Михаил Иванович продолжал смотреть на меня с профессиональным интересом.
— Ну-ка, голубчик, не знаю, как тебя там зовут, иди-ка сюда, я тебя послушаю. Сядь здесь, та-ак, открой рот, та-ак, ага, дай-ка руку…
— Да нет, со мной уже все в порядке, — я попыталась увернуться от цепких рук доктора. Не удалось.
— Конечно, в порядке. Так-так… голова не кружится?
А ведь не хватало для полного счастья, чтобы меня еще и в психушку упекли. Вот был бы номер.
— Михал Иваныч, там наверху, в токсикологии, в реанимации мой знакомый капитан милиции. Он вам подтвердит, что я все придумала с Другим именем, и объяснит почему. Я вижу, вы мне не верите.
— И что же с ним случилось?
— С кем?
— С капитаном.
— С ним — ничего. Он там допрашивает одного умирающего.
— Ага. Ладно, разберемся.
Возвращаясь в палату, я думала о том, что Вася в отместку с удовольствием может поддержать версию моего безумия. Он ведь такой, мстительный и злопамятный. Мент, одним словом.
Завтра меня выписывают, и это совершенно закономерное явление, потому что погода испортилась, пошли дожди и задули ветры. В окно я теперь не смотрю из принципа. Виталик ликует и уже довольно нагло интересовался, может ли он забрать свой сотовый телефон, потому что его "уже торопят". Пришлось отказать, хотя телефон мне совершенно не нужен. Нужен, не нужен, а жмотов воспитывать надо. Этот недоделанный Виталик все две недели моей больничной жизни ныл и скулил из-за своего телефона: "Извините за вопрос, Александра, но каков, по-вашему, будет счет за ВАШИ переговоры?" И морда такая, как будто я выношу из его квартиры последнюю табуретку, оставляя несчастного в голых стенах. Жадные мужчины изобретательны и предприимчивы, им есть, что терять, поэтому они выстраивают хлипкие укрепсооружения, делая вид, что это непрошибаемые логические конструкции. Например, наехавший на меня Виталик позволил себе такой псевдологический пассаж: "Вам ведь, Александра, уже лучше, дела пошли на поправку, значит, и телефон вам, наверное, уже не нужен". Умен, правда? Общеизвестно, что телефоны более всего нужны людям, находящимся на грани жизни и смерти. Следуя этой логике, Кусяшкину, умирающему двумя этажами выше, телефон сейчас остро необходим. Даешь повальную телефонизацию реанимаций! Короче, Виталик сам меня спровоцировал, и я приняла единственно правильное и принципиальное решение — звонить, звонить и звонить. Оставалось придумать кому? Васе, что ли? Действительно, позвоню, все равно его на работе, застать невозможно.
Вася, вероломно опровергая все мои предположения, снял трубку сразу. И даже как будто обрадовался:
— Ладно, пора уже и грехи замаливать. Ты с
Кусяшкиным хотела проститься, так вот сбегай к нему, поболтай, он уже пришел в себя.
— Сбегай — это сильно сказано…
— Сползай. Мне, собственно, все равно, какой способ передвижения ты выберешь. Разговори его, ты умеешь. Повыясняй, какие такие у него есть враги.
— Вась, а ты простил меня, ведь правда?
— Потом. Это — потом. Все будет зависеть от качества исправительно-трудовых работ и от поведения в период исполнения наказания. Нам важно не только изолировать преступника, но и перевоспитать его. Поняла?
— Так точно. Разрешите выполнять?
— Да. Позвони мне потом.
— Позвоню (трепещи, жадный Виталик). — А меня пустят? Там же этот стоит…
— Скажи, что я разрешил.
Амбал, охраняющий палату, сразу поверил, что я "от товарища капитана Коновалова", и разрешил войти, "только ненадолго".
Кусяшкин выглядел неважно, но элегантно. Ввалившиеся щеки, серые тени под глазами, скучающий взгляд. Я отказала себе в удовольствии поинтересоваться "Как дела?" или "Как самочувствие?", что на моем месте сделал бы каждый вежливый человек, и начала с увеселительного номера нашей программы — надо же как-то взбодрить умирающего.
