- Да. И о том, что руководителя делегации США поддержал английский министр иностранных дел Бевен. В этом трогательном единстве взглядов отчетливо видна тенденция объединения против СССР. Ты понимаешь, к какому обострению международной обстановки это приведет?
- Достаточно взглянуть на Думбрайта, чтобы все понять. Он уже намекал мы накануне величайших событий, которые распахнут перед нами значительно более широкие горизонты, чем прежде... Но не будем думать об этом и вернемся к нашим сегодняшним делам. Не теряя времени, возьмись за Середу.
- Назначь его моим партнером хоть завтра. Только заранее позаботься об йоде, примочках и всяких там припарках... Итак, завтра?
- Если дежурным по залу будет не Вайс...
- Вайс? Этот альбинос? Что ты против него имеешь?
- Чересчур любезен, набивается в друзья, любит задавать лишние вопросы.
- Может быть, просто симпатизирует тебе?
- Вряд ли. Спросит, например, бывал ли я в пивнушке на углу такой-то и такой-то улиц, а во взгляде такое, знаешь, равнодушие... Слишком уж подчеркнутое, чтобы быть естественным. И в мышцах лица чувствуется напряжение... Сдержанное, едва уловимое, но ведь я хороший физиономист... Каждой клеточкой тела ощущаю, что Вайс относится ко мне с недоверием.
- Ты дал повод?
- Ни единого. Здесь, верно, действует интуиция следователя гестапо. Инстинктивно чувствует во мне какую-то враждебную силу.
- Гм... мне это не нравится. Будь осторожен!
- Мне тоже. Что же до осторожности, то не волнуйся. Не впервой!
Успокаивая Домантовича, Григории чуть покривил душой.
С начальством, преподавателями у него установились неплохие отношения, и то, что Вайс, вопреки всем, незаметно следит за ним, рождало тревогу. А что если он действует не по собствемюй инициативе, а, скажем, по приказу Думбрайта? Нет, это отпадает. Босс как раз выказывает особое расположение к молодому воспитателю русского отдела. Он как-то даже сказал, что считает его больше американцем, чем немцем. В устах Думбрайта это наивысшая похвала. Нунке? Не может быть. Этот знает его как фон Гольдринга, а без пяти минут зять такой птицы, как Бертгольд, для Нунке вне подозрений. Тогда Шлитсен?.. Возможно! Он с самого начала отнесся к Фреду Шульцу настороженно. Правда, по возвращении из Мюнхена эта настороженность исчезла, но то, что бывшего заместителя начальника школы сместили с должности да еще сделали подчиненным человека нового, гораздо более молодого, не могло не породить обиды, зависти, неприязни.
Так или этак, а надо остерегаться, еще внимательнее контролировать каждый свой шаг, слово, взгляд... Раньше хоть в компании Агнессы и Иренэ он отвлекался немного, отдыхал душой, а теперь...
Теперь Фред Шульц появляется на вилле патронессы не чаще раза в неделю. Не потому, что встречают его неприветливо, а потому, что в его отношениях с хозяйкой дома возникла напряженность. Агнесса то радостно бросается ему навстречу, то разговаривает сдержанно, так, словно они только что познакомились. Бывает - начнет по старой привычке живо чтото рассказывать, но вдруг оборвет на полуслове, помрачнеет и замолчит. Да и остаются они наедине редко: падре Антонио стал чуть ли не постоянным обитателем виллы.
С наступлением холодов Иренэ стало хуже. Укутанная по самое горло в бесчисленные пушистые платки и пледы, она выглядывала из своего гнездышка, словно смертельно раненый зверек, ощетинившийся и одновременно совершенно беспомощный.
Все, как могли, старались развлечь маленькую больную, но она лишь досадливо морщилась, а когда ей слишком докучали заботами, просто закрывала глаза, притворяясь спящей.
Лишь Педро мог вызвать подобие улыбки на губах девочки. Неутомимый и непосредственный, искренне преданный маленькой подружке, он не подделывался под ее настроение, не говорил с ней взволнованно-жалобным тоном, не избегал разговоров о болезни.
- Пхэ, болит! А знаешь, как мне было больно, когда меня избил этот одноногий черт из таверны? Ни лечь, ни сесть не мог, ни ногой, ни рукой пошевелить. А я плевал на то, что больно, знал - все равно поднимусь. И ему отплачу! Ты на ноги не обращай внимания. Все думай: "Вот сейчас пошевелю ступней, пусть болит, а я все равно пошевелю"... Помнишь летом? Когда у тебя словно мурашки по ногам бегали? Говорил тебе - двигай ногами. А ты испугалась и давай плакать. Сказано, девчонка...
