— Доброе утро, Малюта Максимович! Я в гостинице. Жду. Выпьем кофейку. Шеф проснется, пойдем к нему, он вчера поздно вернулся. О вашем прибытии ему Алексей Викторович доложил, он вас тоже ждет.
Алексей Викторович Стариков был самой таинственной и непонятной фигурой в окружении Плавского. Среднего роста, худощавый, слегка кособокий, с бесцветным, погнутым лицом, отчего рот заметно кривился, а губы, сворачиваясь в трубочку, выплевывали шепелявые и при быстрой речи плохо различимые слова. Серое, словно никогда не знавшее солнца лицо, было малоподвижно, меланхолично и полно необъяснимой, пугающей скорби. За несколько лет знакомства Малюта только однажды видел на его лице некое подобие улыбки. Зато у этого мрачного и нелюдимого человека были необычайно выразительные, слегка раскосые карие глаза, которые, казалось, иногда светились изнутри неестественным, гипнотизирующим светом. Морщины и ранняя седина говорили о нелегкой жизни, выпавшей на его долю.
Алексей Викторович никогда ни с кем не разговаривал прилюдно. Он обязательно уединялся, запирался, уходил из помещения и что-то быстро нашептывал собеседнику, пронзая его недобрым взглядом. Особенно непроницаем он был с женщинами, иногда даже казалось, что он их тайно ненавидит. Или боится. Единственной представительницей слабого пола, которую он терпел и даже, создавалось впечатление, уважал, была некая Марина Яковлевна, увядающая, но недурно сложенная дама, с таким же, как и у Старикова, бесцветным лицом и абсолютно невыразительными, по-птичьи пустыми глазами. От нее всегда веяло холодом и надменностью. Молва приписывала Марине Яковлевне недюжинные финансовые способности и превосходное знание современного экономического мира. Надо сказать, что вместе эта парочка смотрелась жутковато и больше смахивала на опытных подельников-аферистов. Никто не знал, чем они глянулись Плавскому, но таскал он их за собой всюду. К этим двоим примыкали братья Укольники, которых все почему-то считали племянниками Старикова, многие даже находили в них какие-то схожие черты.
Кроме этого, в группу «темных сил», как ее окрестили приближенные к генералу военные, входили еще три и вовсе экзотические личности. Лохматый, нечесаный и всегда неопрятно одетый колдун Яков и его помощница Гелла, высокая, довольно эффектная девица с ярко-рыжими волосами. Им неизменно отводилось отдельное помещение, которое они за пару дней угаживали до необходимости полного ремонта, развешивали по стенам кабалистические знаки, карты звездного неба, столы заваливали бумагами с астрологическими схемами, книгами по черной магии, шаманству и прочей дрянью. По углам на полу стояли шарообразные аквариумы, в которых под тусклыми лампами обитали огромные черные скорпионы, ящерицы и иная нечисть. Окно, словно паутиной, было затянуто пыльной серой марлей, а под ним стоял неизменный не то диван, не то топчан. Без особой нужды в эту по-булгаковски нехорошую комнату заходить никто не любил. Правда, еще в Москве, когда штаб-квартира опального генерала находилась в старинном здании рядом с Третьяковкой, Малюта, проходя мимо злополучной двери, частенько слышал протяжные стоны Геллы, громкое сопение Якова и жалобный скрип топчанистого дивана. «Неплохо они там колдуют», — с легким отвращением думал он, на минуту вообразив сцену любви в окружении копошащейся по углам мерзости.
Замыкал эту галерею старый, безобидный, плешивый еврей с круглыми на выкате глазами, редкой бороденкой, от рождения испуганным лицом, всегда суетящийся и ничего не умеющий делать. Арон Моисеевич Басир числился по хозяйственной части и постоянно жаловался на притеснения и несправедливости, чинимые ему чуть ли не всем миром. Почти все, кто сталкивался с эти людьми, искренне недоумевали, зачем они были нужны Плавскому, но, зная его крутой и злопамятный нрав, спрашивать не решались. Есть они, ну и есть! А у кого сейчас нет придворных колдунов, предсказателей, прорицателей, астрологов и прочих чародеев. Конечно, эта честная гоп-компания в полном составе никогда на большой публике не появлялась, в чем, наверное, и заключалась суть придворной интриги. Чем выше поднимался в стране авторитет Плавского, тем больше людей вовлекалось в его орбиту и тем большему их количеству требовался, так сказать, доступ к его телу. А доступ этот бдительно контролировал полностью подвластный Алексею Викторовичу круг.
