- Саша, вы трезвый? - с надеждой посмотрел Леон на Гурского.
- Я не пью.
- Колоссально! - округлил глаза Анатолий.
- На вас тогда вся надежда. Мы кого-то потеряли. Нас должно быть семь человек. Считайте по головам.
- Или девять... - задумчиво произнес Анатолий. - Это если Ваньку Чежина не считать. Он там, в спальне спит.
- Один? - заинтересовался Леон.
- Ну, уж это я не знаю. Мы же заглядывать не станем?
- А какой смысл тогда всех вас считать? - рассудил Адашев-Гурский.
- Тоже верно, - согласился Анатолий и задумчиво посмотрел на дверь туалета. - Слушай, Леон, а не могла она сама захлопнуться?
- А свет? Вон, под дверью, - Леон указал на широкую щель.
- Да мало ли. Давай выключим.
- Нет-нет. А вдруг там кто-то есть? Неудобно, - Леон задумался. - Вот что, Саша, вы человек физически сильный, давайте-ка мы ее с петель снимем, а?
- Так ведь ее для этого открыть сначала нужно, иначе она не снимется.
- Ну, это... Там защелка-то чисто символическая.
- А зачем тогда с петель снимать?
- А на всякий случай. Чтоб другим неповадно было.
- Разумно, - согласился Анатолий.
- Давайте-давайте, - Леон присел на корточки и решительно просунул пальцы в щель под дверью. - Она легко снимается, я уже сколько раз это делал.
- Ну, как скажете... - Гурский взялся за ручку.
Дверь и в самом деле легко распахнулась, скользнула, приподнятая Леоном, вверх и снялась с петель. Адашев-Гурский отставил ее в сторону, прислонив к стене.
На унитазе, спустив штаны, сидел Рим и, держа на коленях раскрытую толстую книгу, крепко спал. От звука брякнувшей о кафельный пол защелки, которая отлетела от двери, он проснулся и открыл глаза. Дальнейшая его реакция на происходящее была весьма примечательна тем, что ее, собственно, не последовало вовсе. То есть вообще никакой реакции. Он обвел присутствующих взглядом, перелистнул страницу и вновь склонился над текстом.
- Ладно, господа, не будем ему мешать,- задумчиво сказал Леон. - Что мы, на самом-то деле... А пописать я и в ванной могу. Там и руки мыть ближе.
- Книга - источник знаний, - уважительно произнес Анатолий. - Знаешь, Сань, вот так вот задумаешься иной раз, и сомнения одолевают...
- По поводу?
- А правильно ли мы живем?
- Жизнь, Толя, прожить - не поле перейти.
- Иди ты?.. Колоссально!
- А это что у вас здесь за инсталляция? - Александр, через распахнутую дверь ванной, где стоял у раковины писающий Леон, увидел развешанные на бечевке крупные купюры. - Фальшак, что ли? Это ты нарисовал и просушиваешь? Менты же свинтят.
- Мое, - кивнул Анатолий. - Согласен. Но тут ты не прав... Пойдем хряпнем?
- Да мне позвонить надо.
- Позвонишь, успеешь. Там все равно Дарья на телефоне час уже висит. Любовь у нее несчастная. Не станешь же ты ее прерывать? Освободит, потом и ты позвонишь.
- А может, она уже закончила?
- Не-ет. Она, когда закончит, обязательно на кухню, к столу, придет. Рыдать и водку пить. А пока еще болтает. Пошли.
- Пойдем,- вздохнув, Гурский прошел вслед за Анатолием на просторную кухню, где за большим круглым столом, заставленным бутылками, рюмками и тарелками с закуской, сидела компания незнакомых ему людей.
- Вот, - обращаясь к присутствующим, сказал Анатолий. - Адашев-Гурский, Александр.
- Надо же, - подняла на Адашева глаза полная брюнетка, - какое совпадение. И я тоже...
- Очень приятно, - кивнул ей Александр.
- Угу, - потянулась она за сигаретой. - Вы не переживайте. Бывает...
- А всех остальных по-разному зовут, - продолжал Анатолий, обведя широким жестом сидящих за столом и обернувшись к Гурскому. - Всех и не упомнишь. Но вот это - Лиза...
- Лиза, - робко подняла на Александра печальные голубые глаза блондинка.
- Да ладно тебе кукситься, - повернулась к ней полная брюнетка. - Всего, чего ты там забыла, и помнить-то, скорей всего, не нужно было. Ты у нас молодая, красивая, чего еще бабе надо? А всему остальному мы тебя сами научим. Будешь у нас как новенькая, еще даже и лучше. Я тебе даже завидую. Сколько бы я хотела забыть, Гос-споди-и... И даже не это. А вот, например, ты помнишь последние слова, которые произнес на смертном своем одре известный беллетрист Антон Чехов, а? Не помнишь. А я вот, черт побери, помню.
- Не поминай нечистого. На Страстной-то неделе, - Анатолий укоризненно покачал головой и налил себе водки. - Сань, ты пить-то будешь?
- Великий беллетрист, больная совесть всей русской интеллигенции, пропади она пропадом, при последнем своем издыхании произнес: "Их штербе", - брюнетка взяла наполненную Анатолием рюмку, выпила из нее водку и поставила рюмку на стол. - Ну? Их штербе, видите ли. Что, видите ли, по-немецки означает: я умираю. Мне это надо помнить? Мне это интересно? Нет. Да ни Боже мой. Но ведь я же помню! Вот ведь в чем весь сволочизм. Или вот еще, например...
- А по-китайски "да" будет - "ши", - Анатолий вновь наполнил свою рюмку.
- Вот, - брюнетка ткнула пальцем в Анатолия, - вот видишь? Вот они, корни русского жизненного идиотизма. Так что, Лиза, не переживай, найдем мы тебе Германа какого-нибудь...
- Герман? - вскинула вдруг глаза Лиза, словно пытаясь что-то вспомнить.
- Ну вот... Если Пушкина припоминаешь, значит, что-то там главное у тебя осталось. А уж остальное... Господь с ним. Давай-ка улыбнемся, а? Ну-ка?
Блондинка с благодарностью взглянула на нее и неуверенно улыбнулась.
- Ну вот! Не пропадем, подруга. Нам ли быть в печали?