София ждала Изамбур.
Она ходила взад-вперед по голой комнате замка Суассон. От холодных, сводчатых стен, казалось, отражались не только ее шаги, но даже дыхание. Ей было все равно, что происходит за дверью и что чувствует король, вынужденный подать руку ненавистной женщине. Она только спрашивала себя, содрогнется ли при виде Изамбур или останется равнодушной.
Она с радостью отвергла бы просьбу брата Герина. Однако неожиданно возникшая между ними доверительность, заставившая ее по-новому отнестись к их союзу, вынудила ее отправиться в Суассон, чтобы встретить Изамбур после болезненной церемонии.
— Изамбур будет сопровождать короля в Париж, — заявил он, — однако никто не захочет ехать с ней. Никто не надеется, что датская женщина, которая находится при ней, знакома с обычаями двора и сможет объяснить их королеве. Так что попытайтесь помочь ей войти в жизнь, к которой ее не допускали в последние годы.
София кивнула, не будучи, однако, уверенной, что с ней станут считаться. Ведь наверняка доверие, которое испытывала к ней Изамбур, уже давно исчезло, и она, скорее всего, увидев Софию, закричит или у нее начнется страшный припадок.
София почувствовала, как нервничает, разрываясь между страхом посмотреть в глаза той, кого предала, и облегчением оттого, что ей представилась возможность все исправить.
Ее шаги затихли. Снаружи простиралась зеленая, ровная земля, какую она никогда не видела в тесном Париже и полюбоваться которой у нее сейчас не было времени. За запертой дверью, казалось, в этот момент что-то происходило.
К звуку собственных шагов добавились чужие. Они были тяжелыми и никоим образом не были похожи на легкий шаг Изамбур.
«Как она сейчас выглядит? — подумала София. — Оставили ли годы свой след? И уговорил ли Герин Бертрана в благодарность за мою помощь предоставить мне больше власти и свободы в доме?»
Она замерла, когда дверь отворилась, задержала дыхание, чтобы перенести то, с чем ей предстояло столкнуться, и с облегчением выдохнула, увидев в проеме двери никого иного, как брата Герина.
На нем, как всегда, было благородное, скромное черное пальто, только голову он держал не прямо, а слегка наклонял в сторону.
— Где королева? — озадаченно спросила София. Дверь со скрипом закрылась.
— Она не придет, — с трудом выдавил из себя Герин. — Она не придет.
Софии потребовалось много времени, чтобы осознать, что произошло. Сначала она, ничего не понимая, тупо смотрела на одетого в черное человека, а потом, когда он наконец поднял глаза, в его взгляде появилось раздражение.
Она уже не раз видела, как глаза Герина сверкали ненавистью, когда он говорил о короле. Однако теперь эта ненависть не просто мелькала, а прочно засела в его взгляде.
— Я только что говорил с королем, — сердито начал он, — и он соблаговолил посвятить меня в свои планы.
— Не понимаю, — вырвалось у Софии. — Ведь было решено, что Филипп заберет обратно отверженную супругу, и...
— Ну конечно же так было решено! — взревел Герин.
Он принялся ходить взад-вперед и, наконец, подошел к двери, которой перед этим ожесточенно хлопнул. Потеряв самообладание, он вскричал:
— Этот зал всегда находится не в том состоянии, в каком должен находиться. В нем всегда холодно, даже летом. Нужно разжечь огонь и накрыть на стол. А после еды я хочу выпить вина, кроваво-красного, сладкого, крепкого вина.
София вспомнила, как ловко он однажды на свадебном пиру подхватил стакан с вином, но представить, чтобы он поднес его к губам, она не могла. Она никогда не видела, чтобы он ел или пил, и считала, что он питается исключительно скудной монашеской пищей — хлебом и пивом.
— Что случилось? — спросила она, когда он снова запер дверь.
Его слова были такими же порывистыми, как и его движения.
— Он признал ее своей супругой, это естественно, взял ее за руку, как и требовалось...
Ужаснее, чем неприкрытая ненависть, была насмешка в его голосе.
— Да! — горько воскликнул он. — Все шло так, как и следовало. Церемония была короткой, но Изамбур снова получила все свои права. Но как только это случилось, — она все еще послушно сидела, как девочка, на стуле, — король попросил епископа Реймского и меня уединиться для доверительной беседы.
— А Изамбур? — прервала его София. — Она была спокойна или...
— В монастыре у нее ума, конечно, не прибавилось, но и слабоумие ее не усилилось! — раздраженно сказал Герин. — Я даже хотел предложить показать ее народу. Пока она не открывает рот, на нее очень даже приятно смотреть... Но король и не думал об этом. Его приказ был коротким: он требовал от епископа снова расторгнуть брак.
Робкий слуга просунул голову в дверь, готовый выполнить приказы, отданные ранее.
— Не сейчас! — закричал на него брат Герин. Паж исчез, а София сжалась от его крика.
— Но он не может так поступить, он ведь обещал папе...
— Может! Поверьте, может! — воскликнул брат Герин, и весь замок будто содрогнулся от его ненависти. — Когда-то брак объявили недействительным. Теперь он снова законный, однако прошлые аргументы, а именно что союз не был исполнен до конца, а Изамбур околдована, все еще живы. Поэтому на этот раз Филипп, заручившись ходатайством епископа Реймского, хочет обратиться напрямую в Рим, чтобы вторично разорвать узы брака. Хотя он признает свою ошибку, которая заключается в том, что он снова просит папу о согласии, однако он желает показать, что имеет право на собственное волеизъявление. И он будет доказывать это сколько угодно, даже если это продлится десятилетия.
— Но... но как он может...
— Он унизил меня! — резко оборвал ее Герин. — Я должен был преклонить перед ним колени, но вместо того чтобы позволить мне через некоторое время подняться, он заставил меня стоять так долго, что я уже не чувствовал ног.
