– Куда?
– В Лефортовский морг.
Тамара сразу как-то осунулась, ушла в себя. И всю дорогу молчала.
Гольст вручил Семеновскому постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы частей трупа, найденных прошлым летом по линии Северной железной дороги.
Петр Сергеевич уже позаботился о понятых. Ими были студент-медик и санитар морга. Подумал врач и о Кулагиной: при опознании присутствовала медсестра, готовая тут же оказать помощь Тамаре, если ей станет плохо.
И у той действительно случился обморок, только уже потом, когда главное было сделано.
То обстоятельство, что преступник срезал с трупа все приметы, затруднило опознание. Более того, Тамара вообще не могла признать, что это части тела ее сестры. И когда уже казалось, что эта затея ничего не даст, она вдруг заинтересовалась пятнышком на ноге.
– Вот… Вот…– сказала она.– Шрам… Это, кажется, от граблей осталось. Помню, мы девчонками бегали по полю, а кто-то грабли забыл. Зубьями вверх лежали. Ниночка и напоролась…
Тут Кулагина потеряла сознание.
Когда она очнулась и надо было составлять протокол опознания, Гольст попытался еще раз уточнить достоверность заявления Кулагиной относительно небольшого шрама, который был едва заметен на подошве найденной правой женской ноги. Но она по-прежнему часто употребляла такие выражения, как «кажется, она поранила правую ногу», «наверное, этот шрам сохранился от той ранки, но точно утверждать не могу», «к врачу Нина не обращалась», «после того как Нина поранилась, я никогда шрам на ноге не рассматривала, но думаю, что это тот самый шрам»…
Гольст, проявив максимум объективности, все эти «кажется», «наверное», «думаю» зафиксировал в протокол, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, что они в значительной мере обесценивают показания и опознание. Но ему было понятно и другое: только такой близкий человек, как сестра, мог вспомнить случай с граблями, имевший место бог знает когда. А все ее оговорки свидетельствовали о беспристрастности показаний Кулагиной.
Но независимо от опознания, думал следователь, убийца почему-то оставил нетронутой эту примету. Может, не знал о ней или не заметил, как не обратил на нее внимания и Семеновский.
– За что, за что? – рыдала Тамара в кабинете Семеновского.– У какого ирода поднялась рука? Пусть она у него отсохнет! Пусть он сам подохнет собачьей смертью!…
Глядя на молодую убивающуюся женщину, Георгий Робертович вдруг представил себе залитое солнцем зеленое поле, бесконечно огромное синее небо над ним и двух девочек, двух сестер, бегущих по траве.
И неужели так трагически оборвалась жизнь одной из них?!
Когда Кулагина перестала плакать и впала в какое-то оцепенение, частенько наступающее после сильного душевного потрясения, Георгий Робертович оставил ее на попечение медсестры и решил побеседовать с Семеновским.
– Сразу видно, что опытная рука,– сказал судебный врач.– Хирург или патологоанатом. Знал, что к чему. Труп расчленен мастерски! Это, так сказать, общее замечание…
– И очень важное,– кивнул Гольст.– Но на чем оно основано?
– Ну, во-первых, орудовал скальпелем. И притом весьма квалифицированно. Чувствуется большой опыт. Второе – прежде чем расчленить труп, он его обескровил. Все части, обратите внимание, белые. Понимал: когда будет везти их, чтобы не сочилась кровь. Не хотел оставлять следы.
– Значит, вы считаете, что это, то есть обескровливание, мог сделать тоже только врач? – спросил Гольст.
– Безусловно! – категорически подтвердил Семеновский и продолжил:– Третье – срезы на трупе. Убийца предусмотрел все и постарался не оставить никаких примет. Я же говорил вам еще по телефону – ни одной родинки, ни одного шрама…
– А на ступне?
