На лице Джуны отобразился спектр самых разных переживаний.
— Если бы не ты, — торжественно провозгласил Эллери, ласково ущипнув Джуну за щеку, — и твой наивный совет этим утром, то загадка двойного убийства не была бы отгадана.
— Вы поймали их?
— Пока нет, но обещаю тебе, весьма скоро это случится. Ну а теперь возьми, это по праву принадлежит тебе, и иди развлекись. Мне нужно подумать. Передо мной еще много вопросов и задач.
Джуна, привыкший к переменчивому настроению Кви-нов — сына и отца, — растворился в воздухе, будто джинн.
Эллери расстелил бумажный рулон на столе. Это была копия плана, врученного ему в госпитале. Сигарета выпала у него изо рта, но он не заметил этого, поскольку ушел с головой в изучение плана.
Время от времени он сверялся со своими криптограммами в блокноте. Что-то беспокоило его. Он начал расхаживать по кабинету, выкуривая сигареты одну за другой.
План лежал забытым на столе. Изборожденный морщинами лоб Эллери был влажен.
Застенчиво вошел Джуна. У него был неуверенный и в то же время хитроватый вид. На черных вьющихся волосах алел ярко-рыжий парик. С подбородка свисала узкая бородка песочного цвета под Ван Дейка. Воинственные черные усы пролегали под носом. Для завершения созданного облика он наклеил кустистые седые брови — весьма схожие с бровями старика инспектора. Щеки были ярко-красные, а черным карандашом Джуна обвел глаза.
Он молча с надеждой остановился у стола, ловя взгляд Эллери.
Эллери застыл и в изумлении поднял брови, но быстро справился с собой и изобразил серьезность и строгость. Слегка дрогнувшим голосом он спросил:
— Кто вы? Как вы сюда попали?
Глаза Джуны чуть не вылезли из орбит от восторга.
— Мистер Эллери, ну это же я!
— Что?! — Эллери отступил на шаг. — Уходите, — хриплым шепотом произнес он. — Вы дурачите меня... Джуна, это ведь не ты?
— Это я! Я! — в восторге кричал Джуна. Он сорвал с себя бороду и усы.
— Иди сюда, мерзавец! — со смехом пробормотал Эллери. — Ну и напугал!
И вот они сидят рядом в широком инспекторском кресле.
— Джуна, — торжественно сказал Эллери. — Преступление раскрыто. Найдены все решения, кроме одного. Я бы мог прямо сегодня арестовать убийцу — единственное лицо, которое могло совершить оба преступления. Это был изощренный, труднейший случай. Но осталась одна упрямая деталь... такая небольшая деталь. — Он говорил скорее сам с собой, чем с Джуной. — Как ни странно, она не мешает нам задержать преступника, однако мне хотелось бы знать все... — Голос его звучал ровно, он сидел с полузакрытыми глазами.
Джуна отошел, завороженный.
— Благодарение небесам, — продолжил Эллери. — Я все понял.
Он вскочил с кресла и ринулся в спальню. Джуна побежал за ним.
Эллери схватил телефонную трубку и набрал номер.
— Пита Харпера!.. Пит! Слушай внимательно. Не задавай вопросов. Просто слушай. Пит, если ты сделаешь то, что я тебе скажу, я обещаю тебе самую замечательную статью, еще лучше предыдущей... Ты понял? Взял карандаш и бумагу? И упаси тебя бог сказать кому-нибудь хоть слово об этом... Ни единой душе, ты понял? Публиковать не смей, пока я не дам тебе знак.
Ну вот, а теперь то, что ты должен сделать...
На этом этапе истории о голландской туфле и ее тайне, как всегда в своих романах, я обращаюсь к читателю. Я полагаю, что теперь читатель располагает всеми необходимыми фактами для раскрытия преступлений в случае Дорн-Дженни.
Полагаю, что мой читатель уже достаточно поднаторел в дидактике и неумолимой логике расследований, чтобы теперь запросто назвать убийцу Абигейл Дорн и Фрэнсиса Дженни. Я смело делаю такое предположение. Само собой разумеется, расследование — не из простых. Оно требует полета мысли и одновременно острых, вдумчивых наблюдений.
Имейте в виду, что даже без той улики, которую автор извлек из ящичка в медицинском шкафу, а также без той информации, которую он рассчитывал раздобыть с помощью репортера Харпера, уже можно прийти к решению. Хотя если вы строго следуете логике, то сможете догадаться, что это была за улика, — и с меньшей долей вероятности, что за информация нужна была автору.
Чтобы избежать любой несправедливости, я делаю следующее заявление. Я сам пришел к вероятному ответу, еще не имея данной улики и еще до того, как сумел дозвониться Харперу.
Эллери Квин
...Каждый, кто когда-либо имел отношение к расследованию преступлений, в преклонные годы обретает нечто вроде маниакальной склонности коллекционировать, иногда — весьма удивительные вещи... Я знал детектива, в жилых комнатах которого был просто-таки склад всяческого смертоносного оружия, а другой увлеченно собирал отпечатки пальцев... Моей собственной слабостью является коллекционирование бумаги — бумаги всех размеров, форм, цветов и предназначений, но все эти предметы собраны по принципу единства их значения для расследования уголовных случаев...
