Адела и Агнесса вышли из шатра. Впервые после приезда в табор молодая женщина вздохнула с облегчением. Осматриваясь, она искала знакомые приметы, которые помогли бы ей вернуться в далекое прошлое. Все как прежде. Кибшки, шатры, Просто шалаши, шатер атамана... Остатки большого костра, над которым висит почерневший от сажи пустой котел... следы других костров среди шатров и возов.. стреноженные лошади... холстины, одеяла, яркие подушки, выброшенные на воздух для просушки.. на них с визгом кувыркаются дети... привязанная ко вбитому в землю колышку коза... натянув до отказа поводок, она роет землю задними копытцами, силясь дотянуться до лакомого кустика . Большой пес с торчащими ребрами и впалыми боками, шныряющий под возами в безнадежных поисках съестного... собаке плохо живется в таборе тумаков достается больше, чем костей, но стоит табору тронуться, как она, высунув язык, побежит следом. Воля ей дороже сытой жизни в конуре...
Все как прежде, а впрочем и не так... Табор уменьшился. Да и лошади не такие сытые, как раньше. Одеяла засаленные и потрепанные, а подушек, которые служат цыганам всем - мебелью и постелью, - совсем мало.
Сердце Агнессы сжимается от жалости
- Неужто табор так обнищал, что и ты должна ходить в город? спрашивает она Аделу, чувствуя, что от старой неприязни не осталось и следа. - Или молодые так обленились?
- Ох, не то... - Адела протестует и скорбно качает головой, но от объяснений уклоняется.
Войдя к себе в шатер и усевшись на неприбранную постель, она долго молчит, уставившись в одну точку. Лишь покачивается из стороны в сторону, будто стараясь сбросить и со своих плеч груз воспоминаний. На стенах и даже на потолке висит множество мешочков с высушенными травами. У Агнессы слегка кружится голова от их запаха и ритмичного покачивания Аделы.
- У тебя, верно, много внуков, - говорит Агнесса первое, что приходит в голову, только бы нарушить тягостное молчание. - Мигель женился еще при мне, а Хуан...
- Нет Мигеля, нет Хуана, нет многих, кого ты знала... Вот послушай... В то лето мы ушли далеко за горы и нам поначалу везло. Там живут люди, по говору и обычаям похожие на наших басков. Там у нас всего было вволю, и никогда наша молодежь так много не пела и не танцевала, как в то лето. Но с давних пор известно: после больших радостей приходят большие беды. И горе свалилось на нас, как гром с ясного неба, словно чума черная, о которой мы слышали от прадедов.
Скупо роняя слова, Адела поведала, как бедствовал табор, когда началась война, как перегоняли его с места на место, как немцы, захватившие к тому времени Францию, обрекли всех цыган на уничтожение. Лишь немногим посчастливилось чудом спастись из-за колючей проволоки, да и то после того, как самых молодых и сильных забрали и увезли. Беглецам пришлось пешком переправляться через горы по нехоженым тропкам, устилая их трупами умерших от голода, жажды, слабости...
- Вот где посеяно семя моего рода, где полегли невестки и внуки. А сыновья... говорят, сожгли их вместе с другими цыганами в адских печах, и взвился их пепел к небу вместе с черным дымом...
- Как же ты выжила, старая и немощная? - спросила Агнесса, ошеломленная рассказом Аделы.
- Надо было спасать остальных. Петро вел, а я искала съедобные коренья, залечивала раны, заговаривала... Вышло нас около ста человек, а пришла горсточка. Заново пришлось собирать цыган... Если б не Петро...
Адела замолчала, погруженная в печальные мысли, потом махнула рукой и принялась хлопотать среди мешков и узелков, вытаскивая из тайников все, что было припасено, - большой круг овечьего сыра, кусок копченого мяса, пресные лепешки, вязку вяленой рыбы, маслины...
- Давай я, ты лучше посиди, - старалась помочь ей Агнесса, но старуха решительно приказала:
- Сиди! Расскажи, почему никогда не подавала весточки? Искали мы этого господина, который увез тебя, но говорили, что подался он куда-то за моря и горы. Куда же ты делась?