— Иван Иванович, позвольте представиться, меня зовут Саша, и это я посылала вам те письма.
Кусяшкин посмотрел на меня внимательно, даже голову повернул, что ему было крайне неудобно делать — мешали трубки, которые по-прежнему торчали у него из носа.
— Зачем? — наконец спросил он слабым голосом.
— Так я думала, что вы убийца. Причем я думала, что вы и меня хотели, то есть пытались убить.
— Вас? Зачем?! — В его безжизненном голосе появились, наконец, некие цвета — не то чтобы интонация, но все же некое подобие. Но меня серьезно тревожила не столько малоэмоциональная речь Ивана Ивановича, сколько скудный словарный запас. Сможем ли мы продолжить беседу, если он знает только одно вопросительное слово «зачем»? И знает ли он такие слова, как «почему», "отчего", а также «где», "когда", «кто» и «чем», так необходимые при расследовании убийства? Проверим.
— После того как я побывала у вас на фирме и мне там все рассказали… — я сделала паузу, позволяя ему вклиниться со своим коронным вопросом, но он не стал этого делать, — потом, вечером, на меня напали, вот видите? — я постучала кулаком по гипсу, — и я решила, что это вы наняли бандитов, потому что я теперь слишком много знаю.
Кусяшкин прореагировал на мой правдивый рассказ прямо-таки бурно. Он закатил глаза и прошептал:
— О Господи!
— Согласна, — сказала я. — Но ведь чего не подумаешь от страху.
— Теперь вы так не думаете? — спросил он и вдруг тяжело закашлялся, из-за чего меня немедленно выставили из палаты. Васе докладывать нечего, зато знакомство состоялось. Пообещав амбалу у двери зайти вечером, я побрела к себе думать. Нет, не похож Кусяшкин на убийцу, не похож, и все тут. Хотя под капельницей все выглядят более-менее мирно.
Васе я все-таки позвонила, главным образом для того, чтобы уточнить мотивы убийства Ку-сяшкина. У Васи было три предположения: деловое, семейное и комбинированное. Деловое — все-таки конкуренты, уничтожающие фирму ВИНТ. Семейное — бывшая жена, претендующая на наследство. Комбинированное — сговор конкурентов с бывшей женой. Дети наследуют все, в том числе и ВИНТ, а Ирина Кусяшкина, будучи опекуном, становится подставным директором фирмы. Последняя версия понравилась мне больше всего, разумеется своей сложностью и замысловатостью. Васе она, напротив того, не нравилась совсем, потому что такие убийства не раскрываются, ибо совершаются наемными киллерами. К тому же в эту схему не вписывалась Марина Грушина, и странными выглядели орудия убийства где это видано, чтобы киллеры пользовались камнями для придавливания квашеной капусты или подмешивали яд в спиртные напитки. Все это попахивало экспромтом. Поэтому, стремясь выполнить и перевыполнить план по разорению Виталика, я позвонила бывшей жене нашего больного-Ирине.
— Вот уж не ожидала, — Ирина мрачно усмехнулась, — нами сейчас занимаются совсем другие представители органов.
— Честно говоря, Ира, я вами не занимаюсь, а звоню потому, что чувствую себя виноватой перед-вашим мужем.
— Это в чем же?
— Я думала, что он убийца, и писала ему странные письма, которые вряд ли могли его порадовать.
— А-а, а я-то обрадовалась. Подумала, вдруг это вы его отравили. А то ваш начальник… или кем он там вам приходится? Здоровый такой, он меня за убийцу держит. А вот если бы вы его отравили…
— Зачем? — все-таки дурной пример заразителен, и, пообщавшись с Кусяшкиным, я в совершенстве освоила его любимое выражение. — Мне-то зачем его травить?
— Да, правда. Так, и что вы звоните?
— Не откажите, пожалуйста, ответьте на несколько вопросов. Ваш муж выпивал?
— Да.
— Часто?
— Ежедневно. За ужином — грамм сто пятьдесят водки или коньяку. Но только дома. На деловых встречах — не употреблял. В последнее время, насколько мне известно, такие деловые застолья случались у него чуть ли не каждый день, так что, полагаю, пить он стал меньше.
— Но в течение одного дня могли поместиться и деловой обед, и деловой ужин? — спросила я.