— Нет, Сергей, ты на меня не обиделся ни разу. Хотя, честно говоря, поводы для этого я тебе давала.
— Так что же тебя так насмешило?
— Только сейчас я поняла, что не знаю, где ты прячешь деньги.
— Я не говорил тебе об этом?
— Конечно!
— Не может быть!
— Значит, не хотел, чтобы я знала.
— Это какое‑то умопомешательство, — вздохнул Дорогин. — Абсолютно нормально, когда женщина не знает, где в доме лежат молоток и гвозди, но, если она не знает, где лежат деньги, это уже непорядок.
— Ты просто не хотел, чтобы я лишний раз волновалась?
— Пойдем, я тебе покажу.
— Не надо.
— Почему?
— Я же знаю, о чем ты сейчас подумал.
— О чем?
— Ты думаешь: вдруг с тобой что‑нибудь случится, а я так и не узнаю, где лежат деньги.
— Честно, подумал именно об этом.
— Ты прост, Дорогин, как молоток, которым забивают гвозди, и так же надежен.
— И все‑таки я тебе покажу. Мало ли что может случиться?
— Сергей, если я не буду знать, где лежат деньги, это только к лучшему.
— Почему?
— Это лишний стимул тебе оставаться в живых. Попадешь в передрягу и вспомнишь, что отвечаешь не только за самого себя, но и за меня. А значит, сумеешь выкарабкаться.
— Какие передряги? — усмехнулся Дорогин. — Все в прошлом. Теперь, можно сказать, я вышел на пенсию. Не воюю ни с кем.
— Не зарекайся. Лучше ответь мне на один деликатный вопрос.
— Хоть на тысячу.
— Вопросы бывают не только приятные, но и немного странные. Ты зачем придумал для Склярова какую‑то ерунду про газету, про кабельное телевидение? Неужели ты не мог просто сказать, что у тебя есть деньги, много денег, и ты их ему дашь.
— Он бы не взял.
— Нет, взял, — убежденно произнесла Тамара, — потому что сделан из такого же теста, как и ты. Для себя не взял бы, но для внучки — не смог бы ни сам отказаться, ни отказать тебе.
— Я не люблю ставить людей в неловкое положение, особенно если эти люди — мои друзья.
— Мы успели бы смотаться в Клин и обратно, дать ему деньги, и все проблемы решились бы с ходу. Ты же начинаешь выстраивать черт знает какие комбинации, начинаешь врать. Потом все равно правда вылезет наружу, и вот тогда уже станет неудобно и Григорию, и тебе.
— Я не люблю загадывать на будущее.
— А зря. Хотя нет, зря я на тебя наезжаю, — усмехнулась Тамара, — все дело куда проще и прозрачнее, чем казалось с самого начала.
— Расскажи, мне самому интересно.
— Ты хочешь на время уехать из Клина, хочешь побыть один и вместо того, чтобы сказать мне об этом открыто, обрадовавшись случаю, начинаешь обманывать людей, меня, себя. Ты готов заплатить за отъезд и одиночество бешеные деньги, хотя всех‑то дел было сказать: «Тома, я хочу отдохнуть, порыбачить, съездить к другу.» Вот и все, разговор на одну минуту.
— Что сказала бы ты?
— Сказала бы — «поезжай.»
— Это ты сейчас так говоришь, а предложи я, заупрямилась бы, обиделась.
— Это я умею.
— Тамара, ты умная женщина и легко можешь придумать объяснение любому моему поступку. То, что ты сказала сейчас, — правда. Мне хочется уехать, хочется побыть одному.
— Одному — это в смысле без меня? — вставила Тамара.
Дорогин хотел сказать, что она ошибается, что ему и в самом деле необходимо одиночество, но осекся. Ехал‑то он для того, чтобы побыть рядом со Скляровым, значит, об одиночестве речи быть не могло.
— Я прекрасно тебя понимаю, готова простить все, что угодно, лишь бы тебе было хорошо. Но только потом не обижайся, если в моей жизни к твоему приезду что‑нибудь изменится.
— Когда оставляешь женщину одну, никогда не можешь знать, какой найдешь ее даже через один день. Меньше всего мне хотелось бы терять тебя.
— Не знаю, как получится.
Тамара говорила это смеясь, вроде бы не всерьез. Но Дорогин чувствовал, что в ее словах есть правда. Он прекрасно помнил, как у него все начиналось с Солодкиной — так случилось, что они много времени проводили вместе. Он был болен и не мог покинуть дом покойного Рычагова, она вынуждена была за ним присматривать.
«Может, это и не любовь? — подумал мужчина. — Может, мы просто привыкли друг к другу? Общаясь с другими людьми, мы стараемся казаться лучше, чем есть, не делаем многое из того, что хотелось бы. Но, когда с утра до вечера мы находились рядом, поневоле теряли бдительность, расслаблялись, позволяли говорить себе то, о чем в другое время смолчали бы. Кто знает, что такое любовь? — подумал Дорогин. — Все произносят это слово, но каждый подразумевает под ним свое. Это как в книге, прочтешь фразу:"Он увидел свою любимую", и каждый увидит тот образ, который хотелось бы видеть ему. У каждого своя любимая, хоть и называют ее все одним словом.»
— Тебя спасло лишь одно, — продолжая смеяться, сказала Тамара, — ты обещал приехать через неделю, значит, не так уж рвешься расстаться со мной.
— Я даже не подумал об этом. Я так привык быть рядом, и мне кажется, это будет вечно.
— Не обольщайся. Все хорошее, как, впрочем, и плохое, когда‑нибудь кончается. И кончается внезапно.
— Мы же не расстанемся с тобой надолго?