
— Миша… — Оля снова начала реветь.
— Юрьев тебя уже допросил?