— Наивный вы человек. Власть не может быть кому-то обязанной, в противном случае она перестаёт быть властью и становится зависящей от кого-то шлюхой.
А уж если разговор заходит о личной власти, дело, как правило, кровью пахнет. В нашем случае, я думаю, обойдётся большой шумихой. Я предполагаю, что президент не в состоянии сейчас здраво оценивать свои действия, он очень слаб, болен и полностью зависит от ближнего круга, а Близкие решили, что Плавский представляет для них реальную угрозу. Вы такую фамилию — Амроцкий — слышали? — и, не дождавшись ответа Малюты, который из своих источников знал, что шефа и всесильного фаворита Кремлевского двора связывает какая-то тайна, старик продолжил: — Так вот, этот господин считает, что бесконтрольное усиление авторитета Плавского создает реальную опасность для той группы людей, которая сегодня фактически управляет страной.
— Иван Данилович, вы страшные вещи говорите! Если это действительно так, необходимо срочно поставить в известность Секретаря, надо что-то предпринимать! — Скураш всё же вскочил с кресла и засновал по комнате.
— Поздно пытаться что-либо изменить. Плавский, в конце концов, сам во многом виноват. Шарахался из стороны в сторону, рубил с плеча, во власть въехал, как в очередную избирательную компанию. Кремль шума не любит и, главное, шефа вашего об этом предупреждали. Здесь, наверху в одиночку сражаться нельзя, а чтобы сколотить свою партию, нужно время и опыт, знание жёстких законов подковёрной борьбы. А он − бах, трах! Пресс-конференции, визиты, безапелляционные заявления… А держава это, знаете, не казарма…
— Погодите, Иван Данилович, причём здесь это всё? Казарма, держава… Тогда надо вмешаться и попытаться изменить ситуацию…
— Молодой человек, перестаньте горячиться, документы уже подписаны, и Близкие ждут только благоприятного момента, когда состояние больного слегка улучшится, и его можно будет показать телезрителям.
Сейчас речь может идти только о сохранении на своих местах нескольких человек, пришедших в Совет вместе с Плавским, в том числе, и вас.
Конечно, мы вас не неволим. Можете доложить всё своему руководству, при этом, соблюдая известные меры предосторожности, но после доклада дистанцируйтесь от Плавского и сократите, насколько это возможно, личные контакты. Главное же — напишите подробную докладную о своей работе по созданию «Белого легиона», пока без указания, на чьё имя, и не подписывая документа. Сразу оговорюсь, это не приглашение к предательству своего начальника, это скорее один из шагов по его спасению. Вы мне верите?
— Не знаю, необходимо время, чтобы всё переварить. Извините, уж слишком много всего сегодня свалилось на мою голову. Только писать рапорт я не буду, а о «Белом легионе» впервые от вас сегодня и услышал. Вообще, что это за легион такой, и с какого боку здесь наш Совет?
— Ну не знаете, и не надо. Я спросил, вы ответили. Всякий ответ — это ответ, и выводы делать задающему вопросы.
— Если вы не возражаете, нам пора ехать. Поздно уже, и устал я, как после хорошей переделки. Ночь самоедства мне обеспечена.
− Да Бога ради! Конечно же, поезжайте. Только, я вас очень прошу, не спешите делать глупости и играть в геройство, думайте прежде всего о себе, — последние слова прозвучали чётко и бесстрастно, как голос дежурной по станции, объявляющей об отправлении поезда. — И вот ещё что, Малюта Максимович, я вам очень благодарен за тёплое отношение к Ингочке, у девочки сложная судьба, но у неё есть недурные задатки. Держитесь друг друга. — Поднявшись, старик вышел из комнаты, включил свет и позвал своим обычным скрипучим голосом: — Девочки! Что же это вы бросили нас, хотя бы чайком побаловали!
«С чего это, собственно, он её так опекает? — промелькнуло в голове у Малюты. — И здесь какие-то турусы! Не слишком ли много загадок для одного вечера?»