Надо сказать, Малюта, в силу своей врожденной толерантности, состоял с этой командой в самых добрых отношениях. Он мог, дожидаясь пока освободится шеф, битый час слушать Арона Моисеевича с выражением неподдельного интереса на лице, чем доставлял тому явное удовольствие. Он не забывал нахваливать прозорливость Якова и, если подворачивался подходящий случай, откровенно заигрывал с Геллой, от чего та моментально заводилась и, похоже, была явно не прочь утянуть его в свои ведьминские чертоги. Однако присутствие там насекомых, хоть и родственных ему по знаку, но симпатии явно не вызывающих, его пыл начисто охлаждало, и он всякий раз грамотно смывался под самым благовидным предлогом. И только однажды ему все же не удалось улизнуть от рыжеволосой, потому что приключилось это прямо в лифте.
С Алексеем Викторовичем у Скураша были свои особые отношения. После изгнания Плавского со Старой площади, Малюта по-прежнему продолжал вращаться в привычных ему кругах политиков, журналистов, депутатов и средней руки чиновного люда, так что иной раз за день ему удавалось выудить весьма ценную и небезынтересную для Плавского информацию.
Просто диву даешься, как поразительно доверчивы и полны мужества наши люди! Бьет их жизнь, бьет, а они все равно остаются патриотами, радеющими за лучшее будущее своей поруганной и оскверненной земли. Это нынче что-то произошло с народом, он сник, замкнулся в себе, затаился и вовсе потерял надежду, осознав, что больше от него ничего не зависит, а тогда, восемь лет назад, все были смелее, активнее, еще во что-то верили и мечтали. На этих-то мечтах страну подловил и опустил бессовестно бывший обкомовец со своей прожорливой семейкой.
Многие, узнав, кто такой Малюта и на кого работает, прямо предлагали свои услуги и готовы были выполнять любые поручения, лишь бы помочь Плавскому вернуться в большую политику. Народ был, конечно, разный, подходили и актеры, и политики, не желавшие светиться в прямых контактах с опальным генералом, и свой брат, журналист, и менты, и чекисты. Один из них, так, по дружбе, бывало, притаскивал весьма ценные сведения чуть ли не литерного характера. Так вот, какой-то частью собранной информации Скураш и делился с Алексеем Викторовичем, и не только с ним одним, но и с тем же Поповым, и с перекочевавшим из Совета в кресло руководителя аппарата партии Обрушко. Одним словом, отношения Малюта выстраивать умел, его ценили, почитали водить с ним дружбу, и всяк считал его своим человеком. Единственной, с кем у него никак не ладился контакт, была Марина.
Скураш незаметно выпал из общей команды где-то вскоре после учредительного съезда Российской народно-республиканской партии, которую Плавский, втайне от широких масс, пытался выстроить по образу и подобию американского аналога, даже втихаря встречался с несколькими конгрессменами и политтехнологами республиканцев. Насилу его отговорили приглашать подобных господ на сам съезд, хотя телеграмму от американского посла, ярого республиканца, торжественно зачитали.
Надо сказать, подъезжая к бывшей крайкомовской гостинице, а имя «Октябрьская» в былые времена носили все без исключения подобные заведения во всех краях, областях и республиках, Малюта слегка волновался. Он не совсем представлял себе, как сложатся его новые отношения с бывшим шефом.
Однако Плавский, вопреки ожиданиям Скураша, принял его как дорогого гостя в огромной гостиной своего гранд-люкса. Зная, что Анна Александровна в городе, Малюта предварительно заехал в цветочный павильон и, к своему удивлению, обнаружил там почти московский выбор привезенных из Голландии растений. Примостив огромный букет на одном из роскошных диванов, он с искренней радостью обнялся с Плавским. Разговор как-то сразу заладился, они оба явно были рады встрече, так что Малюта вскоре расслабился и перестал чувствовать неловкость. Они устроились у окна, за большим круглым столом, сервированным к позднему завтраку.
Плавский мало чем изменился за то время, что они не виделись, разве что слегка похудел, лицо загорело, а в глазах опять засветились искорки азарта. Он с воодушевлением принялся рассказывать о своей борьбе за симпатии народа. В искусстве нравиться людям он бы явно силён, и это ему льстило, будоражило кровь и возвращало былую уверенность в свою непобедимость. Вообще, как показалось Малюте, вокруг генерала все было буквально пропитано воодушевлением, эйфорию излучали не только его приближенные, но и абсолютно посторонние люди, даже девушки за гостиничной стойкой и те лучились какой-то особой радостью.