- Мне вчера было очень больно, а я не заплакала, вот как! И маме не сказала!
- А есть отказалась. Если нашего Россинанта не кормить, знаешь, что с ним будет? Упадет на все четыре ноги и не поднимется.
- А ты покормил его сегодня?
- Еще бы! Он только ушами поводил и поглядывал вокруг,тебя искал.
- Правда, искал?
- Знаешь, как он обрадуется, увидав тебя. Хочешь, я завтра подведу его к окну, насыплю такой холмик, чтобы повыше можно было залезть, и под самое окно... И вы будете завтракать вместе: он под окном, а ты здесь - кто больше съест. Только куда тебе! Знаю, отхлебнешь немного бульона и скажешь, что пахнет перьями... Не голодала ты, вот что!
- Хочешь - сейчас целую чашку выпью?!
- На пари?
- На пари! На ту книжку, что Фред подарил. А что ты мне дашь?
- Я вырежу из дерева маленькую мадонну и окроплю ее святой водой из часовни. Положишь ее под подушку, и когда пробьет колокол к мессе, поверяй ей самое сокровенное желание. Тетка Луиса так всегда делала, и мадонна послала ей хорошего жениха. Не сойти мне с этого места, если лгу.
Иренэ выпила чашку бульону, и Агнесса был на десятом небе от радости, обхаживала Педро, считая, что само небо послало ей этого мальчика.
- Я хочу усыновить Педро, - сказала как-то Агнесса, наблюдая за Иренэ и ее маленьким другом.
- Подумайте, сестра моя, прежде чем брать на себя такую ответственность, - предостерег падре Антонио. - У таких безродных может оказаться плохая наследственность. Сейчас он ребенок, а когда вырастет? Хватит с вас одного креста, возложенного на ваши плечи всевышним...
- Так это всевышний так покарал меня? За какие грехи? - гневно воскликнула Агнесса. - Недугом маленького невинного ребенка? Где же тогда его милосердие?
- Пути господни неисповедимы, женщина! - сурово остановил ее падре Антонио. - Не богохульствуй и не ропщи на промысел божий. И помни: грехи наши не только в деяниях наших, они рождаются в мыслях. Загляни в собственную душу!
Фред удивился, заметив, как поникла Агнесса. Весь вечер она просидела молча, не прислушиваясь к беседе, завязавшейся между падре и ее гостем.
А разговор захватил обоих. Фред проявил интерес к прошлому Каталонии, а падре Антонио с большим знанием дела рассказывал о ее сложной и трагической судьбе, начиная от господства римлян, вестготов, арабов, франков, вплоть до объединения испанских земель, когда Каталония, потеряв свою самобытность, постепенно теряла и завоеванные ею права, пока не стала одной из обычных провинций Испании.
Когда наступило время прощаться, падре захотел проводить Фреда:
Вечер был ветреный, хмурый, но в воздухе уже пахло весной: травой, уже пробившейся кое-где на пригорках, набухшими на кустах почками, потеплевшей землей.
Григорий любил эти дни ранней весны. Душа трепетала в преддверии грядущего чуда пробуждения и возрождения. Впрочем, сегодня он не замечал ничего вокруг. Его мысли все еще были там, возле Агнессы и Иренэ.
- Вы слишком жестоки к бедной женщине, падре, - сказал Фред, как только они вышли.
- Душа ее в смятении. Мне, как духовнику, надлежит быть суровым.
- А не слишком ли тяжелый груз вы взвалили на ее плечи? Особенно теперь, когда Иренэ так плохо?
- Именно для Иренэ...
Прикуривая сигарету, Фред остановился. Мерцающий свет спички озарил лицо падре, изборожденное глубокими морщинами. Веки он опустил, словно пряча взгляд, а может, просто от огня спички или ветра, бившего прямо в лицо.
- Иренэ... Вам никогда не приходило в голову, что вы жертвуете жизнью малютки во имя обманчивой мечты?
- Цель оправдывает средства, сын мой... И тем, кто стал орудием в руках поборников веры, в свой час воздается сторицею.
- Даже если они не достигли того, к чему стремились, как вы, например?
- Я вас не понимаю, сын мой!