София в глубине души надеялась, что он станет говорить тише, ведь король мог находиться где-то поблизости, а королева...
— Что теперь будет с Изамбур? — спросила она. Ей было непривычно смотреть на Герина, вышедшего из себя.
— Этамп, — сказал брат Герин тише, и его черное одеяние всколыхнулось. — Он отправляет ее в Этамп. Это не монастырь, а замок, и он намного более холодный и мрачный, чем прежний. Такой судьбы злейшему врагу не пожелаешь. А король отлично знает, что делает. Все те, кто приветствовал его брак, должны пожалеть об этом. Он считает, что, пока Изамбур будет гнить в этом замке, все, включая папу, признают его волю, даже если сделают это из одного сочувствия к ней. Филипп терпелив — он отводит на эту затею годы, и в его расчеты входит, что она, возможно, умрет в столь жестких условиях.
Дверь снова растворилась, но на этот раз брат Герин не стал прогонять пажей. Они накрыли длинный стол и принесли блюда, источавшие дивный аромат: приправленные кориандром вальдшнепы и курица, поджаренная в вине, глухарь с начинкой из мака и медвежий окорок в медовой корке. В качестве десерта принесли белый хлеб, смоченный в миндальном муссе, и сладкие сливки.
София, уловив аромат благородных яств, почувствовала только отвращение. Она не была аскетом, но любила — за исключением свадьбы Изамбур, когда голод одолел ее, — простую пищу. За все годы, проведенные в доме Бертрана, она так и не смогла привыкнуть к пшеничному хлебу, предпочитая ему грубый ржаной, знакомый с детства.
Пока слуги хлопотали возле стола, она отвернулась и попыталась покинуть все еще холодную комнату. Ей больше было нечего здесь делать.
Но голос Герина, не сердитый, но властный, остановил ее, будто он хотел подчинить своей воле хотя бы Софию, раз уж весь мир слушался только короля.
— Останьтесь! — крикнул он ей вслед. — Вы должны остаться!
Он много пил. Исходивший от печи жар наполнял всю комнату. Сначала было приятно согреться, но потом София начала потеть.
В комнате не нашлось воды, чтобы утолить жажду, а только сладкое вино, которое брат Герин пил большими глотками. Она отпила немного и сразу почувствовала, как закружилась голова. За окном погасли последние лучи солнца.
Когда она спустя несколько часов поднялась, вся комната перевернулась и показалась ей намного меньше, чем днем.
— Останьтесь! — снова властным голосом приказал Герин. От блюд исходил уже не свежий, а прогорклый запах.
— Зачем? — спросила она. — Вы ведь за все время не произнесли ни слова.
— Вы тогда сказали, что Изамбур молчаливая, но не сумасшедшая. Так потерпите еще немного!
Она не решилась покинуть его, но держалась предельно официально.
— Может, то, что я обманула вас тогда, как всех остальных, было преступлением. А еще хуже было то, что произошло после. Однако я не понимаю, что вас так сильно раздосадовало. Мирное соглашение с Англией заключено, так что вам не нужно бояться новой войны. А если король обернется к папе, так пусть, вам-то что с того?
Ее пугало то, что защитная оболочка Герина оказалась такой хрупкой и треснула, обнажив слабого, ранимого человека, который теперь ел и пил, не зная меры.
— Я всегда думал, что он стоит того, чтобы служить ему, понимаете? — сказал он, едва шевеля языком. — Я не могу похвастать благородным происхождением, моя семья не принадлежит к высшему дворянству. Мой самый большой талант — проникать в суть людей. Я был уверен, что рядом с ним доберусь до самого верха. И он никогда не противоречил мне, ни разу за все эти годы. Но сегодня он говорил со мной, как с лакеем. Он не забыл того, что я в свое время посоветовал ему жениться на датской принцессе. Теперь он упрекает меня в этом. И мстит. А я ничего не могу сделать, чтобы защититься: моя судьба полностью оказалась в руках глупца.
Он встал, подошел к ней, потом отошел назад. Его правая нога дрожала сильнее обычного.
— Я не только служу стране, — добавил он, глядя на Софию затуманенным взором. — В определенной степени я и есть Франция, и я должен следить за тем, чтобы король правильно управлял ею. Но как мне это делать, если он меня не слушает? Я больше не хочу войны с Англией, да и ни с какой другой страной тоже. Конечно, сражения, возможно, и помогут сделать Францию великой. Однако если король хочет этого, я часто спрашиваю себя, почему он этого хочет. Потому что исполняет долг, переданный ему, Филиппу Капетингу, длинной цепочкой предков? Или потому, что его пугливой, недоверчивой натуре не остается ничего иного, кроме как прятаться за кровавыми победами? И поверьте, самое худшее то, что я не думаю, что станет лучше. Мне придется преклоняться перед Филиппом, служить ему всю жизнь и покоряться фантазиям, которыми полна его голова. В лучшем случае я могу подтвердить его путаные планы, а в худшем — только претворить их в действительность. Предположим теперь, что Господь наградит меня долгими годами жизни, я переживу короля и стану служить тому, кто придет после него, а разве Людовик лучше своего отца? Хотя он уже и женился, но он кажется мне слабее, чем Филипп был в его возрасте. О, иногда я всерьез мечтаю о совсем другой жизни!
Этим признанием он завершил свою речь, показавшуюся Софии длинной и путаной. Много раз она делала вдох, готовясь прервать его и остановить откровения, которые было так неловко и тяжело слушать, но потом вспоминала про слезы, которые недавно позволила себе в его присутствии. А то, что он так раскрылся перед ней, было не только неприятно, но и утешительно. Она подошла к нему и впервые за все время встала с ним лицом к лицу.
— Такие люди, как вы и я, не имеют права жить совершенно самостоятельно, — сказала она, не зная, утешение это или приговор.
Он горько усмехнулся.
— Не надо только рассказывать мне, каков мир! — воскликнул он.
Его горячее дыхание пахло вином.
