- Странно! Вы до сих пор не поинтересовались именем вашей будущей жены. Вы так равнодушны к женскому полу?
- Я должен сначала увидеть свою невесту, а тогда уж решить, стоит ею интересоваться или нет. Когда вы меня осчастливите?
- Очень скоро. Почти тотчас после моего ухода. Сегодня же пригласите ее в ресторан. И вообще всячески афишируйте ваше ухаживание. Понятно?
- Придется.
Едва кивнул головой, Фред Шульц вышел.
Артур Шредер аккуратно пересчитал полученный аванс и спрятал его в ящик стола. С минуту он сидел молча, словно собираясь с мыслями, потом вскочил со стула и подбежал к трюмо. Теперь он наклонился к нему так близко, что чуть ли не касался носом стекла.
- Ничего, ничего похожего, если бы не эта проклятая шарлатанка Лебек! воскликнул он в отчаянии и тотчас прикрыл рот рукой.
В дверь кто-то тихонько, но настойчиво стучал.
Артур Шредер быстро пересек комнату, открыл дверь. Подсознательно он ожидал еще какой-либо неприятности. Но на сей раз судьба была к нему более благосклонна: на пороге стояла смуглая хорошенькая девушка.
- С кем имею честь?
- Нонна Покко! В будущем Нонна Шредер. Вам не кажется, что обрученным давно пора познакомиться?
Еще не опомнившись от всего пережитого. Шредер молча отошел в сторону.
Легко ступая и весело улыбаясь, Нонна вошла в комнату.
В это время в машине, только что отъехавшей от гостиницы, между двумя ее пассажирами шел разговор:
- Он сразу согласился?
- Шредер трус и скупердяй, герр Нунке. Согласился и взял деньги. Вот расписка в получении задатка.
- Вы молодчина, Фред!
- Я тоже очень доволен. Это поможет осуществить весь мой план.
- Дай бог! - искренне ответил Нунке. О, он бы не молил о выполнении плана Гончаренко-Шульца, если бы знал, в чем он заключается.
ОСТРОВОК СРЕДИ ТРЯСИНЫ
Направляясь к вилле Агнессы Менендос, Григорий Гончаренко всякий раз спрашивал себя, не предает ли он память Моники. Женщины эти были такие разные, не похожие друг на друга, а между тем - Гончаренко ясно ощущал это играли в его жизни очень схожую роль.
Когда-то, встречаясь с Моникой в далекой теперь Франции, Григорий словно очищался от грязи взаимоотношений с такими, как Заугель, Кубис и им подобными мерзавцами.
Именно душевная чистота Моники привлекала Генриха фон Гольдринга.
Конечно, во Франции ему было значительно легче. Он словно обрел целительный источник, восстанавливающий силы, рождавший вдохновение.
Да и вообще там все было иначе. Он жил отдельно от своих так называемых однополчан и порой мог отгородиться от них крепкими стенами своей комнаты.
Там у него были друзья: искренний, открытый Карл Лютц, безгранично преданный Курт - настоящий надежный помощник. Была, наконец, мадам Тарваль, относившаяся к нему с материнской заботливостью... Во Франции Григорий чувствовал у себя за спиной отряды маки, действовавшие поблизости в горах, к которым можно было уйти в случае смертельной опасности. А главное - была Моника. Неповторимая, незабываемая! Здесь, в Испании, у него никого нет. Ни единой живой души. Живет он в боксе при школе и обязан молча подчиняться суровому распорядку, установленному Нунке: даже дверь держать незапертой, чтобы дежурный мог войти в любую минуту. И заходят, шарят по ящикам, проверяют, не выключен ли подслушиватель, установленный с ведома, но, конечно же, без согласия жильца.
Нунке ввел своеобразную практику для учеников класса "А": наблюдать за своими воспитателями и преподавателями. Те были предупреждены о слежке, но кто именно контролирует каждый их шаг, они не знали, и это очень нервировало. Каждый понедельник Фреду, как и всем другим его коллегам, дежурный приносил сводку за неделю, составленную учениками: кто и что делал в такой-то час, куда ходил, с кем разговаривал. Когда Фред впервые выехал один в Фигерас, каждый его шаг был зафиксирован, каждая минута пребывания в городе учтена. Практикант, например, абсолютно точно знал, сколько чаевых герр Шульц дал официанту в ресторане, сколько - чистильщику сапог на улице. Такие сводки разбирались на лекциях и засчитывались ученикам как зачет. Только во время разбора становилась известна фамилия практиканта, составлявшего сводку.
Во всей школе не было человека, с которым Фреду хотелось бы просто поговорить. Он знал, что ни от кого не услышит свежей, оригинальной мысли о новом в науке, об открытиях в астрономии или физике, об интересной книжке. Все будет трактоваться лишь с точки зрения потребностей разведки.
Да и можно ли мечтать об интересной беседе, если после одного только рукопожатия Нунке, Воронова и особенно Шлитсена хочется немедленно вымыть руки
И только вилла Агнессы Менендос - единственное место, куда можно сбежать и хоть немного отвлечься.
Правда, и с Агнессой нельзя быть вполне откровенным и чувствовать себя свободно. Ведь она тоже враг, пусть не по убеждениям, а лишь в силу собственной неосведомленности, легковерия, экзальтированности.
Бедную женщину вырвали из привычной среды, опутали сетью ложных идей, обманули, изолировали от мира. Она не любит Россию, считая ее безбожной и называя всех русских жестокими и злыми. Ее убедили, что это сторонники красных расправились с ее мужем, сделали дочь калекой, и Агнесса их ненавидит всем сердцем.
