— Очень редко. Он терпеть не может писать письма. Большинство деловых вопросов он решает здесь по телефону. У него прямая связь с Нью-Йорком.
— Но он умеет печатать?
— По-своему, да. — Роза приняла от Эллери сигарету и опустилась на кожаный диван. — Почему вы так интересуетесь моим отцом, инспектор?
— Он часто проводит здесь время? В этом алькове? — холодно продолжил задавать вопросы Молей.
— Где-то около часа в день. — Она посмотрела на него с пристальным любопытством.
— А вы когда-нибудь печатали для вашего отца?
— Я? — Она засмеялась. — Разумеется, нет, инспектор. В нашей семье — я трутень. Я ничего не умею.
Молей встал. Сунув сигару в пепельницу, он как можно небрежнее спросил:
— О, значит, вы не умеете печатать?
— Извините. Я не обязана отвечать вам. Мистер Квин, к чему все эти вопросы? Вы нашли новую улику? Что-то... — Она неожиданно выпрямилась. В ее голубых глазах мелькнул странный блеск.
Эллери развел руками:
— Этот орех принадлежит инспектору Молею, мисс Годфри. Так что он имеет право первым расколоть его.
— Извините меня, я на минутку, — сказал инспектор и вышел из библиотеки.
Роза снова откинулась на спинку дивана, затягиваясь сигаретой. Взгляду Эллери представилась ее обнаженная загорелая шея, пока она мечтательно разглядывала потолок. Он изучал ее с полуулыбкой. Эта девушка была хорошей актрисой. На первый взгляд могло показаться, будто перед вами холодная, уверенная в себе молодая женщина. Но у самого основания ее горла, словно пленница, нервно билась маленькая голубоватая жилка.
Эллери устало подошел к столу и сел на стоящий за ним шарнирный стул, ощутив разом все свои кости. Это был долгий бег с препятствиями, и он ужасно устал. И тем не менее вздохнул, снял пенсне и тщательно протер линзы, намереваясь продолжить работу. Роза искоса наблюдала за ним, не опуская головы.
— А знаете, мистер Квин, вы почти красивы, когда снимаете свое пенсне.
— Э?.. О да, поэтому я и ношу его. Чтобы отпугивать злонамеренных женщин. Жаль, что Джон Марко не пользовался чем-то подобным. — Он продолжил протирать стекла.
Роза пару секунд молчала. Когда же заговорила, ее голос звучал все так же игриво:
— Знаете, а я о вас слышала. Полагаю, большинство из нас слышали о вас. Вы не такой устрашающий, каким я вас себе представляла. Вы поймали целую армию убийц, да?
— Не могу пожаловаться. Благодаря моей крови, несомненно. Во мне есть некий химический элемент, который доводит мою кровь до точки кипения всякий раз, когда я сталкиваюсь с преступлением. Ничего фрейдистского; просто во мне сидит математик. А ведь я провалил геометрию на выпускном экзамене в школе! Это странно, потому что мне нравятся сложные задачки, особенно когда они выражены в терминах насилия. Марко представляет собой один из множителей уравнения. Этот человек положительно восхитил меня. — Он с чем-то возился на столе. Роза наблюдала за ним исподтишка; с виду это был прозрачный конверт, наполненный обрывками бумаги. — Чего только стоит, например, его вульгарная привычка гулять нагишом и позволять убивать себя. Это какая-то новая хитрость. Уверен, без высшей математики тут не обойтись.
Эллери заметил, хотя и не подал виду, как сильно изогнулось ее тело. Ее плечи вздрогнули.
— Это... это... просто ужасно, — сдавленно произнесла она.
— Нет, просто интересно. Видите ли, мы не можем позволить эмоциям вторгаться в нашу работу. Это крайне пагубно. — И он замолчал, полностью поглощенный своим занятием.
Роза видела, как Эллери вытащил из кармана странную маленькую коробочку, открыл ее, выбрал тоненькую кисточку и пузырек с сероватым порошком, посыпал обрывки бумаги, которые предварительно сложил вместе, порошком, осторожно и ловко проведя по поверхности кисточкой. Насвистывая унылую мелодию, он осторожно переворачивал каждый клочок, повторяя таинственную процедуру снова. Кажется, что-то привлекло его внимание, потому что он извлек из коробочки маленькую лупу и принялся рассматривать обрывок бумаги в ярком свете настольной лампы. Она видела, как он тряхнул головой.
— Что вы делаете? — не выдержала Роза.