Поданные блюда оказались на удивление вкусными, и мужчины, разгоряченные интересной беседой, ели с отменным аппетитом. Когда завтрак подходил к концу, Малюта совсем уже было собрался изложить цель своего приезда, но тут, как назло, словно боясь надолго оставлять своего начальника без присмотра, нарисовался вездесущий Стариков, а буквально следом за ним в комнату вошла Анна Александровна. Мужчины поднялись.
— Господин губернатор, — подхватывая тяжеленный букет, расплылся в улыбке Малюта, — позвольте мне от всей души поздравить первую леди края с очередной блистательной победой ее супруга. — И не дожидаясь ответа, вручил даме цветы.
— Спасибо большое, конечно. Только вот не знаю, стоит ли заранее… — начала было Плавская.
— Стоит, уважаемая Анна Александровна, — самым почтительным тоном перебил ее Малюта. — Это я не от себя говорю, а, так сказать, от Москвы коленопреклоненной.
— Я понимаю, Малюта Максимович, что вы как всегда оригинальны! А ну как возьмет ваша коленопреклоненная да и отчебучит что-нибудь в последний день. Что тогда делать будете, букетик назад заберете?
— А это, кстати, вполне может быть, — торопливо встрял Стариков, — у нас вон вторые сутки сидят эти гаврики, представители Центризбиркома и еще пару угрюмых типов из администрации, все что-то копают…
— Измениться уже ничего не может, — категоричным тоном человека, обличенного особыми полномочиями, перебил его Малюта, — а с «угрюмыми», если вы, Иван Павлович, позволите, я попробую поговорить сам.
Плавский басовито хмыкнул и пожал могучими плечами.
— Ну что ж, Малюта Максимович, поговорите, а то чего уж тут напоследок без толку ушами по щекам хлопать. За поздравление спасибо. Будем считать, что Скураш прогнулся первым, ты согласна, Анна Александровна? — Плавский с ухмылкой глянул на Алексея Викторовича, дескать, увереннее надо быть, товарищ, вот видишь, как старая гвардия работает.
— Вообще-то у меня к вам разговор есть, Иван Палыч, — воспользовавшись удобным моментом, начал наконец Малюта, — желательно тэт — а- тэт.
— А Алексей Викторович нам не помешает? — бросив на него испытующий взгляд, спросил вдруг Плавский.
— Да нет, конечно. Вопрос все равно требует обсуждений, — ожидая такого поворота дела, ответил Скураш. Секретничать все равно не имело смысла, когда вокруг Плавского вертелось столько советчиков. — Лишняя умная голова делу не помешает, — польстил он моментально сделавшему стойку Старикову.
Внимательно выслушав пересказ беседы с Таниной и от души посмеявшись над розовой историей, Плавский вставил в мундштук очередную сигарету и изрек тоном, не допускающим возражений:
— Хорошо, передайте Победе Игоревне, я согласен на встречу. Успокойтесь, Алексей Викторович, — остановил он явно порывавшегося что-то возразить советника, — военные действия на время сворачиваем. Людям передых нужен, да и обозы надо подтянуть. Малюта прав — пока следует задружиться, тем более, не я их об этом прошу, а они сами белый флаг выкинули. Вечером по этому случаю тесной компанией выпьем. Все, решено. — Генерал поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. — У меня сейчас встреча с избирателями, а вы давайте с москвичами разбирайтесь.
С московскими гостями все прояснилось довольно быстро, оказывается, им уже поступила команда сворачиваться и отправляться домой, а в случае возникновения каких-либо непредвиденных ситуаций, ничего не предпринимать без доклада Скурашу.
Покрутившись три дня в окружении будущего губернатора вплоть до самых выборов и откровенно перегрузив печень в ночь подсчета голосов, Скураш, полный впечатлений и тревожных мыслей, возвращался восвояси.
В самолете его соседом по бизнес-классу оказался заместитель бывшего губернатора Андрей Михайлович Шалейко, грузный, болезненного вида господин, некогда ведавший краевыми финансами. Шалейко явно чувствовал себя ужасно плохо. Вероятно, от всего вместе: и от выпитой с горя лишки, и от проигранных выборов; и от предательства трусоватого шефа, который под конец выборного марафона, стал обвинять своих заместителей и соратников во всех смертных грехах с обещаниями пересажать их в тюрьму, если народ повторно окажет ему доверие; и от неурядиц в семье.
