– Давай ко мне, Жорж,– сказал Шейнин.– И побыстрее.
– В чем дело?
– Не телефонный разговор…
То, что Шейнин назвал его Жоржем, успокаивало, а вот срочность все еще настораживала.
Шофер «эмки» жал вовсю, и минут через пятнадцать они были на Пушкинской улице (Прокуратура Союза ССР и поныне находится в том же здании).
В коридоре прокуратуры Гольст встретил заместителя Шейнина Георгия Николаевича Александрова.
– С тобой не соскучишься,– усмехнулся тот, пожимая руку следователю.
– А что такое? – спросил Гольст; его снова охватила тревога.
– Лев Романович объяснит,– ответил Александров.
В приемной Шейнина Гольсту сказали, что его уже ждут.
– Садись, рассказывай,– предложил Шейнин после приветствия, заряжая мундштук сигаретой и затягиваясь.
– О чем именно?
– Об этом судебном враче, Дунайском… Он проходит у тебя по делу. Так?
– Да. Вчера взят под стражу.
– Давай подробнее.
Гольст, стараясь не пропустить ни одной детали, доложил ему все обстоятельства, касающиеся дела Амировой. Как оно возникло, почему и какие следственные действия он, следователь, успел произвести. Лев Романович слушал внимательно, не перебивая. Лишь в одном месте, когда Георгий Робертович рассказывал о беседе с прокурором города, Шейнин коротко рассмеялся:
– Осторожно, значит, и решительно? Узнаю Филиппова…
Закончив доклад, Георгий Робертович спросил:
– А почему вы заинтересовались этим делом?
Лев Романович встал.
– Бузит Дунайский. Такой переполох поднял,– сказал Шейнин, расхаживая по кабинету.– Жахнул жалобу на тебя на имя самого прокурора Союза. Обвиняет во всех смертных грехах. Что подтасовываешь факты – раз! Заставляешь его подписывать протокол допроса, в котором грубые измышления – два! Что вынудил Семеновского составить заключение так, как это нужно тебе… А уж от выводов Петра Сергеевича он вообще камня на камне не оставил.
– Но, Лев Романович,– не выдержал Гольст.
– Погоди,– жестом остановил его Шейнин.– Погоди, это не все. Дунайский в знак протеста объявил голодовку. Вчера отказался от ужина, сегодня – от завтрака…
– Психологическая атака,– спокойно сказал Георгий Робертович, вспомнив поведение Дунайского при аресте и на допросе.
– Ты уверен, что убийца он?– остановился возле Гольста Шейнин.
– Почти на сто процентов.
– Почти,– усмехнулся Лев Романович.
– Но ведь я только начал дело! – воскликнул Гольст.– Даже обыск еще не успел…
– Это верно,– согласился Шейнин.– Послушай, Жорж, дело не из легких, смотри в оба. Или…
Но вот что такое «или», Лев Романович объяснять не стал. Гольсту и так было ясно: к жалобе Дунайского отнеслись очень серьезно. Как бы в подтверждение этого Шейнин сказал:
– Это дело взято нами на контроль… Тебе мой совет: срочно проведи новую судебно-медицинскую экспертизу. Привлеки светил…
– Срочно…– вздохнул Георгий Робертович.– Все надо срочно! Неужели я сам не понимаю? Но если человека дергать…
Шейнин улыбнулся.
– Лично я тебя «дернул» только раз.– Он посерьезнел.– Пока… Приготовься к бою – это мой второй совет Чую, что Дунайский – крепкий орешек. Хлебнешь ты с ним… Спрос будет самый строгий… Тебя, кажется, сорвали с обыска? – вдруг без перехода спросил Шейнин.
– Говорю, не успел даже начать.
– Ладно. Езжай на обыск. Возьми мою машину Как закончишь сразу позвони…
Квартира, в которой жил Дунайский, была из «старорежимных»: просторный коридор, большая кухня с выходом на черную лестницу, высокие потолки, паркет Но на ней уже лежал твердый отпечаток коммунального быта. У входной двери – три кнопки звонков с указанием, кому сколько раз звонить. В коридоре на стене – цинковое корыто и велосипед, в углу стоял чей-то деревянный сундук с висячим замком.
В квартире была только Жарикова. Она встретила следователя, как старого знакомого.
В понятые Гольст пригласил управдома и жену дворника.
Открыли комнату Дунайского. Просторная, с высоким окном, заклеенным на зиму белыми полосками бумаги, она была довольно уютно обставлена. Буфет светлого дерева с зеркалами и резьбой, трехстворчатый шифоньер, овальный стол с четырьмя стульями. Но он почему-то стоял у стены, а не посередине, как это принято. Широкая двухспальная кровать с никелированными шишечками на спинках располагалась за ширмой в дальнем углу. С потолка низко свисал сиреневый абажур с кисточками. Два кресла и небольшой диван довершали обстановку.
На что сразу обратил внимание следователь – полы были покрашены темным суриком.
– Что, Дунайский делал ремонт?– спросил Гольст у Жариковой, которая тоже присутствовала при обыске.
– Верно, полы покрасил прошлым летом,– охотно ответила Гликерия Саввична.
– Самоуправство это,– недовольно покачал головой управдом.– В позапрошлом году ремонтировали весь дом. Видите, обои еще совсем новые! И паркет перебирали. Сколько я нервов потратил, чтобы достать дубовый паркет! А вот некоторые…– Он махнул рукой.– Такую красоту испортить!
– Ишь чего! – возмутилась Жарикова.– Буржуйская это роскошь, а не красота. Я вон до революции у одного купчика в услужении была. Кажный божий день заставлял натирать! Намахалась ногами, хватит! И правильно Валериан Ипатьевич сделал. Я тоже сразу покрасила. Пройдешься влажной тряпкой – полы блестят, что твое зеркало…
– А когда точно Дунайский покрасил полы?– снова обратился к Жариковой следователь.
– Давненько уже, в прошлом году.
– Месяц не помните?
– Вроде бы в августе… Точно, в августе. Он и обивку поменял на креслах и кушетке. Прежняя, говорит, с обоями не смотрелась…