Корнев, выслушав сбивчивый рассказ Прошкина о недавних событиях, вздыхал и нервозно размешивал в граненом стакане с мельхиоровым подстаканником третью ложку сахара:
– Ох, Николай! Нет, чтобы считать, что это просто сон! Или хотя бы взять да и скрыть от начальства… – Конрев отхлебнул переслащенный чай, поморщился и выплеснул содержимое стакана в украшавшую кабинет кадку с фикусом, и принялся изготавливать новую порцию, – все твоя сознательность! Теперь и у меня голова от мыслей тяжелых просто раскалывается, не знаю, что и делать…
– Я бы разве стал Владимир Митрофанович вас беспокоить по пустякам? Я просто единственно теперь переживаю, что этот ненормальный Баев кому-нибудь голову снесет…
– Тебе, к примеру, за твое любопытство не умеренное! – надо признаться, Прошкин действительно опасался такого развития событий после того, как стал невольным очевидцем неприятной сцены в доме фон Штерна. Корнев выплеснул второй неудачный стакан чая, вытащил из сейфа бутылку водки и глотнул прямо из горлышка.
– Значит так, Николай, бери бумагу – пиши официальный рапорт – мол, прошу включить в состав группы специалиста по культам и ритуалам – для организации более эффективной работы. Чтобы включили именно Субботского я позабочусь…
– А вдруг Субботский не захочет? И куда денется Борменталь? – засомневался в могуществе начальника Прошкин.
– Да что значит не захочет? Кто его будет спрашивать, когда война на пороге! – возмутился Корнев, – а насчет Борменталя не переживай – я уверен, что товарищ Баев с ним и без нашей помощи замечательно разберется…
И продолжал:
– Вот тебе Прошкин бутылка кагора, вот фотографии могилы этой, что б ей пусто было! Ну, которые Ульхт на кладбище сделал. Твои соколы, при задержании фотоаппарат изъяли, самого Альдовича отколотили – ну не бывает у нас по другому! Что ты не делай! Но когда разобрались что к чему – фотоаппарат вернуть – вернули, зато пленку вынуть и напечатать позаботились. Вот – что есть, то есть. Хорошие у нас сотрудники! Ответственные… Так вот – бери это все хозяйство и езжай в Прокопьевку, к этому как его – из Сенода… Гражданину Чагину. И выясни с ним – он дед болтливый и таинственных историй из прежней жизни знает великое множество, о чем там он с Баевым откровенничал, да что слыхал, еще в давешнее, царское время про состояние бухарского Эмира, да про его наследников. Фотографию Ульхта прихвати, что тебе Баев отдал, и эти тоже – с могилкой. Покажи старику, спроси – что за нехристи придумали циркуль на могиле рисовать! И не забудь, Прошкин – скажи ему непременно – мол, Александр Августович фон Штерн, кланяться велел, очень просил, что б вы мне помогли! Уяснил?
Прошкин облизнул пересохшие губы. Как он сам, дурак, не додумался, что к отцу Феофану (в миру, и в уголовном деле фигурировавшему как гражданин Чагин) Баев ездил совсем не о нем, Прошкине, беседовать, а про своего дедушку справки наводить! А про его – Прошкина – собственные художества, видимо, просто к слову пришлось. Вообще Прошкину было стыдно за собственное скудоумие. Ведь не Корнев, а он сам работал в специальной следственной группе НКВД в Туркестане и занимался розыском и изъятием в государственный бюджет ювелирных изделий, золота и иных ценностей, принадлежавших местной знати – баям и мусульманским священникам. И там он множество раз и от задержанных, и от местных жителей, и даже от самих бойцов Восточного фронта, слышал легенду о десяти тонах золотых слитков и украшений последнего царствовавшего Эмира Бухары – Сеид Алим-хана, которые тот успел спрятать в канун решающего наступления красной конницы. В таком удручающем контексте возможность побеседовать с отцом Феофаном казалась Прошкину вполне достойным средством реабилитироваться за допущенные промахи хотя бы в собственных глазах.