Все это он спутано поведал Скурашу во время перелета: и про сына, которого, де, сволочи, нарочно на иглу посадили, а он у него последыш, всего-то в шестой класс пошел, и про воспалившуюся на нервной почве простату.
Правильно оценив ситуацию, Малюта, не дожидаясь милости стюардесс, решительно налил бедолаге, которого даже и в депутатский зал не пустили, полный стограммовый стопарь коньяка из своей верной серебряной фляги.
— Да неудобно как-то! — замахал руками Андрей Михайлович. — У меня ведь тоже в портфеле есть. И выпить, знаете ли, и закусить жена собрала. А, да ладно! Со знакомством что ли! Уф-ф! Хороший коньяк. Французский?
— Приднестровский, из Тирасполя…
Алексей Михайлович едва не поперхнулся:
— Как же это вам не совестно меня такой отравой потчевать? Хотя вы — победители, вам уже все можно… Поговаривают, что до инаугурации ваш горлопан вообще собирается край отдать на разграбление своим приднестровским янычарам.
— Будет вам, какие янычары, генерал ничего подобного себе даже на войне не позволял, да и бандитов в его окружении никогда не было…
— Не было, так уже есть — и, осознав, что сболтнул лишнее, Шалейко нахмурился и засопел. — А вы, собственно, кем будете новой власти? — доставая из-под сиденья портфель, обратился он к Малюте.
— Никем. Так прохожий, вернее, старый сослуживец.
«Что это он так испугался? — исподтишка взглянув на соседа, подумал Скураш и представился.
— А, так вы из администрации президента? — со вздохом облегчения произнес бывший. — А то я уже струхнул, думаю, вдруг с каким-нибудь вурдалаком пьянствую. Давайте-ка закусывайте, жена утром испекла. Пирожки наши, сибирские, здесь вот разные — и с капусткой, и с мяском, и с картошечкой. Берите, не стесняйтесь.
Выпили еще, пожевали пирогов. Малюта нутром чуял, что человек хочет выговориться, выплеснуть наружу что-то важное, что его точит, гнетет и, похоже, уже долгое время вертится на языке.
— Вы меня простите великодушно, а можно полюбопытствовать ваше удостоверение? — по-детски конфузясь, спросил финансист…
— Пожалуйста, — Малюта достал корочку, — а то вдруг вы не то что с вурдалаком, а кем и порогатее соседствуете.
— Так вы что же, из органов? — не то с разочарованием, не то с уважением, произнес Шалейко, — возвращая книжечку и конфузясь еще пуще прежнего.
— Нет, Андрей Михайлович, к органам я, к счастью, не имею никакого отношения. Служу исключительно государству и его народу, в этом вы мне можете абсолютно верить.
— Хорошо, хорошо. Тогда давайте выпьем! — он наскоро чокнулся и опрокинул только что принесенный бортпроводницей коньяк. — Понимаете, одним словом, здесь у нас в крае такое творится! — он опасливо посмотрел по сторонам и перешел на шепот. — Это хорошо, что вы не из органов, я их побаиваюсь, это генетическое, когда с детства растешь среди лагерей, то весь мир представляется, знаете ли, этаким огромным концлагерем, где всем заправляют всесильные органы. Я отчетливо помню, когда отец в пятьдесят втором первый раз привез меня, пацана желторотого, в Есейск, знаете, что больше всего меня поразило в большом городе? Нет, не высокие дома, хотя у нас в Решотах выше, чем два этажа, бараков не строили, не машины и трамваи, даже не красивые игрушки в магазинах! Нет, меня поразило совершенно другое, как это столько людей могут ходить без конвоя, без овчарок и не строем! Представляете? Так какие уж тут любовь и уважение к чекистам? Да ладно. Сейчас меня совсем другое мучает. У нас в крае, не берусь точно сказать, кто, но кто-то взрастил монстра и выпустил его на свободу…
— Кого? — искренне удивился Малюта. — Какого монстра?
— Самого настоящего, щупленького такого, невзрачненького. Вы думаете, это Плавский на выборах победил? Как бы не так, почтеннейший Малюта Максимович, это Монстр слопал Беззубова со всей его свитой.