За чаем говорили ни о чём, старики жаловались на болячки, Инга, чувствуя напряженность Скураша, ластилась к нему как могла. Малюта с удивлением отметил, что это его раздражает. До чего же поразительные существа женщины! Они безошибочно чуют, что у мужчины появилась какая-то тайна или, к примеру, завелись приличные деньги, и тут же пускают в ход все свои неподдающиеся логике уловки, чтобы вытянуть из него и то и другое.
Дорогой разговор не клеился. Малюта с трудом перемалывая услышанное, молча довёз подругу до подъезда и, наскоро попрощавшись, поехал домой. Ему была необходима привычная, обстановка, в которую можно было забраться, как в старый застиранный свитер, отбросить опостылевшие условности. Только в этой звенящей тишине можно было разложить всё по полочкам, разобрать по составным частям и попытаться предположить, во что же всё это выльется завтра.
Два неудовлетворённых друг другом человеческих существа сидели, укутавшись в одеяла, на растерзанной желанием кровати и молчали. Бутылка виски, широкие гранёные стаканы неустойчиво перекособочились на складках смятой простыни. Говорить не хотелось. Голова была забита мыслями, и они мешали думать.
Малюта злился на себя, вместо разливающейся по телу трепетной усталости, сладкого, быстро высыхающего на разгорячённой коже пота, его захлёстывали волны раздражительности, во рту плавал мерзкий алюминиевый привкус.
Он ненавидел это состояние, похожее на финиш бессмысленного курсантского кросса, когда ты прибежал первым, а результат твой никому не интересен. Почему было не послушать жену и не заниматься этим сегодня? Нет, повинуясь древнему зову голодного дикаря, настоял на своём, считая, что только близость с женщиной и со смертью дают возможность мужчине обрести внутреннее спокойствие и принять правильное решение. Екатерина прилежно постанывала, он механически двигался, пытаясь прогнать раздирающие черепную коробку мысли и провалиться в аксамитную бездну.
Однако уговорить себя намного легче, чем обмануть. Зашлёпав своими красивыми ластами по паркету, Катя пропала в ванной, потом прошла на кухню и через минуту вернулась с выпивкой и пачкой бисквитов. Он молча плеснул в стаканы и они выпили. Каждый думал о своём. Малюте вдруг подумал, что не лучше ли одеться и уйти, но идти было некуда, не к Инге же этой, в самом деле, нести свалившиеся на него новости. Кому они нужны, его самокопания, стремление к какой-то высшей истине, поиски несуществующей правды?..
Скураш исподлобья глянул на жену, и она, словно сразу почувствовав его состояние, встрепенулась, потянувшись к нему глазами. Малюта замер. Улыбка, ободряющая, излучающая нежность, вспыхнула на её лице, губы слегка шевельнулись, издавая не то вздох, не то призывный звук.
Всё настоящее начинается с глаз. Он всегда знал это и сейчас вдруг понял, как же он без этого соскучился… Ведь такое бывало у него только с Катей.
Одеяла сбросили почти одновременно.
Вынырнув из бездны и отдышавшись, они, словно молодожёны, застыли неподвижно, боясь спугнуть то, что с ними только что произошло.
Постепенно мир обрёл свои привычные очертания. К далёкому, не видимому ночью солнцу улетело исторгнутое ими тепло, стены комнаты впитали в себя их стоны, шёпот, всхлипы, озноб реальности пробежал по их обнажённым телам и, плотнее прижавшись друг к другу, натянув на себя одеяло, они безмятежно уснули. Если бы в эту минуту человечество погибло, эти двое остались бы навечно самыми счастливыми из людей.
Поспать им не дали.
Почти одновременно затрезвонили все имеющиеся в наличии телефоны. Пока жена заплетающимся языком говорила по домашнему, Малюта, нашарив мобильный и прокашляв севшую от сна глотку, ответил:
— Слушаю.
— Это хорошо, что ты ещё в состоянии слышать. Надеюсь, у тебя дома есть телевизор? — с издёвкой прозвучал холодный голос Инги.
— Наверное, есть, а что, война началась?
— Мне кажется, хуже, — и мобильник гаденько запищал сигналами отбоя.