А сердце ее так жаждет доброты и милосердия. Воплощением доброты и милосердия для Агнессы являются Христос и мадонна, и женщина свято верит, что, неся слово божье во все уголки мира, можно осушить слезы, утолить скорбь, остановить потоки крови.
Наивная душа! Каждый год в день рождения Иренэ несчастная мать посылает в школу стопки молитвенников, которые Нунке принимает с благодарностью и тут же сжигает, потому что их просто некуда девать.
Правда, последнее время глубокая вера экзальтированной женщины несколько поколебалась. Виной тому отчаяние матери, так и не вымолившей спасения для своего ребенка. Но Агнесса всеми силами старается приглушить этот голос протеста, отогнать от себя сомнения. Ведь в жизни у нее есть только вера - лишившись ее, она потеряет все.
Как хочется Григорию помочь этой женщине обрести действительно крепкую опору, открыть ей глаза, пробудить к подлинной жизни эту свободолюбивую душу, скованную догмами католицизма. Спасти, в конце концов, маленькую Иренэ, которой нужны не молитвы, а систематическое лечение в специальном санатории.
Всем сердцем Григорий чувствует, что Агнесса может стать другом. Она не утратила человечности, обычных чувств нормального здорового человека, она искренна и откровенна. С нею можно разговаривать, не боясь, что завтра сказанное в ее доме станет известно Воронову, который тоже часто посещает виллу, или духовнику. Его лицемерие Григорий уже дважды раскрыл перед Агнессой, и теперь она в своих отношениях с небом старается обходиться без посредника.
Агнесса любит ездить верхом и сумела приохотить к этому виду спорта своего молодого друга. Когда Иренэ чувствует себя хорошо, их прогулки бывают особенно приятны. Агнесса в такие дни весела и беззаботна. Дома, чтобы развеселить гостя и дочку, она поет цыганские песни, иногда даже танцует. Фред с ее помощью быстро научился играть на гитаре, выучил несколько цыганских мелодий и выполняет теперь роль аккомпаниатора.
А маленькая Иренэ так и льнет к Фреду. Он мастерит ей игрушки, изучает вместе с нею итальянский язык, которым владеет еще слабо.
Нунке, конечно, знал, куда зачастил молодой воспитатель, и строго предупредил Фреда, чтобы тот не разговаривал с Агнессой о школьных делах. Патронесса должна знать о школе не более того, что ей сказали. Что ж, до поры до времени Григорий действительно будет избегать этих разговоров, сославшись на переутомление, на то, что школьные дела ему осточертели. Тем более, что Агнесса охотно согласилась: ни о каких делах во время прогулок не упоминать. Они весело болтали о всякой чепухе, иногда просто молчали, и в эти минуты Фред отдыхал душой и телом.
Агнесса все более интересовала его и как человек, и как женщина с не совсем обычным характером. Внешний лоск, о котором в свое время позаботились воспитатели молодой цыганки в Италии и о котором так пекся покойный Менендос, с годами не исчез, но и не убил в ней ее подлинной сущности. В глубине души Агнесса оставалась цыганкой - свободолюбивой, порывистой. Если на виллу заглядывали Нунке и Шлитсен, их принимала красавица-донья с изысканными манерами, элегантно, но скромно одетая. Когда же приходили Фред или Воронов, их встречала совсем другая женщина.
В ярком, пышном наряде, который так ей шел, она в такие минуты, казалось, и сама перерождалась. Исчезала скованность в движениях, красивый рот становился еще ярче от озарявшей его улыбки, глаза сияли неподдельной радостью. От официальной, немного надменной патронессы школы не оставалось и следа.
Агнессе пошел тридцать первый год, Фреду - двадцать шестой. В таком возрасте разница в пять лет не так уж заметна. Они чувствовали себя однолетками, и это еще больше сближало их.
- Идя ко мне, не приглашайте Воронова! Пусть приходит, когда вас нет, вырвалось у Агнессы во время последней встречи. При этом она так поглядела в глаза Фреду, что подтекст просьбы стал бы ясен и человеку, значительно менее наблюдательному, чем ее собеседник.
Фред был и обрадован и смущен.
Последний раз он допустил бестактность, окончательно испортившую ему настроение. Фред решил проверить свои успехи в итальянском языке и накануне перевел с русского одну из песенок Вертинского "Безноженька". Почему-то именно она пришла ему на память, хотя он чувствовал, что текст и музыка сентиментальны и в какой-то мере спекулятивны. Автор старался растрогать слушателей типичной мелодраматической ситуацией: у маленькой бездомной девочки, которая днем просит милостыню, а ночью находит приют на кладбище, нет ног. И каждую ночь она молит "боженьку" дать ей, хоть во сне, ноги здоровые и новые...
В тот вечер, сам себе аккомпанируя, Фред пропел песенку Агнессе и Иренэ. И только закончив, понял, что причинил обеим боль. Ведь Иренэ только для того и изучала итальянский язык, чтобы поехать в Ватикан и умолить папу помолиться за нее.
В комнате еще не зажигали свет, хотя вечерние сумерки завесили окна и открытую дверь веранды темно-голубой вуалью. Долго-долго в комнате царила тишина. Потом с кресла, в котором сидела Иренэ, донеслось тихое всхлипывание. Фред понял: Иренэ верила в чудо, в то, что сможет еще ходить. А в песенке шла речь о глупенькой калеке, глупышке, которая надеялась на "доброго боженьку", могущего вернуть ей ноженьки. Ноженьки здоровые и новые!
Фреду стало стыдно.