– Это о том враче и его жене? Дядиных соседях?
– Да.
– Они еще не разошлись? – спросил Алексей.
– Почему вы думаете, что они должны разойтись?– вопросом на вопрос ответил следователь.
– Как она только с ним живет, не понимаю… Молодая, интересная… А он – какой-то судак с оловянными глазами.
– Вы с ней говорили?
– Только здоровались на кухне. Дядя предупредил меня, чтобы не заглядывался… И действительно, этот врач – какое-то ископаемое! Ревнует ее зверски! Вы бы слышали, какими словами он обзывал свою жену…
– А по какому поводу была ссора?
– Да я только отрывки фраз слышал. Через стенку ведь… Но речь шла о мужчинах. Точно. Кричал, что путается, мол, со всеми его друзьями… Потом слышу – удар. И еще… В общем, Отелло рассвирепело… Хотел я выскочить и вломить ему хорошенько. Еле удержался… Потом подумал: встряну – еще хуже будет…
«Неужели Дунайский убил все-таки из-за ревности?»– думал Гольст, слушая Алексея.
– А она что? – спросил следователь, когда Бойченко замолчал.
– Плакала. Кричала, что уйдет, бросит… Вроде того… Врач в ответ: уходи, мол, к сестрице своей и ее мужу-вору…
– Вору? – переспросил Гольст.
– Да, вору… Этот врач еще кричал, что сообщит о нем в милицию. А она, то есть Нина, заявила в ответ, что расскажет о его братьях-контриках…
– Как, как? – насторожился следователь.– Повторите, пожалуйста, что она сказала?
– О братьях, говорит, сообщит куда-то, контриках. Вот после этих слов он и ударил ее, сказав: замолчи. А она в ответ: что, испугался? Вот сообщу, мол, и тебя с работы выгонят…
Гольст вдруг понял: кажется, это и была развязка.
– Он ее бил и все приговаривал: «Будешь говорить, будешь?» Потом все стихло… Я до сих пор жалею, что все-таки не вмешался. Знаете, что остановило? Дядя меня умолял ни во что не вмешиваться. И так в квартире на него косо смотрит кое-кто.– Алексей помолчал и заключил: – Нет, надо было все же этому Дунайскому преподать хороший урок!…
Гольст ушел от Бойченко в сильном возбуждении. И не от бокала шампанского, который все-таки заставил его выпить счастливый летчик. Сведения Алексея ставили теперь все на свои места. Значит, Нина узнала о Дунайском такое, что могло его скомпрометировать на службе. Может быть, даже погубило бы всю его карьеру…
«Братья-контрики,– вспоминал Гольст, шагая через праздничную Красную площадь.– Но не выдумка ли это Амировой?»
И как бы ни хотелось Георгию Робертовичу поскорее проверить, что кроется за этими словами, приведшими Дунайского в бешенство, приходилось откладывать выяснение на несколько дней из-за праздников.
…Третьего мая с утра Гольст послал запрос в ОГПУ. Ответ пришел через несколько дней. В нем сообщалось, что в декабре 1935 года братья Дунайского – Варфоломей Ипатьевич и Александр Ипатьевич – были осуждены за контрреволюционную деятельность, проявившуюся в поджоге элеватора. К ответу была приложена копия приговора суда.
Георгию Робертовичу удалось установить (через Жарикову), что в мае прошлого, 1936 года, к Дунайскому приезжала жена одного из братьев. Дунайский о чем-то долго говорил со своей родственницей наедине, выставив Нину на кухню. В тот же день приезжая покинула квартиру заплаканная. Жарикова слышала, что Дунайский якобы сказал ей, чтобы она больше не появлялась…
Гольст отправился на работу Дунайского и спросил у кадровика: известно ли им, что два брата Дунайского осуждены за контрреволюционную деятельность?
– За контрреволюционную?! Как? Когда?
Гольст ознакомил его с ответом из ОГПУ.
– Так, значит, Дунайский вам не сообщал? – уточнил следователь.
– Даже не заикнулся! Да если бы мы знали… Духу его тут же не было бы! Вот гад! – возмущался кадровик.– Притаился! Значит, пробрался к нам, чтобы изнутри помогать контре! Врагам! А вы, товарищ Гольст, здорово его… Теперь, выходит, дело передадите в ОГПУ?
– Зачем? – охладил пыл не в меру ретивого служаки Георгий Робертович.– Братья за свое ответили, а он будет отвечать за себя, за свои действия…
Следует сказать, что подобный совет – передать дело Дунайского в ОГПУ – давал еще один товарищ из прокуратуры. Баба с возу, как он выразился, кобыле легче. Все это Георгию Робертовичу было не по душе. Дунайский – уголовный преступник и должен предстать перед судом как убийца.
То, что ответ тому придется держать, Гольст уже знал: в Институте имени Сербского Дунайского признали психически нормальным, способным отдавать отчет в своих поступках.
На последнем допросе Георгий Робертович сказал Дунайскому:
– Для меня теперь все ясно: вы убили жену, боясь, что она заявит на работу о ваших братьях… К тому же вы еще и трус. Даже побоялись протянуть руку помощи жене брата, выставили ее за дверь.
Дунайский ничего не ответил на это и снова категорически отрицал обвинение в убийстве жены.
И вот теперь, когда все точки над i были поставлены, Георгий Робертович вызвал обвиняемого под конвоем в прокуратуру для объявления ему об окончании предварительного следствия и предъявления материалов дела.
Гольст обратил внимание на его застывшее лицо, оттопыренные уши, на холод его тусклых глаз. Дунайский был тщательно выбрит, аккуратно подстрижен и причесан, одежда его была опрятна. Речь медлительна и размеренна. Этакая кротость… Но Георгия Робертовича все это не могло обмануть. Он чувствовал: Дунайский не успокоился, только притаился. Забегая вперед следует сказать, что и после суда он продолжал писать жалобы, в которых чернил следователя и суд.
Когда обвиняемый закончил знакомиться с делом и его уводили, Дунайский обернулся и сказал Гольсту:
– А что вы будете делать, если во время суда откроется дверь и войдет Амирова?
На секунду глаза его полыхнули мстительным огнем.
Но Нина Амирова не вошла в зал суда. Она не объявилась и после суда. Ни через год, ни через пять, ни через сорок лет. Да и не могла объявиться. А ее убийца понес заслуженное наказание.
Уездная чрезвычайная комиссия.