И все же на пляже Марина оказалась не в четыре пополудни, как собиралась, а в половине пятого. Тем не менее солнце, уже клонящееся к горизонту, жарило так, что мало не покажется, а раскалившийся за день песок нещадно жег ступни. Подумать только: и за всем этим люди ехали в душных вагонах, преодолевая тысячи километров, причем не только по льготным путевкам, как Марина, а также и за свои кровные! Взять хотя бы Маринину соседку Галу…
Не успела Марина подумать о Гале, как тут же ее увидела. Гала стояла в нескольких шагах от печально известного худого верблюда с обвисшими горбами и о чем-то договаривалась с его владельцем-фотографом, явившимся осваивать пляж на смену предыдущему — с желтым попугаем, тому, что снимал Валентину Коромыслову в последний день ее жизни. Кстати сказать, Галин разговор с хозяином верблюда продолжался минуты три и закончился чем-то совершенно неожиданным, а именно: к довольно-таки плюгавенькому фотографу присоединился крепыш в спортивных трусах, после чего они уже вдвоем водрузили Галу на верблюда под сдержанное улюлюканье загорающей публики.
Гала приняла позу Александра Македонского, выезжающего к своему войску, а фотограф немедленно щелкнул «Полароидом». Гала картинно взялась за поля своей шляпы — и фотограф с готовностью запечатлел ее вновь. Гала повела победным взором сначала направо, потом налево… и тут в поле ее зрения попала Марина.
— Сюда, сюда! — замахала она руками так отчаянно, словно Марина находилась в горящем доме и никак не решалась выпрыгнуть в окно.
Марина опасливо подошла к верблюду, который вблизи оказался не только худым, но еще и жутко печальным. Впрочем, ему было от чего загрустить: нелегко держать на спине такую тушу!
— Полезай сюда! — весело позвала Гала, прижимаясь животом к обвисшему верблюжьему горбу, чтобы освободить место для Марины.
Марина сделала испуганные глаза и малодушно отступила назад, но было уже поздно: две пары мужских рук подхватили ее и усадили на спину несчастному животному. Она не успела ничего сообразить, как внизу раздался характерный щелчок, потом тихое жужжание, и спустя мгновение плюгавенький фотограф продемонстрировал готовый снимок.
— Немедленно снимите меня отсюда! — потребовала Марина.
Фотограф и тип в спортивных трусах, посмеиваясь, выполнили Маринино требование. Следом на грешную землю была спущена Гала, вполне довольная своей затеей, и сразу принялась рассматривать снимки. При этом она заливалась счастливым непринужденным смехом.
— Ой, смотри, как здорово получилось! — Она сунула Марине под нос ту самую фотографию, на которой они вдвоем восседали на замученном верблюде. У Галы на снимке лицо было задорное и молодое, а у Марины испуганное, а позади, как водится, синело море. И еще в кадр попала веранда ресторана «Прибой», того самого, в котором еще совсем недавно Марина ужинала с каперангом. При воспоминании о Германе одинокое Маринино сердце невольно сжалось, и ей пришлось взять себя в руки, чтобы избавиться от внезапно нахлынувших чувств.
— Правда, отлично получилось? — не унималась непосредственная Гала.
Спорить с ней не имело смысла. Марина просто взяла карточку, повертела ее в руках, и на ум ей неожиданно пришла одна странная мысль. То есть не совсем странная… Просто она подумала, что предшественник верблюдовладельца, хозяин желтого попугая, снимал Валентину Коромыслову в том же ракурсе. Она так же стояла на фоне моря с попугаем на плече, и в кадре тоже была веранда ресторана. Да, Марина сосредоточилась, веранда несомненно присутствовала на тех трех фотографиях, где Кристина-Валентина жеманно улыбалась, хотя ее глаза оставались злыми и колючими. А вот на четвертом снимке она уже стояла к веранде лицом, и лицо ее было встревоженным, нет, скорее даже испуганным! Точно, в тот раз, когда Марина держала снимки Валентины в своих руках, она именно так и подумала: испуганное лицо! Так-так, и что, интересно, сие может означать? А то, что покойная Кристина-Валентина увидела нечто особенное. Или кого-то…
Марина закусила нижнюю губу и, обернувшись, посмотрела на веранду ресторана, с которой доносилась громкая, назойливая музыка. За столиками сидели несколько пар и неторопливо потягивали вино. Марина даже вздрогнула от снизошедшего на нее озарения: да ведь Кристина-Валентина наверняка увидела кого-то там, на веранде! А следовательно, этот неизвестный на одном из снимков неизбежно должен был попасть в кадр вместе с верандой! Почему неизвестный? А вдруг неизвестная? Эх, если бы у Марины были эти карточки, тогда бы она…
А что тогда? Марина села на песок у ног худого и печального верблюда и сжала виски ладонями. Почему ей не давали покоя эти фотографии? Над ней склонилась Гала и что-то спросила, но Марина отмахнулась от нее. Неизвестно, сколько она так просидела на песке, но в конце концов все у нее сошлось. Ей стало ясно, что загвоздка именно в снимках. Вот что искали в номере, перерыв все вещи, да так ничего и не взяв. А снимки? Снимки тогда были в ее сумочке. Потом… Потом к ней пришла Валентинина сестра Полина, и она их ей отдала. А еще позже, точнее, в тот же вечер, на нее напали и вырвали сумку, и тот, кто это сделал, наверняка охотился за фотографиями, не зная, что они давно уже в других руках!