Впервые Агнесса могла поговорить о себе с женщиной, да к тому ж еще в какой-то мере причастной к ее судьбе. Она начала с того, что больше всего мучило ее, - с болезни Иренэ. Агнесса описала страшную автомобильную катастрофу, свое отчаяние, когда у девочки отнялись ноги, тоску по мужу, к которому стала привыкать после рождения дочери, хотя сразу после свадьбы руки хотела на себя наложить, так он был ей немил... Закончила Агнесса тоже рассказом о болезни дочери.
- Она как цветок со сломанным стебельком. Кажется, вот-вот завянет. Ой, Адела, собственные ноги отрубила бы и ей приставила, только бы девочка могла ходить! Всю кровь бы свою отдала!
- Сердце матери всегда одинаково, бьется ли оно под дорогим платьем, или под такой рванью, как на мне... Жаль, не пришла ты раньше - на рассвете мы снимаемся с места... Может, и помогла бы. Умею я лечить раны, переломы. От чахотки есть у меня разные травы, от холеры - корешок... Есть зелье, чтобы желчь разогнать, и такое, что дурной глаз отводит... От бешенства, приворотное и отворотное, от грудницы и от лихорадки...
Адела, словно в трансе, перебирала названия болезней и трав, которыми она лечит, стараясь найти среди них такие, которые могли бы помочь маленькой Иренэ. Вдруг глаза старухи радостно загорелись. Она бросилась к своим мешочкам, стала их ощупывать и обнюхивать, отбирая нужное.
- Вот из этого, и еще из этого... от ломоты, чтобы кости не ныли, а отсюда, чтобы спинка не болела, а это... чтобы болезнь личико не желтила... Приговаривая, Адела отсыпала из каждого мешочка на кусок полотна по нескольку щепоток цвету, листьев или корешков, потом завязала все в узелок и протянула Агнессе.
- На, Мария, и внимательно слушай, что я скажу тебе. Заваришь эти травы в семи кружках воды. И семь раз по кружке подливай в купель. А потом всю воду собери, только так, чтобы ни капельки не пролилось, и ровно в полночь отнеси эту воду на самую высокую скалу, где гуляют ветры. Семь раз поклонись ветрам и семь раз скажи: недуг насланный, наговоренный, навороженный, недуг ветряной, водяной, земляной, огневой, я тебя запрещу, на семь ветров распущу, пади ты с глаз, с плеч, с сердца, с живота, с рук, с ног, с кости да с крови, с семидесяти суставов. Я тебя заколдую, на семь ветров развею. Тут тебе не живать, крови не пивать, вживе не бывать! Зашлю я тебя на моря глубокие, горы высокие, в пропасти бездонные, в чащобы исхоженные, где люди не бродят, колокола не звонят. Там тебе напиться, там накупаться, там нагуляться, с братцами навидаться.
Агнессе стало жутко от горящего взгляда старухи и от торжественного тона, которым она произносила слова заклинания. На мгновение женщиной овладел мистический ужас перед непостижимыми силами, которые правят судьбами людей. Но перед глазами промелькнули картины детства, все эти Марианны и Луисы, которых старая цыганка учила гадать, обманывать легковерных. Кое-кто из цыганок действительно умел лечить травами, но уменье их не простиралось дальше лечения ран или обычной простуды.
"Бедная Адела, ты даже свои глаза не можешь вылечить!" - подумала Агнесса, но, чтобы не обидеть старуху, трижды повторила за ней слова заговора и заботливо спрятала на груди узелок с зельем.
- Спасибо, Адела, что ты меня не забыла, возьми вот это! - Агнесса сняла с плеч белый шарф, который на всякий случай захватила в дорогу. - Он теплый и пригодится тебе в непогоду.
Огрубевшими, шершавыми пальцами старая цыганка осторожно погладила пушистую шерсть, потом прижала шарф к щеке.
- Мягкий, как горсточка пуха, как дыханье ребенка. Ай-ай! Кто же поверит, что старая цыганка его не украла!
- Ничего, зимой закутаешь себе грудь и спину. Под кофтой никто не увидит.
Старуха долго еще бы причмокивала языком, рассматривая подарок, но Агнесса напомнила ей:
- Пойдем, нам пора собираться в дорогу. Да и Петро, верно,сердится.
К большому удивлению обеих женщин, атаман лишь миролюбиво кивнул, указывая, куда поставить принесенное. По всему было видно, что они с Фредом поладили и выкурили не одну трубку. Деньги, оставленные Агнессой на полу, тоже исчезли.