— Тогда прекратите ныть! — нетерпеливо возразила София, поскольку его озлобленность касалась уже не только короля, но и самого себя. — Вы думаете, мне все легко дается? Вы не знаете, скольких дураков мне приходится терпеть рядом с собой! Сколько раз я была вынуждена подчиняться чужой воле, да вот хотя бы вашей!
Герин хотел подойти к ней ближе, чтобы внимательно посмотреть ей в лицо, но пошатнулся и упал на нее. Он увлек бы ее за собой на пол, если бы она не схватилась за столешницу.
— Отпустите меня! — крикнула София, потрясенная не его близостью, а бесстыдством, которое он себе позволил. Протрезвев, он наверняка пожалеет об этом.
— Наверное, — пробормотал он, не отпуская ее. — Наверное, вам легче выносить несправедливость этого мира. Возможно, вы сильнее, чем я.
— Чепуха! — прошипела она, с раздражением глядя на то, как единственный человек, признавший ее дар, безвольно валяется у ее ног. — А теперь отпустите меня!
Но он этого не сделал.
— Вы первая женщина, которой я касаюсь. У меня никогда не было любовницы, как у многих остальных представителей моей профессии. Я всегда думал, что Бог создал меня для одной единственной цели — служить королю.
— Разве это не было, скорее, служение самому себе? — вырвалось у нее. Ее голова стала тяжелой и горячей. Она едва могла пошевелиться и внезапно поняла, что ей этого вовсе не хочется. Еще более постыдным, чем поддерживать его, ей казалось оттолкнуть Герина и заявить, что он ведет себя как дурак.
— Но теперь мне не важны заповеди моей прошлой жизни, — вскричал он с трудом. — Я ведь больше не хочу так жить.
Он поднял голову, но не для того, чтобы оторваться от нее. Вместо этого он стал прижимать ее к столу. Зеленая накидка соскользнула с ее плеч, а его красивые тонкие руки стали расстегивать ее платье.
Она замолчала, озадаченная тем, что он позволял себе так много, и тронутая тем, что могла так сильно возбудить такого мужчину, как он. «Я не должна позволять ему это, — подумала она, — и в то же время: кому еще я могу это позволить? Кто достоин моей любви больше, чем он? Из всех людей, которых она знала, разве не был он тем, кто больше всех заслуживал ее объятий?»
Ей было жарко, как никогда в холодной постели Бертрана. София подумала об Агнессе и вспомнила, что та говорила о несдержанном короле, о животном желании и несоблюдении всяких приличий.
— Что ты делаешь со своим мужем, женщина? — прошептал священник. — Покажи мне!
Она даже не заикнулась о том, что осталась девственницей. Его ищущие руки были клейкими и напоминали о толстом теле Гризельдис и дряхлых членах Арнульфа. От ее рук они искали наслаждения. Так почему она не может получить его сама?
Ее ноги оторвались от пола. Она задрала красное платье, потом светлую нижнюю юбку и подняла их так высоко, что почти полностью закрыла лицо. Дотронувшись до ее обнаженного тела, он на секунду замешкался. Его прикосновения стали слабее, будто он внезапно понял, что они занимаются запретным делом. Он почти уже отступил назад.
Но София не хотела позволить ему проделать этот запоздалый маневр. Она сама могла колебаться, но ему этого делать было нельзя. Ему следовало вести себя так, как она привыкла: властно, решительно, уверенно!
Вначале она просто позволяла ему трогать себя, а потом набралась храбрости и прижала его ногами, притянула к своему телу. Его сопротивление тотчас же угасло. Он послушался ее требовательных движений и быстро расстегнул свои одежды.
Когда он проник в нее, она вспомнила залитую кровью Изамбур и отчаяние короля. Но она ничего не почувствовала, только короткую боль, которая щекотала, как вино, стекающее по рукам и ногам. София откинула голову назад и почувствовала во рту привкус недавно выпитого вина. Она прижала его к себе пятками, чтобы он проник в нее еще глубже. Опьяненная и ослепленная его ласками, она подумала: он похож на меня. Он — мужчина, который мне подходит.
До самого утра он не выпускал ее из своих объятий.
Сначала все было стремительно и неуклюже. Потом он поднял ее с жесткого стола и положил на свое тело, которое, хотя и было худым и костлявым, превосходило самое мягкое ложе. Он стал нежно целовать ее. Его губы были шероховатыми, но имели вкус сладкого вина и находили теперь путь к ее губам намного более уверенно и решительно, чем прежде его руки. Он забыл про робость и осторожность, которые раньше сковывали его движения.
Имела ли ее кожа такой же вкус, как его? И что именно привлекало его в ее теле?
Но об этом она недолго думала. У какого-то великого теолога она прочитала о том, что красота женского тела заключается исключительно в коже, и мужчина испытал бы отвращение, если бы увидел, что скрывается под ней: слизь и кровь, жидкость и желчь, то есть то, что превращает тело в мешок с грязью.
Однако брат Герин не показывал никакого отвращения, а только страстное желание этих мягких, неторопливых и нежных объятий.
Боясь, что он может устать от ее веса, она наконец поднялась. Он не последовал за ней. Он обнял ее и так провел остаток ночи. Хотя она снова натянула платье, но ощущала его теплое дыхание на своей коже и давление его подбородка внизу живота, и, стоя так, она почувствовала, как в ее теле будто что-то натянулось. Это было похоже на щекотку, которую она испытала ночью, только еще приятнее. Мягкими волнами это ощущение то уходило, то возвращалось, и каждый раз все сильнее охватывало все ее существо.
После этого она чувствовала себя приятно уставшей, но в то же время и будто набравшейся новых сил. Она гладила его редкие светлые волосы, мягко укачивая его, и когда он так, стоя на коленях, уснул, она не шевелилась несколько часов, чтобы не будить его.
«Такой теплый и мягкий, — пронеслось у нее в голове. — Он такой теплый и мягкий...»