Что еще, что еще? Записка Полины, в которой было сказано, что ей нужно о чем-то спросить Марину. Вдруг это тоже связано со снимками? Жалко, что теперь не узнаешь. Если только написать письмо Полине, как она и собиралась, но пока это письмо дойдет до Нижнереченска, пока ответ Полины долетит до Марины… Поговорить бы с тем фотографом с желтым попугаем. Он снимал не на «Полароид», а на обычную фотокамеру, а следовательно, у него вполне могли остаться негативы! Даже с вероятностью в девяносто девять процентов.
Марина поднялась с песка и пошла за верблюдом и его хозяином. Нагнать их удалось метров через триста, когда фотограф высмотрел себе очередную жертву — девчушку лет четырех, которая, впрочем, «сорвалась»: ей не понравилось сидеть на верблюде, и она пронзительно заверещала на весь пляж. На зов немедленно явился молодой папаша, который снял девчушку с верблюжьей спины. Воспользовавшись образовавшимся у фотографа вынужденным простоем, Марина задала ему беспокоящий ее вопрос:
— Вы случайно не знаете, где теперь ваш предшественник?
— Что-что? — не понял тот.
— Ну… тот, что с желтым попугаем, — пояснила Марина.
— А, этот… — равнодушно отозвался владелец изможденного верблюда. — Говорят, в больнице.
— В больнице? — воскликнула Марина. — Что с ним случилось?
Фотограф быстро огляделся по сторонам и, понизив голос до громкого шепота, ответил:
— Наваляли ему за то, что лез на чужую территорию, ясно?
Ночью было самое настоящее светопреставление. Марина не сомкнула глаз по вине легкомысленной Галы, таки обгоревшей (что и требовалось доказать!). Еще в обед та совершенно беззаботно отказывалась внимать Марининым советам, а теперь расплачивалась за свою преступную по отношению к собственному организму беспечность. Результат, как и следовало ожидать, не замедлил сказаться: до самого рассвета тучная Гала стонала, кряхтела и ворочалась в постели, как кит, выброшенный на берег.
Поначалу Марина старалась не обращать внимания на мучения своей бестолковой соседки и накрывала голову подушкой в надежде, что когда-нибудь эта пытка кончится. Но когда Гала издала особенно жалостное стенание, отзывчивое Маринино сердце не выдержало, она спустила ноги с кровати и участливо поинтересовалась:
— Что, больно?
— Еще как! — прохныкала Гала, перевернулась на другой бок и заойкала:
— Ой, печет-то как, печет… Ой, не могу!
— Я же предупреждала! — заметила Марина безо всякого злорадства, тем более что эти ее. — напоминания уже ничего не могли изменить. Конечно, Гала страдала по собственной глупости, но страдала же!
А Гала все охала да ахала:
— Господи, как больно! Теперь я понимаю, каково быть котлетой на сковородке! Ой, мамочка-а-а!
Марина стала серьезно опасаться за Галу: мало ли, вдруг у нее сердце слабое или еще что-нибудь! До чего же ей все-таки не везло с соседками: одна утонула, другая того и гляди отдаст концы от болевого шока. А потому она встала с кровати, решив посоветоваться с дежурной по этажу, что делать с обгоревшей Галой.
Но она еще и до двери дойти не успела, как болезная соседка перестала стонать и зычно ее окликнула:
— Эй, ты куда?
— Куда-куда! — огрызнулась Марина. — «Неотложку» тебе вызывать! Эта идея Гале не понравилась:
— Еще чего! Какая «неотложка»?! Намочи-ка мне лучше простыню в холодной воде!
И на пол полетела скомканная простыня.
Марина со вздохом подняла ее и двинулась в ванную, чтобы выполнить последнюю волю «умирающей».
Марине показалось, что в момент соприкосновения мокрой простыни с пылающим Галиным телом она услышала явственное шипение, какое бывает, когда на раскаленную сковороду плеснешь холодной водой. Зато на Галином лице мгновенно отразилось почти неземное блаженство.
— Ой, божечки, как хорошо! — прошептала она жаркими потрескавшимися губами. — Сразу легче стало!