Среди моих сокровищ вы, к примеру, обнаружите бесценный клочок желтого картона — замусоленный билет на пароход, по которому я смог вычислить, что Резилос, это ставший знаменитостью убийца девятнадцати человек, направляется в Гвиану. А полусожженная пустая сигаретная пачка помогла обнаружить странного маньяка по имени Питер-Питер, ренегата английского происхождения с Мартиники... В ящиках моего стола хранятся такие неожиданные реликвии, как ломбардная расписка, страховое свидетельство двадцатилетней давности, этикетка от некоего предмета дешевой дамской одежды, обертка от сигаретного блока и — может быть, самый бесценный и самый невероятный экспонат моей коллекции — измятый клочок бумаги без единой буквы...
Когда он был впервые найден, то был так пропитан водой, что все буквы, печати и типографская краска рисунка были с него смыты... Он был таким намокшим, что нам пришлось приложить усилия, дабы не дать расползтись бумажным волокнам. И этот невинный клочок некогда плотной бумаги оказался зацепкой, на которую был пойман величайший пират XX века!
Некогда это была этикетка от виски, химический анализ волокон которой показал, что она долго просаливалась в морской воде...
«ФИЛИП МОРХАУС,
действительный член коллегии адвокатов
Инспектору Ричарду Квину
обращаюсь к вам по настоятельной просьбе мистера Эллери Квина, с которым я разговаривал этим утром по телефону.
Мистер Квин сообщил мне, что ему известны некоторые подробности частной жизни моих клиентов и что эти факты не являются достоянием полиции, поскольку переданы ему доктором Джоном Минхеном из Голландского мемориального госпиталя.
Поскольку теперь эти подробности перестали быть тайной, мне нет необходимости умалчивать об известном лично мне. Я готов обнародовать те факты жизни Даннинга-Фуллер, которые остаются до сих пор неясными.
Прежде чем я приступлю к этому, позвольте мне взять на себя смелость и напомнить вам о персональном обещании, данном мне этим утром мистером Эллери Квином. Он пообещал мне, что подробности рождения и удочерения Хильды Дорн не появятся в прессе и, по возможности, также в файлах полиции.
Документы, которые согласно воле миссис Дорн должны были быть уничтожены по ее смерти, являлись, по сути, ее личными дневниками, которые она вела в период, когда происходили описываемые события; документы строжайше охранялись вплоть до ее смерти.
Мистер Квин проницательно угадал, что я превысил свои законные полномочия, когда в понедельник, вместо того чтобы уничтожить конверт, не взламывая печать на нем — как того требовала моя юридическая этика, — я вскрыл его и прочел содержимое.
Инспектор Квин, позвольте мне заметить, что я весьма долгий срок являюсь личным поверенным миссис Дорн и веду адвокатскую практику, и всегда выполнял заветы моего отца, поддерживая его безупречную репутацию. Миссис Дорн являлась не просто клиентом, но и другом моей семьи. Ее интересы для нас были святы. Если бы миссис Дорн умерла своей естественной смертью, я бы никогда не нарушил своего профессионального долга. Но убийство, а также тот факт, что я теперь обручен с мисс Дорн и собираюсь на ней жениться, с полного согласия ее приемной матери, то есть на данный момент я практически являюсь членом семьи Дорн, — все это заставило меня вскрыть конверт и прочесть документ.
Если бы я отдал его в полицию, не вскрывая, то факты личной жизни, совершенно не имеющие отношения к убийству, стали бы достоянием общественности. Поэтому я вскрыл его лично, пользуясь своей позицией скорее члена семьи, чем поверенного. Если бы что-то в документе коснулось причин убийства, я бы немедленно передал в полицию.
Однако, когда, прочтя дневник, я обнаружил в нем поразительные факты, касающиеся рождения Хильды... инспектор, будете ли вы чисто по-человечески обвинять меня в том, что я скрыл их от полиции и уничтожил дневник? Для меня общественное мнение почти ничего не значит, но подумайте, каково будет пережить такой ранимой девушке, как Хильда, информацию о том, что она является незаконнорожденной дочерью экономки своего собственного семейства?
Однако есть в связи со случившимся и еще одна тема... она может возникнуть при обращении к последнему варианту завещания покойной. Там значится, что Хильда наследует большую часть владений семьи как законная дочь Абигейл Дорн, которой она и является. Ее истинное происхождение никак не влияет на ее имущественные права. Соответственно, мое вмешательство в это дело не должно рассматриваться как мотивированное эгоистическими соображениями, что мне могли приписать.
Мистер Квин был также прав в своем предположении, что Абигейл и Сара Фуллер беспрестанно ссорились из-за тайны рождения Хильды. В дневнике утверждалось, что Сара, несомненно, жалела о когда-то заключенной сделке и что она постоянно угрожала тем, что раскроет Хильде тайну ее рождения, если ей не вернут дочь. Абигейл с течением времени привязалась к Хильде искренней материнской любовью. И только страх разоблачения их общей тайны удерживал ее от того, чтобы рассчитать постаревшую и безумную теперь компаньонку и удалить ее от дома.
После смерти миссис Дорн я конфиденциально разговаривал с Сарой Фуллер и получил от нее уверения в том, что она не раскроет тайну рождения Хильды теперь, когда ненавистная ей Абигейл мертва, и я собираюсь жениться на Хильде. Относительно доктора Даннинга волноваться не стоит — он не раскроет тайну по личным мотивам. Его карьера и репутация зависят от его молчания.