Шесть недель спустя она сидела с Теодором. Она была рассеянна и никак не могла сосредоточиться на том, что говорил мальчик.
— Я только что, — гордо начал он, — прочел De sec dierum operibus Тьерри Шартрского. Хотите, я перескажу, о чем там идет речь?
София обеими руками схватилась за горячий лоб. На дворе стоял август, все вокруг плавилось от жары, а ее тело, казалось, и вовсе было охвачено огнем. Ее члены были тяжелыми, а тело раздулось.
Теодор неправильно истолковал ее жест.
— Значит, вы уже знакомы с этим произведением, — заключил он и тут же продолжил. — А как насчет учений Гийома Коншского? Или натуральной философии Бернарда Сильвестра? А вы знаете, что говорит Аделяр Батский о душах животных?
Он говорил восторженно, но в ее ушах его голос звучал настойчиво и насмешливо. С самого утра у нее перед глазами все шло кругом, а в голове гудело.
— Оставь меня в покое! — нетерпеливо застонала она. — Ты разве не видишь...
К ее горлу подступила тошнота, хотя ее желудок был пуст.
— Вы что, ругаете меня за то, что я с таким рвением учу уроки? — обиженно воскликнул Теодор. — Вы же сами сказали, что я должен стать великим ученым, а еще, что я должен делиться с вами новыми знаниями...
— О бог мой, да замолчи же наконец! — крикнула она и почувствовала, как вместо жара ее тело вдруг охватил озноб, поднимавшийся вверх от пальцев ног. Он срыгнула и ощутила горький вкус желчи.
Но Теодор продолжал настаивать на своем. Он всегда боялся ее силы, а теперь, видя ее страдания, не испытывал сочувствия. Он изучающее посмотрел в ее бледное лицо, а потом радостно воскликнул:
— Вчера мы долго беседовали с магистром Жаном-Альбертом о Вильгельме Шампо и Иоанне Росцеллине. Мы так и не пришли к единому мнению, кто из них прав и что было вначале: конкретное сущее или идея о нем.
Перед ними были разложены книги и пергаменты. Теперь все это можно было достать без труда в лавках с письменными принадлежностями, снабжавших своим товаром весь Париж, не то что раньше, в монастыре. София внимательно смотрела на них, будто была занята чтением. Но запах, который она вдыхала, щекотал ее высохшее горло. Она кашлянула и снова срыгнула, и наконец ее вырвало остатками вчерашней еды на лежащие перед ней рукописи.
Ей даже не было стыдно. Обессилев, она откинулась на спинку стула.
— София! — в отчаянии вскричал Теодор, позабыв о насмешках и упрямстве. — Вы больны? Я могу вам помочь? Что с вами такое?
— Оставь меня в покое... просто оставь меня... — простонала она едва слышно.
Он поспешно встал, подошел к ней, положил руку ей на лоб так, как это делала она, когда выхаживала Жана-Альберта.
— Если бы я только хоть что-нибудь понимал в искусстве врачевания... — с сожалением сказал он.
Она оттолкнула его.
— Замолчи! — крикнула она, и почувствовала новый приступ тошноты. Она зажала руками рот и выбежала из комнаты.
София шла по давно знакомой дороге от дома Гуслинов к королевскому дворцу. Раньше этот путь давался ей легко, но сегодня ей с трудом удавалось передвигать ноги, чтобы нести вдруг отяжелевшее тело. Белый чепчик стягивал голову свинцовым кольцом, а невыносимое солнце палило изо всех сил, превращая Париж в котел, в котором варились сгнившие ингредиенты, источая сильную вонь. Дома, как печи, накапливали жар и выпускали его во мраке ночи.
София много раз останавливалась, пугаясь черных точек, которые, как мухи, появлялись у нее перед глазами, как предвестники беспамятства, в которое она бы с радостью погрузилась. Темнота сулила ей облегчение и утешение, но и пугала ее.
Потому что если ее застанут в таком состоянии — прежде всего в доме мужа, — внимательный глаз Изидоры, даже если он у нее всего один, тотчас же определит ее состояние. Она должна встретиться с братом Герином прежде, чем весь мир узнает о ее позоре!
София с трудом пробиралась сквозь толпу на мосту через Сену, но в то же время и не замечала ее. Она не видела ни торговцев, ни ювелира, которой работал на своей наковальне, ни носильщика, наполнявшего тачку. Она едва не споткнулась о нищенку, которая просила милостыню, но не расслышала ругани, которой та разразилась ей вслед. Она почувствовала облегчение только когда поняла, что достигла цели.
Софию сразу же пропустили к брату Герину, потому что ее лицо, хотя и распухло, всем было знакомо. Несмотря на то что он больше не приглашал ее к себе после того вечера в Суассоне, никто не удивился, что она понадобилась ему сегодня. Возможно, кто-то посмотрел на нее с удивлением, поскольку она шла не проворно и прямо, как обычно, а тяжело и пошатываясь, будто ребенок, которого она носила, был тяжелым, как взрослый человек.
«Может, это потому, — подумала София, — что он зачат в грехе. Может, маленький человечек, который находился в семени Герина и теперь крепко засел в ее теле, чтобы там расти, проклят родиться инвалидом или эпилептиком. Люди считали, что так должно произойти с любым, кто был зачат в результате измены».
Когда она наконец оказалась перед братом Герином, то от длительной ходьбы и изнуряющей жары напрочь забыла все, что хотела сказать ему. Она даже не подождала его приветствия, мечтая только о том, чтобы он предложил ей холодной воды.
Он не сделал ни того, ни другого.
— Я надеялся, — ворчливо сказал он, — что у вас хватит такта больше не показываться мне на глаза.
Она упала на колени. Головокружение прошло, остался только шум в ушах. Казалось, это вызвал один только его взгляд, полный скуки, отвращения и стыда.