Естественно, Марина порадовалась за нее, однако радость эта продолжалась недолго, поскольку простыня высохла на Гале буквально в считанные минуты, после чего Марине пришлось снова сломя голову нестись в ванную. А потом еще и еще… В общем, к тому моменту, как глянцевые, точно суперобложки, листы магнолий, растущие под окнами пансионата, порозовели от первых солнечных прикосновений, Марина успела сделать по крайней мере полтора десятка «ходок» с мокрой простыней наперевес.
Впрочем, Маринина самоотверженность не пропала даром: благодаря ее усилиям Гала почувствовала себя достаточно сносно для того, чтобы наконец выбрать себе приемлемое положение в постели и умиротворенно затихнуть. Сама Марина сидела на кровати и громко зевала, думая, стоит ли ей ложиться или дожидаться завтрака, до которого осталось не так уж много времени. И именно в этот момент в дверь постучали и громкий шепот требовательно возвестил:
— Виноградова!
Гала сразу встрепенулась, а Марина рысью полетела к двери, повернула ключ в замочной скважине и увидела уже знакомую ей дежурную по этажу Ксению Никифоровну. У той было сердитое выражение лица.
— Что тут у вас происходит? — спросила она строгим голосом, почему-то вызвавшим у Марины воспоминания о пионерском лагере, в котором, как уже упоминалось выше, она весело проводила каникулы более двадцати лет назад.
— А что? — Марина невольно отступила назад.
— А то, что вы нарушаете режим! Всю ночь стук-грюк, вода течет… Ведь люди кругом отдыхают! — Дежурная повела гневными очами. — Что тут у вас происходит?
Марина открыла рот, чтобы объясниться, но ответила за нее Гала, которая, не поднимаясь с кровати, объявила глухим, замогильным голосом:
— У нас тут происходит то, что человек помирает!
С бедной дежурной чуть нервный припадок не случился, и Марине пришлось долго и подробно растолковывать ей, от чего именно «помирала» ее соседка. Тем не менее Ксения Никифоровна пожелала увидеть собственными глазами, что ничего страшного в номере, вверенном ее заботам, не происходит. Неодобрительно покосившись на мокрую казенную простыню, покрывающую обугленные плечи опрометчивой северянки, Ксения Никифоровна с достоинством удалилась. Но уже через пару минут вернулась с пол-литровой банкой простокваши, которую, как оказалось, она всегда держала в холодильнике специально для таких случаев. Еще она сунула Гале таблетку обезболивающего и укоризненно покачала головой:
— Это ж надо было так поджариться! Думают, на них солнца не хватит…
Пока Марина осторожно смазывала простоквашей пышущее жаром Галино тело, Ксения Никифоровна сидела на стуле возле кровати и со знанием дела руководила Мариниными манипуляциями:
— Так… Так… Плечи обильней… А теперь полотенцем накрой… Ничего, в другой раз наука будет.
Посрамленная Гала лежала, уткнувшись красным лицом в подушку, и не пререкалась.
Покончив со своей благотворительной миссией, Марина устало утерла лоб тыльной стороной ладони и перебазировалась на собственную кровать.
— Теперь она заснет, — авторитетно заявила Ксения Никифоровна. — А то — помираю, помираю… — передразнила она. — Много у нас тут таких умиральщиков. — Помолчала и добавила:
— Хватит уже, что одна утонула. Как будто это приятно — по моргам бегать… Вон директор наш слег, на больничном со вчерашнего дня!
Марина намотала на ус информацию о внезапно слегшем директоре. Похоже, Машка, сама того не подозревая, стала последним, так сказать, юбилейным походом налево для стареющего начальника «Лазурной дали». В другой раз ему уже, поди, не захочется, а там кто знает. Глядишь, оклемается и снова примется подыскивать коленки подходящей округлости, дабы возложить на них свой лысый череп.
Гала затихла и очень скоро заснула, тихая, как мышка, а Ксения Никифоровна все не уходила. Тоже, видно, не сахар — торчать всю ночь в холле на пару с настольной лампой. Общения-то хочется!
Теперь она ударилась в воспоминания:
— Я все после морга в себя прийти не могу. Уже двадцать лет в пансионате работаю, с горничной начинала, а такого на моем веку не было. Конечно, и раньше тонули — у нас тут часто тонут, море как-никак, тони — не хочу. Но чтобы опознавать, такого мне еще не приходилось… Главное, она, эта Коромыслова, бабенка была жох, с такими никогда ничего не случается, и на тебе!
— Откуда вы знаете, что она «жох»? — не удержалась от вопроса Марина.
Ксения Никифоровна махнула рукой:
— Да я за двадцать лет уже психиатром стала, то есть психологом. Столько народу перед глазами прошло, со всего, так сказать, бывшего Союза нерушимого, который порушили. Ну вот, я посмотрю на человека и сразу скажу, кто чего стоит!