— Ничего интересного. Ищу отпечатки пальцев. — Продолжая насвистывать мелодию, Эллери убрал пузырек и кисточку в коробочку, сунул ее в карман и потянулся к баночке с клеем на столе. — Ваш отец простит мне небольшую вольность, я уверен. — Он принялся шарить в ящичках стола, пока не нашел чистый лист кремовой бумаги. После чего аккуратно приклеил на него клочки бумаги, которые так пристально рассматривал.
— Это...
— Давайте подождем инспектора Молея, — неожиданно мрачно предложил Квин и, оставив лист на столе, поднялся. — А сейчас позвольте мне маленькую прихоть, мисс Годфри, и дайте подержать вашу руку.
— Подержать мою руку?! — Она выпрямилась на диване, ее глаза стали большими.
— Должен сказать, — продолжил Эллери, усаживаясь на диван рядом с ней и беря в свои ладони безвольные руки девушки, — что подобное удовольствие редко выпадает на долю детектива в процессе его... э... труда. Она у вас мягкая, загорелая и соблазнительная; я заметил, что во мне живет доктор Ватсон. А теперь вернемся к Холмсу. Расслабьтесь, пожалуйста. — Роза была слишком удивлена, чтобы убрать руку. Он наклонился над ней, держа руку ладонью вверх и пристально разглядывая мягкие подушечки ее пальцев. Затем перевернул ладонь и принялся разглядывать ногти, поглаживая при этом своими пальцами ее подушечки. — Хмм... Не до конца убедительно, но, по крайней мере, не свидетельствует о лжи.
Она слегка подалась назад, выдернув руку; в ее глазах промелькнул страх.
— Какого черта вы там бормочете, мистер Квин?
Эллери вздохнул и зажег сигарету.
— Это просто еще раз доказывает, что истинные удовольствия в жизни — провоцирующе коротки... О, не пугайтесь моей маленькой вольности, мисс Годфри. Я просто желал убедиться в вашей правдивости.
— Вы называете меня лгуньей?
— Как можно? Видите ли, физические привычки оставляют — очень часто — видимые знаки на восприимчивом человеческом теле. Доктор Бэлл открыл это Конан Дойлу, а тот любезно обучил этому Шерлока Холмса; в этом и заключался секрет большинства дедуктивных фокусов Холмса. От печатания на машинке затвердевают кончики пальцев; к тому же женщины-машинистки обычно коротко обрезают ногти. Ваши подушечки пальцев мягки, как птичья грудка, выражаясь словами поэта, а ваши ногти даже длиннее, чем того требует мода. Хотя это ничего не доказывает, так как вы не профессиональная машинистка. Но это дало мне возможность подержать вашу руку.
— Не стоило беспокоиться, — бросил инспектор, большими шагами входя в библиотеку. Он дружески кивнул Розе. — Это был старый розыгрыш еще в те времена, когда я был сосунком, мистер Квин. С юной леди все в порядке.
— Наличие совести делает всех нас трусами, — произнес Эллери, застенчиво краснея и чувствуя себя виноватым. — Но я никогда не сомневался в этом.
Роза встала с дивана, ее подбородок стал жестким.
— Неужели я под подозрением... после всего, что мне пришлось пережить?
— Моя дорогая юная леди, — усмехнулся инспектор, — все находятся под подозрением, пока они полностью себя не оправдают. Теперь вы полностью оправданы. Этой записки вы не писали.
Роза засмеялась отчаянным смехом.
— О чем это вы говорите? Какой записки?
Эллери и инспектор обменялись взглядами, затем Эллери встал и взял со стола лист бумаги, на который он наклеил клочки обгорелой записки, найденной в ванной комнате Марко. Без комментариев он передал лист Розе, которая прочла записку, озадаченно сдвинув брови. Увидев подпись, она удивленно расширила глаза:
— Я никогда не писала этого! Кто...
— Я лишь проверил ваше утверждение, — улыбка сползла с лица инспектора, — что вы не умеете печатать. Это правда, мистер Квин, она не умеет. Однако это не значит, что она не могла бы напечатать эту записку одним пальцем, но строчки для этого слишком ровные. Они напечатаны кем-то, кто хорошо печатает. Так что, принимая во внимание это и тот факт, что вы были похищены и всю ночь провели в бунгало Уоринга, связанная, вы — вне всяких подозрений.
Роза опустилась на диван.
— Никаких отпечатков, — сообщил Эллери инспектору. — Одни пятна.
— Я... я ничего не понимаю. Когда... где... я не понимаю, что это значит?