Она посмотрела на него снизу вверх, но даже так он не превратился во взрослого, владеющего собой мужчину, которого она знала, а оставался несчастной тенью, которая сжимается с каждым лучом света.
— Вы должны помочь мне... пожалуйста, помогите! — взмолилась она, запинаясь, уверенная в том, что врожденная проницательность позволит ему самому догадаться о ее состоянии.
— Встаньте! — прошипел он. — Поймите, как стыдно будет, если передо мной увидят такую женщину, как вы, передо мной, ближайшим советником короля!
Она стояла на четвереньках, как животное, опираясь руками в пол.
— Я-то думала, что вы больше не хотите быть им! — сказала она. — Разве вы не проклинали свою должность в последний раз, когда я вас видела?
— О, да замолчите вы! — сказал он. — Я никогда не откажусь от того, что имею. Как только закончится история с Изамбур, король снова начнет мне полностью доверять. А вы убирайтесь отсюда и не вздумайте напоминать мне о минуте слабости!
Она раскрыла рот, чтобы сказать, что ждет ребенка, который может быть только от него, поскольку Бертран даже не прикасался к ней. Но не успела она начать, как под его напряженным, недовольным взглядом из головы вылетели все разумные слова, будто она поняла, что он их все равно не услышит.
Тогда из ее груди вырвался пронзительный, отчаянный крик. Она и подумать не могла, что способна так кричать.
— О боже, София де Гуслин! — вскричал брат Герин. — Почему вы ведете себя как безумная? Это вам не идет! Это не вы!
Он был прав. С тех пор как София носила ребенка, она чувствовала себя будто в чужой шкуре. Она тщательно продумала, что и как ему скажет, но теперь могла только пронзительно кричать, а потом разрыдалась:
— Не прогоняйте меня! Только не прогоняйте меня! Вы нужны мне!
Он не смотрел на нее, отказавшись воспользоваться своей наблюдательностью. Он даже знать не хотел, что явилось причиной столь необычного поведения Софии.
— Как вы думаете, кто стоит перед вами? — вскричал он в исступлении. — Я божий человек, на мне лежит ответственность за королевство! И не просите меня тратить время на женщину, которая, кажется, сошла с ума, хотя до этого дня всегда вела себя весьма разумно! Вы что, изображаете безумие Изамбур?
Снова в голове прежней Софии пронеслась мысль, что было бы умнее говорить спокойно и аргументировано, но демон, охвативший ее, никак не мог прекратить кричать, плакать и умолять.
— Пожалуйста! Не говорите так! Это ведь вы схватили меня тогда, в тот вечер в Суассоне! Не я выбирала ваше общество, а вы не позволили мне уйти!
Он прижался к стене, а она по-прежнему стояла на коленях в том же месте, где силы покинули ее.
— Это была ошибка! — в отчаянии крикнул он. Воспоминание о собственной слабости, казалось, вызывало в нем больше отвращения, чем сама София. — Это была ошибка и страшный грех. Если бы я только смог проявить больше самообладания! Если бы только я не выпил столько вина! О, если бы вы никогда не появлялись в моей жизни!
Она подумала, что он сказал бы то же самое, если бы знал о ее беременности, так что сообщать ему о ней совершенно бесполезно. Она не могла найти слов, а только снова издала крик, который прежде слышала только однажды, из уст Изамбур. Охватившая ее ярость была ей даже приятна. Она вскочила на ноги, больше не чувствуя ни слабости, ни тяжести, но потом снова упала к его ногам и схватила за руки.
Теперь закричал он.
— Вам следует уйти! Уходите! — крикнул он несколько раз подряд, но, видя, что его слова не произвели должного эффекта, позвал стражу.
Она не слышала, как они подошли. Она была целиком поглощена желанием отплатить ему за боль, которую он причинил ей. Она встала, посмотрела ему в глаза — теперь они находились на одном уровне с ее, — подняла руку, чтобы ударить его в лицо, чтобы вернуть его к реальности, заставить увидеть, что с ней происходит.
Но ее кулак не достиг тонкой, бледной кожи. Стражники уже схватили ее и оторвали от брата Герина, глядя на нее без всякого сочувствия и, видимо, заключив, что имеют дело с умалишенной. София почти не почувствовала, как ее ноги подкосились, и стражникам пришлось тащить ее за собой по коридорам на улицу.
Там она и осталась лежать, будто отчаяние и гнев никак не могли вырваться наружу, хотя ее внутренности горели, а глаза застилали слезы.
София нагнулась над грязной дорогой и ее вырвало второй раз за день.
Она смотрела перед собой невидящим взглядом и подумала о том, что каждый супруг имеет право убить неверную жену.
Страшная история красавицы Элизабет де Фермендуа до сих пор ходила по Парижу. После того как ревнивый супруг застал ее в постели с красивыми храбрым рыцарем Готье де Фонтеном, он до крови избил любовника, а затем так долго держал его над нечистотами головой вниз, что тот задохнулся от испарений. Жену же он задушил безо всякого сожаления.
Она устало вытерла рот рукой.
«Если Бертран узнает о ребенке и о том, кто его отец, — думала она, лежа в переулке, — он не осмелится призвать к ответу ближайшего советника короля. Но ничто на свете не сможет защитить меня от его руки. Он может применить силу, может убить меня. Я... Я пропала».
София одну за другой раскрывала запретные двери. Переходя от комнаты к комнате, она намеревалась не раскрыть тайну дома Бертрана, а вела свои собственные поиски.
Три ночи прошли с тех пор, как она безрезультатно просила брата Герина о помощи, и все это время она старалась соблазнить супруга. При этом она чувствовала себя еще более испорченной и грязной, чем тогда, когда ей приходилось удовлетворять желание Гризельдис или Арнульфа. Те жаждали прикосновений ее рук, но Бертран не хотел ее. Она просто пришла в его покои, легла рядом, прижалась к нему всем своим телом. Он решил, что это происходит с ним во сне, и оттолкнул ее.