— Да ну? — не поверила Марина.
— Точно тебе говорю! — купилась проницательная Ксения Никифоровна. — Я на эту, ну, Коромыслову, посмотрела, как сфотографировала, или как это называется? А, ультразвук! Короче, сразу диагноз поставила: стерва, каких мало! Такие из воды сухими выходят. — Последнее ее наблюдение прозвучало как невольный каламбур, к тому же не без элементов черного юмора.
— Положим, в тот раз выйти сухой из воды ей не удалось, — не без лукавства заметила Марина.
— А вдруг удалось? — Ксения Никифоровна бросила многозначительный взгляд на спящую мученицу Галу и перешла на шепот:
— Вдруг мы ошиблись и не ту опознали?
— Как это? — опешила Марина, которая даже не сразу сообразила, что утонувшую Кристину-Валентину опознали не только они с Ксенией Никифоровной, но также и ее родная сестра Полина.
— А так. — Администраторша подалась вперед, чтобы сократить расстояние от себя до Марины, видимо, для пущей доверительности. — Если я еще не окончательно из ума выжила, то я ее видела уже после смерти. Мы с мужем ехали с огорода, и что-то у нашего «москвичонка» мотор забарахлил. Ну, муж притормозил у обочины, а я вылезла, отошла немного в сторону и под деревом стала, от солнца, значит. Стою так, задумалась о своем, значит, думаю, о девичьем, хи-хи-хи, мимо машины туда-сюда, туда-сюда… У нас же огород как раз на полпути к аэропорту, самолеты эти гудящие замучили — а тут, где я стояла, они, машины то есть, должны скорость сбрасывать… Там этот, как его? А, «лежащий полицейский», ну специально на асфальте такой надолб, чтобы они не разгонялись, потому что там еще детдом есть неподалеку… Ну вот, они все там тормозят, а я ведь рядом. И тут вижу, машина такая синяя, вроде иностранная, тоже так приостепенилась перед «полицейским» — то, а в ней — мамочки мои! — эта самая Коромыслова! Я прямо похолодела вся, муж спрашивает, что, мол, с тобой. А я ему говорю: привидение видела. Вот, честное слово, не вру! У меня же память на лица будь здоров.
Конечно, Марина сразу догадалась, что Ксения Никифоровна видела Полину, вот только интересно, когда это было?
— Когда? — Дежурная наморщила лоб. — Да уже после того, как она утопла. Дня через три после того. Сейчас точно скажу, посмотрю по графику работы. — Она достала из кармана своего блекло-салатного халата какой-то разграфленный листок и объявила:
— В четверг, в прошлый четверг, когда у меня выходной был.
Четверг, четверг… Марина сосредоточилась: да ведь как раз в четверг Полина Коромыслова должна была улететь в Нижнереченск новосибирским рейсом, но в аэропорту ее почему-то не оказалось. Постой-постой, что же получается? Выходит, она все-таки ехала в аэропорт, но… так и не доехала?
Марина стряхнула с себя оцепенение и внимательно посмотрела на Ксению Никифоровну. Та сидела сияющая, как виновница торжества. Видно, наслаждалась тем эффектом, который на Марину произвел ее рассказ о восставшей из мертвых Валентине Коромысловой.
Марине не хотелось ее разочаровывать, но пришлось:
— Вы видели не Валентину Коромыслову, а ее сестру Полину. Они близнецы.
— Да неужто? — не поверила дежурная.
— Точно, — кивнула Марина. — Я сама ее видела, как вас сейчас. Она прилетала, чтобы гроб перевезти. А в тот день, когда вы ее видели, как раз должна была улетать домой. — Марина не стала сообщать Ксении Никифоровне, что в действительности Полина никуда не улетела, по крайней мере в прошлый четверг. Вместо этого Марина спросила:
— А в той машине вы еще кого-нибудь, кроме нее, рассмотрели?
Та пожала плечами:
— Да там, по-моему, никого больше и не было, только еще мужчина за рулем. Я, конечно, когда эту… покойницу увидела, рот открыла и на него уже не смотрела… Нет, не помню, совершенно не помню…
В коридоре хлопнула первая дверь — кто-то спозаранку отправлялся на утренний моцион, — и Ксения Никифоровна спохватилась:
— Ой, что же это я сижу, скоро сменщица моя придет… Тоже штучка, вреднющая… Работает здесь за копейки, а у самой муж богатый.
И она улетучилась. А Марина поднялась с кровати и вышла в лоджию, чтобы вдохнуть свежего утреннего воздуха, после такой-то ночки это было совсем не лишнее. Облокотившись о перила, она взглянула вниз и увидела старикашку, который сидел с ней за одним столом. В цветастых трусах и с полотенцем на шее он бодро шлепал в сторону моря, как и подобает человеку, приехавшему на моря за здоровьем, а не за приключениями.