— Я думаю, что надо провести обыск в кибитке шофера Урака. Он исчез после того, как передал ханатлас в магазин.
— А что это даст? Может быть, он где-нибудь запил? Если мы будем проводить обыски у каждого мелкого жулика, то нам другим делом некогда будет заниматься. Как-то у вас все просто получается, товарищ лейтенант.— Лениво перелистывая бумаги, поданные Сангиновым, процедил сквозь зубы Кабиров.— Никаких доказательств, одни догадки да предположения и — обыск!
— А показания работников магазина? — возразил Вахоб.
— Вы их не перепроверили. Запомните: нарушать законность я вам не позволю.
Сангинов постоял минуты две, тыча коленкой в свирепую львиную морду на ножке стола, ожидая, что еще скажет начальник. Но Кабиров начал перекладывать карандаши на другую сторону стола — влево и продолжать разговор, по-видимому, не собирался. Сангинов спросил:
— Разрешите идти?
— Пожалуйста! — несколько громче ответил начальник.
Вахоб решил действовать на свой страх и риск.
В ближайшее воскресенье он поехал в Тигровую балку, но не к Константину Ивановичу, а на ферму колхоза «Рассвет». Весь день Сангинов разговаривал с членами шелководческой бригады. Теперь, зная многие особенности выращивания коконов, он быстрее находил общий язык с колхозниками.
Немало интересного материала дала эта самовольная служебная командировка. Имелись веские основания официально побеседовать с людьми, возглавлявшими производство коконов в колхозе.
Бригадир шелководов Асриев, высокий детина с удивительно ребяческим лицом, обиженно сказал:
— Мы перевыполнили план сдачи коконов, премия) получили; а вы говорите о каких-то злоупотреблениях.— Он сморщился, словно собирался заплакать.
Но Сангинов не отступал:
— Объясните тогда, товарищ Асриев, как могло получиться, что сдавая коконы низшими сортами, вы перевыполняли план?
— Старались, работали, вот и перевыполняли,— уже улыбаясь, с чувством превосходства, ответил бригадир.
— Давайте все же подсчитаем. Ваша бригада получала сто коробочек грены. В каждой из них двадцать тысяч личинок. Кокон в среднем весит полтора грамма. Если бы вы добились средней сортности, то получили бы всего три тонны сырья — только-только выполнили план. А вы сдали три тысячи двести килограммов и низшими сортами. Объясните, как это получилось? Как могли появиться двести килограммов коконов сверх плана? У вас при данной сортности и трех тонн из ста коробочек грены не могло получиться!
— Но разве это плохо? — с напускным удивлением спросил бригадир.
— Пока не знаю, хорошо или плохо, но во всяком случае непонятно. И вам придется объяснить.
— Нечего мне объяснять, вырастили двести килограммов сверх плана и сдали государству! — снова обиделся бригадир.
— Ну, раз вы уходите от ответа, то послушайте, что говорит один ваш колхозник.
Сангинов достал из стола папку, не спеша раскрыл, выбрал листок и прочитал:
«Мы можем вырастить коконов и в три раза больше плана — лишь бы корм был. Грена у нас своя, кустарная. Вместе с заводской мы оживляем и ее. План выполняем и себе на вышивание тюбетеек остается».
— Продолжать читать или вы сами расскажете, товарищ Асриев? — строго спросил Сангинов.
Бригадир долго хмурился, мялся, а потом, через силу выдавливая слова, проговорил:
— Как вам сказать, товарищ лейтенант... Не для себя, для государства стараемся. Ведь если оживить только заводскую грену — плана не выполнишь. То заболеет личинка, то корм вовремя не привезут, то еще что-нибудь. А когда заложишь побольше — и на душе спокойнее.
— А разве вам неизвестно, что мешать заводскую гибридную грену с кустарной запрещено?
— Известно, да план хочется выполнить.
— В таком случае можно вырастить и в два раза больше плана, а излишки сбыть на сторону?
— Что вы, товарищ лейтенант! Мы все сдаем государству,— нервничая, проговорил Асриев.— А что касается своей грены, то больше связываться с ней не будем. Нельзя, значит нельзя. Могу вас заверить, этому делу положим конец.
Асриев охотно написал объяснение, указав, что вместе с заводской греной в колхозе оживляется и кустарная. Но хищение шелкового сырья он категорически отрицал.
Сигналы о выращивании лишних коконов в колхозе «Рассвет» подтвердились. Теперь нужно было установить, кто и куда сбывал сверхплановые коконы. Пока бесспорно было доказано одно: в колхозе «Рассвет» грубо нарушается технология производства, подвергается опасности заражения весь урожай. Об использовании кустарной грены Вахоб написал докладную записку в райком партии.
Через несколько дней Сангинова вызвал секретарь райкома. На беседу Вахоб шел с некоторым волнением. Ведь по первому проведенному им делу были приняты строгие меры — снят с работы бывший руководитель райкома. Как-то встретят его после этого?
Первый секретарь райкома Пулатов приветливо поздоровался с Сангиновым и после общих вопросов о здоровье, делах, настроении сказал:
— Нас заинтересовала ваша информация о нарушении технологии выращивания шелковичных коконов в колхозе «Рассвет». Такие сигналы поступали к нам и раньше, но по ним не было принято мер. Я прошу вас продолжать работу и ставить нас в известность о результатах. К будущей весне мы должны устранить недостатки в шелководстве.
Хотелось Сангинову рассказать Пулатову об отношении Кабирова к «шелковому делу», да постеснялся: еще подумает секретарь, что он жалуется на начальника...
Разговор в райкоме окрылил Вахоба. Его работа выходила за пределы уголовного дела по разоблачению жуликов, а вела к устранению недостатков в большой отрасли хозяйства района,— к укреплению экономики!
Возбужденный, Вахоб зашел к Философу. Хотелось поделиться радостью, что его работа заинтересовала райком партии. Но поговорить об этом не пришлось.
Беков сидел мрачный, внимательно читал бумаги. Увидев Сангинова, встал, уставился в какую-то точку на потолке и глубокомысленно произнес:
— Удивительно! Добро оказывается может породить зло, если нарушена мера. Если этого добра слишком много... А вот обратного явления я почему-то не встречал. Избыток зла никогда не порождает добро. Как ты думаешь, Вахоб?
— Не знаю, о чем ты философствуешь. Начитался? Сенеки или Диогена?
— Нет, лейтенант, тут дело серьезное. Любопытный человеческий документ. Исповедь одного, слишком доброго папаши. Кается в том, как он загубил своего сына. Интересно, что выкладывает он все это нам — работникам милиции. Раньше такую честь оказывали только священникам. Вот возьми, почитай сам.
Вахоб взял бумагу, но Беков продолжал:
— Скажи, Вахоб, если у тебя родится сын, ты сильно будешь его любить?
Сангинов усмехнулся:
— Конечно. Я его с рук спускать не буду. Это же будет мой сын. Продолжение моей жизни!
— Так я и знал, что ты это скажешь. Вот от такой слепой любви все и началось.— Философ сердито посмотрел на Вахоба.— А если у меня сын родится, я его буду воспитывать в суровых условиях. Начну закалять с пеленок. Никаких поблажек. Никаких нежностей!
— Спартанцем хочешь сделать, стоиком, Диогеном! — пошутил Сангинов.
— Не смейся, Вахоб, если бы люди побольше думали о воспитании своих детей, да посерьезнее к этому относились, нам с тобой было бы меньше работы... Да ты прочитай письмо, тогда все поймешь.
Инженер-строитель из Ферганы Гаюр Артыков просил найти его сына. Он писал: