— Семья — аналогия, наверно, правильная, только их-то скосила не воздушно-капельная инфекция, — глубокомысленно заметил опер.
— Милый мой! Не чиханьем и кашляньем одним жив человек. В наше время… кстати, вы соблюдаете правила предосторожности? Сейчас в Москве опять начинается эпидемия. Опять же — звэри (он особо выделял звук Э в этом слове), звэри опять пошли.
— Кого же вы так неласково? — задал Василий не праздный вопрос, потому что сотрудники МУРа тоже весьма активно использовали термин «звери», но, как оказалось, совсем не в том смысле в каком его используют отечественные венерологи.
— Лобковую вошь, — охотно разъяснил Лев Маркович. — Пакостная, я вам доложу, штучка. Остерегайтесь, юноша, я серьезно (он опять хохотнул), очень серьезно вам говорю.
— Да-а, разумеется.
— Молодцом! А то ведь знаете…
— Не пугайте меня, доктор, а то, не ровен час, совсем завяжу с этим делом. И так не злоупотребляю. — Василий в восемнадцатый раз оглянулся и с ужасом посмотрел на стоящее в углу гинекологическое кресло. Он вообще-то к мебели относился критически, шкафов, например, терпеть не мог, а уж то, что стояло в углу…
Шнейерсон опять расхохотался.
— Нет, ни в коем случае. В жизни так немного радостей — выпить, вкусно поесть и все, что по нашему профилю.
— Хорошо бы только без вашего участия. Шнейерсон опять затрясся в приступе хохота, закашлялся даже:
— Ну почему же? Всегда милости просим. Старший оперуполномоченный ткнул пальцем в неполюбившееся ему кресло:
— Да я вам всю мебель переломаю, так что не настаивайте. — Шнейерсона просто скрутило от смеха. — И все же, доктор, как они вам показались? Мне интересна их реакция друг на друга — сильно они негодовали по поводу своих заразите-лей?
— Да нисколько. Самая дружелюбная реакция. В том смысле, что "чего в жизни не бывает". Милейшие, я вам говорю, люди.
— А вот Эта вот Кусяшкина… — подсказал Василий.
— Эта — стерва. Она, наверное, единственная из них, кто сильно переживал. И на Попова своего, который ее заразил, сильно гневалась. Я ее все успокаивал — зачем так переживаешь? Ты — девушка свободная, не замужем. Вот если бы неприятности с мужем возникли, тогда стоило расстраиваться.
— Лечиться у вас — сомнительное удовольствие, — гнул свое опер.
— Не скажите! У нас хорошо, чисто, быстро, качественно.
— Ее мужа вы не привлекали?
— Это вы привлекаете. Мы — помогаем. Нет, не вызывали ее мужа, бывшими браками мы не интересуемся. Для нас важны свежие связи.
— Хорошо, так как там дальше шел процесс заражения?
— Так, на ком мы остановились? Ага, Попов вывел нас на Агапову.
— То есть заразил ее?
— Нет, она уже была больна по причине связи с Камраевым.
— А этого — кто?
— А этого — Мальцева.
Кошмар. И так далее, и в том же духе. Минут через пять Василий окончательно запутался и предпочел срисовать схему доктора с тем, чтобы поработать с ней в более спокойной, нежели кож-но-венерологический диспансер, обстановке, а именно — в тиши собственного кабинета.
Расставшись со Шнейерсоном, он отправился к Ирине Кусяшкиной. Зачем? Затем, что обиженные люди — находка для следствия. Они всю подноготную, всю гадость с радостью выбалтывают. К тому же она — бывшая жена фигуранта, а раз бывшая, то, стало быть, и на него обиженная. Пусть закладывает мужа. Не замыкаться же, в самом деле, на бедной пионерке Люсе, связи нужно расширять. Хотя слово «связи» после посещения КВД Василию не нравилось. Слово «контакты» он тоже отмел. На тридцать пятом году жизни старший оперуполномоченный, наконец, узнал, что в его лексиконе таких вот словечек "с душком" больше, чем достаточно. Знакомства — вот!
Он ехал знакомиться с бывшей женой главного фигуранта.
Ирина Кусяшкина, вопреки ожиданиям опера, была с ним не очень любезна, но ровно до того момента, пока он не извлек из сумки схему доктора Шнейерсона.
Увидев ее, она закрыла дверь в кухню, где, собственно, и проходила беседа, и сменила гнев на милость.
— Надеюсь, вы не будете злоупотреблять этими сведениями? Вы же тоже не вправе разглашать врачебную тайну? — то ли спросила, то ли приказала Ирина.
— Конечно-конечно, — горячо заверил ее Василий, — хотя… Мне бы хотелось некоторых пояснений.
— Каких?
— Могли ли у кого-нибудь из вашей компании…
— Нашей? — Ирина поджала губы.
— Я имею в виду пионерский штаб, — разъяснил Василий.
— Это не моя компания.
— Хорошо, но вы все оказались жертвами одной беды, то есть одной болезни.
— Да.
— Серьезные обиды были? Никто никому не собирался отомстить за это? Ведь убитый Гарцев тоже кого-то там заразил.
— Ну он же не первый. Если на кого можно было обижаться, то на Олю. Но ее, кажется, никто не убивал и не пытался. Потом — это же все давняя история, год прошел. Если уж убивать, то по свежим следам, правда?
— Правда. А сам факт измены своему партнеру никого не мог обидеть?
— В штабе не мыслят такими категориями, как «измена».
— Но ведь есть же постоянные партнеры, любовники… или, ну как там у вас это называется.
— Не у вас, а у них. Да, есть. Но то, что вы называете изменой, зазорным не считается, — объяснила Ирина.
— То есть в присутствии своей постоянной подружки некто А договаривается с другой девушкой, некой Б… — Василий с детства привык, что сложные вещи можно понять только при помощи простых примеров.
— Зачем — в присутствии? И зачем договариваться? Так складывается. Скажем, некие С и Д возвращаются из похода, но у них нет горячей воды. Их подружки едут по домам, потому что их не пугает перспектива мытья из тазика. А С и Д едут к штабистке Г, потому что у нее как раз горячая вода есть. Там она их моет…
— Она моет? — переспросил оперуполномоченный.
— Ну, спину потереть, полотенце принести, и в процессе у них возникает идея…