– Ну, мил человек, я сам принял сначала этот шрам за мозоль. Уплотнение.– Петр Сергеевич вздохнул.– Видите, как говорят, и на старуху бывает проруха.– Судебный врач-развел руками: – Все мы люди. Тут ошибиться было легко. Теперь я тоже отчетливо вижу – шрам. И чтобы уж все было без сучка и задоринки, сделаю срез, исследую под микроскопом… Но уверен, это шрам… А вы знаете, в анналах судебной медицины это второй случай подобного расчленения трупа. Понимаете, второй! – торжественно произнес Семеновский.
– Что вы имеете в виду?
– Так квалифицированно и предусмотрительно!
– А первый?
– Первый… Первый, дорогой Георгий Робертович, произошел в Англии. И преступником оказался некто Регстон. Врач.– Петр Сергеевич нахмурился.– Это очень печально, очень. А клятва Гиппократа? Нет, вы представляете, руки, которые должны прикасаться к человеку только для исцеления, ради великой и благородной миссии – врачевать, эти руки совершили самое кощунственное, что можно себе представить – убийство! И какое!
– Я вас понимаю,– кивнул Гольст.– Преступление чудовищное. Впрочем, убийство всегда чудовищно. Но когда убийца врач, оно омерзительно вдвойне.
Они некоторое время помолчали.
– Да,– продолжил Семеновский,– хочу обратить ваше внимание на одну существенную деталь. Все части трупа приблизительно одного размера.
– Это не случайно? – спросил Гольст.
– Я думаю, что нет.
– Вы хотите сказать…
– Я хотел сказать то, что сказал. А делать выводы – ваше право. Как следователя… Ну, вот все, что я желал вам сообщить. Вопросы будут?
– Наверняка да. Но это потом,– сказал Гольст.– А официальное заключение?
– Писанина, писанина,– вздохнул судебный врач.– И без нее тоже нельзя… Честно признаюсь: еще не оформил. Да и когда было время? Засяду прямо сейчас…
– Прошу вас, поподробнее о срезах…
– Батенька,– обиделся Семеновский,– неужели же я…
– Простите, Петр Сергеевич,– улыбнулся Гольст.– Просто хочется, чтобы все…
– Все, исключительно все будет в порядке,– заверил следователя Семеновский.– К концу работы бумага будет готова. С печатями и подписями…
После разговора с судебно-медицинским экспертом мысли у Георгия Робертовича заработали, как говорится, на всю катушку. Если обнаружены части трупа Нины Амировой, сразу возникали следующие вопросы: кто и с какой целью убил?
Сам не ведая того, преступник уже оставил свою визитную карточку. Правда, в ней было только указание на профессию: врач. Но и это уже было существенным для следствия. Как ни старался Георгий Робертович отогнать от себя мысль, что муж Амировой врач, следовательно, он и убийца, она неотступно преследовала Гольста и, как ему казалось, мешала быть объективным.
Гольст теперь буквально физически ощущал бег времени. На языке шахматистов означало, что он в цейтноте. Семь месяцев прошло со времени убийства. Это был слишком роскошный подарок для преступника.
Георгию Робертовичу не терпелось поскорее еще раз допросить Тамару Кулагину. До сих пор они в своих беседах затрагивали лишь общие вопросы, связанные с жизнью ее сестры Нины. Теперь надлежало проследить каждый ее шаг, особенно в последние месяцы жизни, узнать людей, с которыми она общалась, выяснить интересы, которые ее занимали.
Когда Гольст сел с ней в машину с намерением ехать в прокуратуру для проведения допроса, то понял: Кулагина не может вести сейчас такой серьезный разговор. До того потрясло ее увиденное в морге.
Следователь решил перенести встречу на завтра. И, расставаясь с Тамарой, попросил:
– Пожалуйста, сохраните полную тайну обо всем. Никому, понимаете, никому ни слова…
– А как же Федор? – Кулагина показала на распухшее от слез лицо.– Будет расспрашивать…
– Придумайте что-нибудь, прошу вас…