— Нет! — попросила она и на ощупь отыскала его член, теплый, но мягкий. — Не отталкивайте меня — разве я не ваша жена?
Его член затвердел, но не от желания, а от гнева.
— Ты что, решила, что можешь таким образом заставить меня снять запрет и снова пустить тебя в библиотеку? О, даже самые дешевые парижские шлюхи не могли бы повести себя более дерзко. Ты так тяжело дышишь и так сильно потеешь... неужели ты думаешь, что я, супруг самой красивой женщины на Земле, когда-нибудь соглашусь лечь с тобой?
Она хотела соблазнить его из расчета. Однако его слова задели ее так, будто она положила к его ногам свое сердце. Он отвернулся от нее, а она тихо прорыдала до самого рассвета. Потом она вспомнила, что в одной из книг сестры Корделис читала про смесь из бобровой струи, мирры и руты, которая может привести к выкидышу.
Успокоенная тем, что нашлось средство избавиться от нерожденного ребенка, она наконец заснула. Но проснувшись, снова начала нервничать, поскольку не знала, где раздобыть необходимые ингредиенты.
«Бертран, — подумала София, — Бертран ведь готовит эликсир жизни, и не известно, какие травы он при этом использует. Ведь сверху иногда доносится пряный запах...»
Она знала, в какой комнате он работает, и решила исследовать остальные. Большинство из них были мрачными, ставни были закрыты, а шкафы заполнены не растениями, травами и приправами, а одеждой.
Поначалу она не обращала на это внимания, только потом подумала, что ей редко доводилось трогать такой мягкий материал, отделанный блестящими украшениями и маленькими колокольчиками, которые тихо позвякивали. Там были не только обычные юбки, но и тончайшие покрывала для головы и лица.
Должно быть, это одежда Мелисанды, пронеслось у нее в голове, и ей никак не верилось в то, что всего одна комната была посвящена волшебству, а все остальные просто хранили память о покойной жене Бертрана.
София открыла следующую дверь и тотчас же отпрянула назад. Запах, который мог быть приятным, не будь таким резким, казалось, прожег ей внутренности. Будто здесь не просто готовили флаконы с душистой водой, а выливали ее ведрами.
Она вышла в коридор, чтобы глотнуть свежего воздуха, и именно в тот момент ее обнаружили.
Внимательная Изидора, должно быть, заметила, что ее нет на нижнем этаже.
— Что вы тут делаете? Разве я не говорила вам...
София увернулась от ее сильной руки.
— Не прикасайтесь ко мне! — крикнула она. — Думаете, я позволю служанке командовать мной?
Сморщенная кожа Изидоры побледнела, непонятно, то ли от страха, то ли от гнева.
София тем временем устремилась в следующую комнату, охваченная порывом, как недавно у брата Герина. Ее гнал страх, страх смерти.
— Стоять! — крикнула Изидора. — Вам ведь нельзя... Я скажу вашему супругу!
— Дайте ему спокойно заниматься этой ерундой, колдовством. Будьте уверены, у меня полно собственных проблем!
— Несчастье! — воскликнула Изидора. — Вы приносите несчастье в наш дом!
— Ах, довольно! То, что я не приношу добра, мне известно уже давно. А вы наконец прекратите кричать!
Изидора прыгнула на нее сзади, как гибкая проворная кошка. Она схватила Софию за плечи, чтобы оттащить ее от двери. Однако та воспользовалась своим высоким ростом, подняла руку и ударила Изидору в живот. Нетерпение и ярость придали ей силы, и она оттолкнула в угол упорную, но старую сарацинку.
— Оставь меня, глупая женщина! — прошипела она сквозь зубы и открыла дверь.
Эту комнату тоже наполнял резкий запах, который забил ее легкие и заставил закашляться. Однако здесь уже не пахло духами, воздух был застоявшимся и спертым.
Она вздохнула и попыталась в темноте нащупать дорогу. Запах усилился и заставил ее остановиться.
«Может, Бертран убил животное, — подумала она и вспомнила о заколдованных кошках, которые нередко пробегали по Парижу. — Может, он таким образом хочет найти силу, которая нужна ему для эликсира...»
Она зажала рот рукой и уже хотела развернуться, уверенная, что в этой комнате уж точно нет лекарств.
Но вдруг к невыносимому запаху присоединился дребезжащий звук, будто столкнулись два серебряных сосуда. София никогда не слышала такого звука, но вспомнила, как кто-то говорил, что он опасен.
— Что, к черту... — вырвалось у нее, когда в глубине комнаты увидела фигуру, целиком завернутую в полотенца. Фигура издала продолжительный стон.
— О, боже! — отчаянно вскричала она и бросилась назад. Изидора вывела ее из комнаты и проводила вниз. Она была еще бледна и не вполне пришла в себя после удара, но не дрожала так сильно, как София. Но прежде чем София смогла сесть, к ее горлу подступила тошнота, и ее вырвало прямо перед сарацинкой.
— Я ведь советовала вам никогда не входить в запретную комнату! — объявила она строго, но в то же время покорно: ужасную тайну больше не имело смысла скрывать.
— Как я могла... как я могла предположить, — бормотала София, и ей казалось, будто горький сок, наполнивший ее рот, царапает горло как тысячи острых ножей.
— Выпейте воды! — приказала Изидора и протянула ей кружку. Возможно, это было обманом чувств, но вода имела такой же гнилой вкус, как и то, что она только что увидела.
Прежде чем она подняла глаза, Изидора обратилась к ней:
— Вы не должны никому говорить об этом, понимаете? Это известно только мне и Бертрану!
— Но ведь запрещено, — жалобно начала София, — запрещено, чтобы она жила здесь, в доме!
— Именно поэтому вы и не должны никому об этом говорить. Ее прогонят, и тогда...
Она заговорила тише, а единственный темный глаз впервые смотрел мягко. В ее взгляде сквозила услужливость и любовь, которая всегда относилась только к одному объекту: Мелисанде.
