– Вы разглядели этого мужчину? – спросил Гольст.
– Нет. Говорю же, только шляпу запомнил… И, признаюсь, я не поверил насчет курорта. Думаю, может, в гостиницу. Или на дачу… Перебесится, вернется… Как я провел ночь, не помню. Ходил из угла в угол. Утром пошел на работу. Весь день – как на иголках. Вернулся – нету. Выходит, думаю, серьезно… А когда прошло еще некоторое время, я понял окончательно, что остался один. И растерялся. Как жить дальше? Самому готовить, стирать, убирать квартиру? У себя в комнате еще ничего. А в ванной, туалете?– Дунайский вдруг как бы спохватился: – Вы, наверное, думаете: только что говорил о любви, а тут – проза. Да-да, дорогой Георгий Робертович, когда я нос к носу столкнулся с бытом, это очень огорчило меня…
Вам не приходилось вдруг стать холостяком? – неожиданно спросил судебный врач и сам ответил: – Не пожелаю, честное слово!… Но быт бытом, а чувствую – люблю. Все еще люблю. Потом…– Он немного замялся.– Да что греха таить, мы люди взрослые… Физиология. Она свое берет. По своей натуре я однолюб и вообще терпеть не могу мимолетные связи… Прошел месяц. Я помимо переживаний стал беспокоиться. Просто по-человечески. На мои письма все ее знакомые и родственники отвечали, что Нина никому не пишет и ни у кого не объявлялась… Тамара, ее сестра, по моей просьбе связалась с подругами Нины и матерью. Результат был тот же. Тогда я встревожился не на шутку. И двадцать девятого августа заявил в МУР. И все время интересовался, как идут поиски. Увы…– Он развел руками.– Дальнейшее, видимо, вам известно. Ее следов нет и по сей день…
– А раньше, до двадцать девятого августа, вы делились с кем-нибудь из своих коллег по службе?
– Я уже сказал: стыдно было признаваться. Но уж когда почувствовал, что дальше ждать нечего, подал заявление в МУР официально, двадцать девятого августа,– повторил он дату.– Даже ее фотографии представил, чтобы облегчить розыск.
– Ясно,– кивнул следователь.– Вы-то сами собирались расторгнуть с женой брак?
– Нет. Вернее, мысли, конечно, возникали иногда. После ссор. Но чтобы серьезно…
– Так с кем она, по вашему мнению, уехала?
– Я думал, с Хруминым. Но потом узнал, что Игорь Иванович был в это время на Памире, даже в какую-то беду попал в горах. Потом у меня возникла мысль: может, с Бориным?– Дунайский пожал плечами.– И того как-то встретил на улице Горького… А теперь даже не знаю, кто мог ее увезти. По-моему, насчет секретаря французского посольства – чушь! А впрочем…
– Какие вещи взяла с собой Нина?
– Я уже указывал.
– Повторите, пожалуйста, еще,– спокойно попросил Гольст.
– Да разве сейчас все вспомнишь?
– Попробуйте.
– Деньги, значит. Денег – четыре тысячи. Облигации на сумму три тысячи… Мои золотые часы,– перечислял Дунайский, загибая пальцы.– Свое зимнее пальто…
– Может, вы изложите на бумаге? – спросил следователь.
Дунайский бросил на Гольста, как ему показалось, подозрительный взгляд.
– Да я лучше так, на память…
– Пожалуйста, вот вам ручка, вот листок,– решительно сказал Георгий Робертович.
Бумагу Дунайский взял, а из кармана кителя извлек авторучку. Через некоторое время он протянул список следователю. Гольст внимательно ознакомился с ним. Были перечислены все личные вещи Амировой – зимнее и демисезонное пальто, платья, кофточки, юбки, блузки, обувь, нижнее белье. Фигурировали также скатерть, хрустальная ваза, серебряные ложки и вилки.
– В чем она увезла вещи? – спросил Гольст.
– В чемодане.
– Каком?
– В нашем. Ну, таком, фибровом…
«Ну и ну,– подумал Георгий Робертович,– какой же величины должен быть чемодан, чтобы поместить все это?»
– Большой чемодан-то? – как бы невзначай спросил Гольст.
– Да нет,– ответил Дунайский. И вдруг его глаза забегали. Кажется, он почувствовал ловушку.
– А точнее? – настаивал следователь.– Покажите: такой, такой или такой? – отмерял на столе руками Гольст.
– Какое это имеет значение? – раздраженно сказал Дунайский.– Не помню точно.
– Свой чемодан запамятовали?
Дунайский сузил глаза и с вызовом произнес:
– На каком основании вы допрашиваете меня в таком тоне? Словно подозреваете в чем-то!
– Подозреваю,– спокойно сказал Гольст и добавил:– В убийстве жены.
Дунайский вскочил, словно его подкинуло пружиной.
– Это чудовищно! Абсурд! Вздор! Да еще клевета!– гневно бросал он в лицо следователю.– Вы, значит, думаете, что она убита?! – гремел он.
– Конечно,– невозмутимо продолжал следователь.– И по-моему, убита вами!
Дунайский некоторое время с ненавистью смотрел в глаза Гольста, вцепившись в спинку стула так, что побелели костяшки, потом выдохнул:
– Так где же части ее трупа? Где?! Я вас спрашиваю, где?
И тут уже не выдержал Гольст.
– Сядьте! – повысил он голос.– Сейчас же сядьте!
Этот окрик следователь позволил себе для того, чтобы охладить Дунайского, который в порыве гнева даже не заметил, что выдал себя с головой.
– Сядьте,– в третий раз и уже спокойно повторил Георгий Робертович.– Части ее трупа вы разбросали по линии Северной железной дороги… На Яузе, в Богородском лесу, в Болшеве…
– Но почему я? Почему? И кто дал вам право утверждать это? – резко и зло бросил Дунайский.
– Вы сами.
– Когда?
– Да только что…
– Я?! – задохнулся от возмущения Дунайский.– Каким это образом?!
– Потому что вы спросили, где части трупа… Поняли? Части! – отчетливо выговаривая каждое слово, хладнокровно произнес Гольст.– А о том, что труп расчленен, мог знать только тот, кто сам… И если я до последней минуты сомневался, то теперь уверен: Нина Амирова убита вами! И никем другим!
– Я не говорил о частях трупа! – снова вскочил Дунайский.– Это ложь! Наглая ложь! – возмущался он, брызгая слюной.– Передергиваете, товарищ Гольст! Самым постыдным образом! Но я не лыком шит! Стреляный воробей, на мякине не проведешь… Нет, ваши штучки не застали меня врасплох! Я не позволю! Не по-зво-лю! Найду на вас управу! Дойду до… до… до…– он лихорадочно подыскивал слова,– до самого товарища Сталина!