- Угощайтесь, сеньор, и ты, Мария, - со спокойным достоинством сказал хозяин и, разломив лепешку, протянул гостям, а сам принялся нарезать сыр и мясо.
Ни Фреду, ни Агнессе есть не хотелось, но они понимали, что их отказ обидит атамана, и сделали вид, что в самом деле проголодались. Но аппетит пришел во время еды. Вскоре гостям все нравилось. Агнесса не могла нахвалиться сыром, душистым и мягким, как масло. Фред с удовольствием обгладывал рыбьи косточки, отложив в сторону спинку - два аппетитных длинных ломтика, снятых с хребта. Рыба очень напоминала тарань, которую так любил отец, и эти воспоминания заставили Григория улыбнуться. Петро, угощая гостей, сам ел мало - ему хотелось затянуть этот импровизированный обед до тех пор, пока не соберется табор, чтобы молодежь увидела гостей старого атамана, чтобы на них поглядела и себя показала. Подсознательно он связывал сегодняшнее появление Марии с теми далекими днями, когда каждый приезд гостей сопровождался буйной гульбой всего табора - большого, богатого, дружного.
- Вот увидишь, сеньор, какие у нас певцы и танцоры! - старый цыган уговаривал Фреда задержаться у них, сам уверовав в то, что сегодняшний вечер может стать переломным, что искра веселья способна зажечь былым огнем души усталых и изверившихся цыган.
- Был бы я таким свободным человеком, как ты, атаман, с удовольствием остался бы. Но к сожалению... - Фред посмотрел на часы, - мы не закончили всех дел в городе. Спасибо за все - за гостеприимство, за ласку, за добрую беседу.
Фред хотел подняться, но атаман остановил его.
- Погоди! Налей еще по кубку! Чтобы дорога не пылила, как говорят у нас. За тебя, сеньор, пришелся ты мне по душе... И за тебя, Мария! Утешила мое сердце тем, что не забыла. За деньги, которые дала, от всего табора спасибо. Трудно живут сейчас люди, а цыгане и подавно. Только и сильны единством. Цыган цыгана всегда найдет и из беды выручит. Я тут дал сеньору адрес. Человек один верный есть у меня в Фигерасе. Если надо будет в чем помочь, к нему обратишься. Скажешь - от Петра, сына Хосе и Терезы, он для меня все сделает. И помни, сеньор, в жизни все бывает...
- Запомню... - Фред крепко пожал руку атаману, вложив в это пожатие всю силу признательности. Иметь своего человека в Фигерасе! Это было то, о чем он так долго мечтал, что могло пригодиться каждую минуту.
На обратном пути из табора в Фигерас клочок бумаги с адресом, засунутый в карман, казался маленьким аккумулятором, излучающим живое тепло, и Фред не сразу заметил, что плечи Агнессы слегка вздрагивают.
- Вам нехорошо? Может, остановить машину? Я никогда не видал вас такой бледной!
- Я немного замерзла, совсем немножечко... Это, верно, оттого, что я сегодня очень переволновалась. Вы даже не представляете как! Подумайте, решившись урегулировать дела с банком, я словно шагнула в будущее. А в таборе... это был шаг в далекое прошлое... Я ни минуты не жила сегодняшним днем, он словно совсем выпал из жизни и все происходило как во сне. И себе самой я тоже кажусь тенью из этого сна... Все это, должно быть, из-за гаданий Аделы.
- Гаданий? Что же она вам нагадала?
- Наоборот, она учила гадать меня! Поглядите, теперь я настоящая цыганка! Вот волшебное зелье, а сейчас я вам скажу заклинание:
"Недуг насланный, напущенный, наговоренный, навороженный, недуг ветряной, водяной, земляной, огневой..."
Агнесса выговаривала слова так же торжественно, как и Адела, сурово сведя брови на переносье, но вдруг не выдержала и рассмеялась:
- Бедная Адела! Она так старательно отбирала зелье и так искренне верит, что я стану купать Иренэ в настое из этих трав...
Молодая женщина высунула из машины руку с развязанным узелком, и встречный ветер слизал с тряпицы сухие былинки и корешки, а потом подхватил и самый лоскуток.
- Лети за семью ветрами! - прошептала Агнесса.
"Словно шелуха, что отлетает, оставляя здоровое зернышко... - подумал Григорий. - Сегодня ты и Нунке пустила за семью ветрами..."
БУРЯ В ТЕРРАРИУМЕ