— Бертран... Бертран сказал мне, что она больна проказой. Но как это возможно, что она прожила так долго?
Изидора горько рассмеялась.
— О, эта болезнь не ведает времени! — воскликнула она. — Не забывайте, я ухаживала за королем Бодуином, и его тело гнило шесть лет, а он продолжал жить. Другие проживают по двадцать лет. Пройдет много времени, пока после первых признаков болезни человек заболеет по-настоящему. Я часто спрашиваю себя, не я ли занесла болезнь в ее тело. Может, проказа была на моих руках, когда я помогала ей родить маленького Теодора.
— Но... — беспомощно начала София.
Она никак не могла себе представить, что в человеческом свертке, который сидел там, наверху, с головы до ног обмотанный тряпками, как саваном, могла теплиться жизнь. Кожа лица была покрыта вздувшимися наростами, которые в некоторых местах переходили один в другой. Пальцы превратились в когти хищной птицы (у некоторых последний сустав отпал). Наконец, на голове вместо волос зияла мокрая красная рана.
Чудом было то, что Мелисанда вообще смогла поднять погремушку, которую носили с собой все прокаженные! Изидора мрачно кивнула. — Бертран терпеть не мог, когда я находилась с ней, — начала она свой неторопливый рассказ, — но когда... когда она заболела, я пришлась ему как нельзя кстати. Он решил, что мне, ухаживавшей за королем Бодуином, известны все средства, которые позволили бы сделать ее жизнь сносной. Я и правда знаю самые древние тайны. Я могу читать по звездам, по пению и полету птиц, знаю много разных ядов и колдовских напитков, могу варить микстуры, которые спасают или разрушают жизнь, — только вылечить Мелисанду я не в силах. Мне всегда было известно больше, чем он думал, и прежде всего то, что нет ничего ужаснее, чем смотреть, как смерть пожирает живого человека.
— Он любил ее, — сказала вдруг София, — он, несомненно, любил ее и сейчас еще любит. Он не бросил ее в беде.
— Я думаю, скорее, — холодно заметила Изидора, — ее красота и очарование были самым дорогим его владением. Он не хочет потерять его — и отчаянно борется, в то время как я смирилась с тем, что моя красавица в таком состоянии...
— Но он ничего не может поделать, — стала понимать София, — он пытается с помощью колдовства... и эликсира жизни остановить ужасное разложение.
— Следует отдать ему должное, — признала Изидора. — Он переживает за нее больше, чем кто-либо другой. Когда священник сказал ему что она стала заложницей Господа, то есть сама несет вину, он набросился на него и разбил ему лицо в кашу. Когда врачи не решались подойти к ней и сказали, что ее следует изгнать из Антиохии, чтобы она присоединилась к таким же больным, он решил покинуть Палестину и тайно перевез ее во Францию. А тут он с головой погрузился в поиски средства против смерти. Однако, несмотря на все это, он уже много лет не может выносить ее вида и старается всячески избегать ее. А это больше всего задевает мою госпожу. Ее тело сгнило, но только не ее дух. Она знает, что он боится ее, что она ему отвратительна, и страшно страдает от этого. Иногда меня одолевал такой гнев, что мне хочется наказать его еще сильнее, чем судьба, пославшая ему жену, больную проказой.
Неумолимая строгость снова наполнила ее черты, согнав с лица горькое выражение. Только сейчас София поняла, почему эта строгость всегда присутствовала во взгляде Изидоры, когда она смотрела на Софию.
— Мой брак с ним недействителен, — пробормотала София и подумала о короле и Агнессе и о том, что мстительный, но в то же время находчивый Бог подобрал для нее подходящее наказание за то, что она сделала с Изамбур.
— Ему вообще не следовало жениться на вас! — вскричала Изидора. — Никогда! Иногда, когда Мелисанда чувствует себя лучше, она смотрит в окно, наблюдая за Теодором, который думает, что его мать мертва. Она видела и вас и спросила меня, кто вы такая. Я старалась обмануть ее, но не знаю, удалось ли мне это.
— Почему он это сделал? — спросила София. — Зачем взял меня в жены?
— Король разрешил ему вернуться на родину, и Бертран остался перед ним в долгу. Но прежде всего... — Изидора немного помолчала, а потом продолжала с легкой насмешкой. — Когда-нибудь его могли подтолкнуть к браку с женщиной из благородной семьи. А вы — никто. Вы не могли потребовать, чтобы он... выполнял супружеский долг.
София невольно подумала о прошлой ночи, когда он хладнокровно отверг ее, и о намного более ранней ночи, когда она почувствовала его твердый член, но он им не воспользовался. Горячая волна стыда ударила ей в лицо.
— Он говорил с вами об этом? — вырвалось у нее.
— Он должен был мне это обещать! — взволнованно воскликнула Изидора. — Я бы никогда не стала мириться с тем, чтобы он изменял моей несчастной госпоже. Никогда не допустила бы, чтобы другая заняла ее место.
Она поднялась, и София подумала, что Изидора напоминает ангела мести. Быстрые, взволнованные слова, произнесенные ею только что, уступили место трезвому расчету.
— И что бы вы сделали? — медленно спросила она. Изидора мрачно рассмеялась.
— Я обязана только моей госпоже и ее браку, — больше никому. Я ведь уже сказала, что знаю средства, которые спасают жизнь, и те, что убивают... нет, нет, я вовсе не хочу напугать вас. Молчите и ведите себя тихо, и я с радостью буду смотреть, как вы здесь живете. Я скажу Мелисанде, что вы — служанка, которая по ошибке вошла в комнату, и забудем об этом.
София съежилась под злобным взглядом Изидоры, но теперь, когда та повернулась и пошла прочь, она стряхнула с себя ужас, навалившийся на нее при виде Мелисанды. После того как все было оговорено, единственно серьезной проблемой опять стал злополучный плод, зревший в ее теле.