Взяв пульт, Катя нажала на кнопку. На экране бесновался министр внутренних дел.
— … Таким образом, «Белый легион» замышлялся как инструмент достижения личной власти, и я не исключаю возможности государственного переворота. Вообще в последнее время Плавский отошёл от принципа коллегиальности в принятии ключевых решений, но, как известно, диктат ни к чему хорошему не приведёт. У народа и у страны в прошлом имеется подобный печальный опыт. Однако с полной уверенностью могу заявить, что у президента есть надёжные, здравые силы, которые в состоянии противостоять любым попыткам вернуть нас к тоталитаризму.
— Послушай, что за ахинею он несёт? — накинув на них обоих одеяло, спросила жена. — Какие легионы? Вы что, в самом деле, готовили государственный переворот? Ну, слава Богу, нашлись в стране настоящие мужики! — и, обняв Малюту, она зашептала ему в ухо: — Не бойся, даже если тебя сошлют в Сибирь, я поеду с тобой.
— Перестань дурачиться! Какая ешё Сибирь! Но они-то… Вон они как загнули! А я, придурок, принял всё за старческий маразм выжившего из ума чекиста. Вызывай такси, я еду на Старую площадь.
Умные женщины оттого и умные, что точно знают, когда не надо перечить мужчинам. Покорно засопев и неохотно натянув на себя халатик, жена поплелась к телефону.
Над Москвой плавал почти хрустальный осенний вечер. Рабочий поток машин схлынул, и Тверская, захлёбываясь разноцветными огнями витрин и рекламы, бесстыдно, не стесняясь нищей страны, выставляла напоказ свою развратную роскошь.
Малюта не знал, как себя вести, куда звонить, как найти и предупредить Плавского. Он, как солдат, повинуясь годами выработанной привычке, в случае тревоги спешил в свою часть. Там, за зелёным забором всё вставало на свои места, каждый знал, куда бежать, что нести, кому подчиняться, кем командовать. Но Совет Национальной Стабильности не был войсковой частью, там не было командиров и бойцов, там сидели поднаторевшие в интригах волки, готовые разодрать любого, чтобы освободить для себя путь наверх. Смутное, ноющее чувство тревоги сосало под ложечкой.
Скураш, прежде чем подняться в свой кабинет, заглянул в приёмную Плавского.
— А все в кабинете Петра Харлампиевича, — отрываясь от телевизора, бодрым голосом сообщил дежуривший в приёмной отставник. — Ивана Павловича ещё нет, он на встрече с президентом Белоруссии.
Евлампова Скураш втайне побаивался и без особой нужды в его кабинет не заглядывал. После любого разговора с боевым заместителем Плавского всегда оставалось опасение, что слова, да и сама тема разговора будут истолкованы им неправильно и обращены не в твою пользу.
Но сегодня, особенно не раздумывая, он вошёл в нелюбимый кабинет. За столом, кроме Петра Харлампиевича, сидели Обрушко, Брахманинов и помощник Секретаря Илья Могуст, высокий молодой человек с незапоминающимся лицом опера.
— Ну, ты посмотри, в наших рядах прибыло! — всплеснул руками хозяин кабинета. — И не побоялся, пришёл, молодец! Садитесь, вместе кумекать будем.
— А я вам что говорил, — протягивая Скурашу руку, произнёс Лаврентий Михайлович, — нормальный, наш парень…
— И что нормальный парень обо всём этом думает?
— Думаю, что весь этот бред кем-то халтурно срежиссирован и будет иметь не лучшее для нас продолжение…
— Это ваши догадки или вам что-то известно? — насупился разведчик, привыкший узнавать новости первым.
— Известно мне не больше вашего.
Скураш подошёл к стоящей перед столом для совещаний белой пластиковой доске и лежащим здесь же специальным фломастером торопливо начал писать: «Подписан Указ об отстранении Ивана Павловича от всех должностей. Возможен арест. Завтра или в ближайшие дни эту новость озвучит Царь!»
Убедившись, что все сумели разобрать его каракули, Малюта, опасливо покосившись на зашторенное окно, торопливо стёр губкой пляшущие строчки.