Ей нисколько не удалось продвинуться в решении этого вопроса, не удалось найти средства повернуть судьбу в лучшую сторону.
— Изидора! — крикнула она и на мгновение подумала, почему бы ей не попросить ее о помощи. За молчание Софии та наверняка найдет все необходимое, чтобы избавить ее от ребенка.
— Изидора!
Сарацинка обернулась и только в тот момент София подумала о том, что, пытаясь убить ребенка, она подвергает опасности и собственную жизнь. Некоторые женщины, предупреждала ее Корделис, от этого средства могут истечь кровью. Разве стоило идти на такой риск? Не было ли другой возможности спастись?
Она начала говорить прежде, чем в ее голове созрел план. Они приняла решение в спешке, как тогда, когда предала Изамбур, руководствуясь не трезвым умом и обдуманными действиями, а только стремлением обеспечить себе достойную жизнь.
— Бертран обманул вас, — сказала София и закусила губу, чтобы скрыть дрожь. — Он обманул и вас, и меня, и, конечно, Мелисанду.
Она никак не могла остановиться. Она плела свою длинную речь, думая об Агнессе и вспоминая, что та ей говорила. Ее слова — вспышки в памяти, и она цитировала их, даже ничего не меняя.
— Уже в первую ночь, — начала она, не спуская глаз с бледного лица Изидоры. — Уже в первую ночь Бертран пришел ко мне. Он приказал мне закрыть глаза, расслабиться и позволить ему сделать то, что он хочет. Он встал на колени между моими ногами, не обнимая, не лаская меня. Его член был большим и твердым, и он вошел в меня как острая стрела, которая разрывает и убивает. Я расплакалась. «Замолчи!» — приказал он и продолжал доставлять себе удовольствие!
Изидора приложила руки к груди и подошла ближе к Софии.
— Я повиновалась и никогда не противоречила ему, — продолжала София. — Зачем? Он был моим мужем. Я думала, Мелисанда умерла! А мое послушание понравилось ему, о да, конечно, понравилось. В последующие ночи его прикосновения стали более горячими, жадными и мягкими, и я уже почти не ощущала боли. Знаете, что ему нравилось больше всего?
— Я не верю! — прервала ее Изидора. — Я в это просто не верю!
— Он солгал вам, — твердо повторила София. — Он очень хотел меня. Возможно, он чувствовал себя обязанным Мелисанде и продолжал поиски эликсира. Но, глядя на меня, он забывал про ее сгнившее тело. Больше всего он любил, чтобы я не смотрела ему в лицо. Я должна была лежать на животе, под который он подкладывал подушку. Тогда он вставал позади меня, раздвигал мне ноги и брал меня так, как это делает кобель с сукой, прижимая к моему затылку горячий рот. Мы занимались этим как звери, и ему нравилось, и даже мне, после того, как я привыкла.
Изидора, казалось, не могла вымолвить ни слова, только качала головой.
— На мне нет вины, — взволнованно сказала София. — Я ничего не знала о его жене. Я знала только, что он из тех мужчин, что не умеют сдерживать свои порывы. Он... он делал это снова и снова. Он... даже говорил, что любит меня.
Изидора сделала глубокий вдох.
— Это неправда! — ошеломленно и возмущенно сказала она.
София сжималась под ее взглядом, но не переставала говорить.
— Конечно, в начале... в начале нашего брака он часто избегал меня, говорил, что наше счастье находится под угрозой. И в последнее время он говорил... да, если я правильно помню... о, какой же слепой я была, что не могла правильно истолковать эти слова, какой глупой!
Изидора вышла из оцепенения и схватила ее за руку.
— Что, — в панике вскричала она, — что он говорил?
Почувствовав железную хватку Изидоры, София поняла, что бессильна. Она не хотела отказываться от своего безумного плана, но опустилась на стул, потому что не могла больше стоять.
— Он будто говорил о каком-то препятствии, которое мешает ему жить и угрожает его счастью. Но также о том, что мне не следует бояться. Он найдет средство убрать его...
Изидора стала белой, как мел. София тоже побледнела, будто в ее лице не осталось ни кровинки. Прежняя дурнота подступила к горлу, но разразилась не рвотой, а полнейшей потерей сил. Она не смогла удержаться на стуле и сползла на пол. Лежа на холодном кафеле, она не знала, является ли охватившее ее бессилие частью игры или нет. Она заметила, что плачет, только тогда, когда Изидора присела рядом с ней и положила ее голову к себе на колени. Это было так приятно и утешительно, что Софии захотелось лежать так вечно, и она забыла о том, что еще более мерзкой и бессердечной, нежели ее обман, была эта потребность в утешении.
Она услышала решительный голос Изидоры. Грубые руки гладили ее виски.
— Это не ваша вина, — говорила сарацинка. — Не ваша вина. Бертран поплатится за это...
София снова опустила голову и мечтала о том, чтобы лежать так вечно.
— У меня будет ребенок, — причитала она. — Он — свидетельство подлого предательства Мелисанды. Если вы хотите бороться за ее честь, делайте это. Потому что так вы защитите и мою честь. Я тоже не останусь в долгу, поскольку пообещаю заботиться о благе Мелисанды до самого конца. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы она смогла мирно умереть в родных стенах. Изидора, помешайте тому, чтобы Бертран решал ее судьбу, и поручите ее мне!
Она закрыла глаза и наслаждалась теплом Изидоры и прикосновениями ее рук.
— Поклянитесь, — шепотом потребовала сарацинка, — поклянитесь, что всегда будете защищать Мелисанду!
София не смотрела ей в лицо, а уютно уткнулась в ее руки.
— Ну конечно же я обещаю это, — легко сказала она.
— Нет, обещаний мало. Поклянитесь! Поклянитесь!
— Ну хорошо, я клянусь. Клянусь жизнью ребенка, которого ношу!
Она не посчитала подобное обещание жертвой. Гораздо болезненнее ее грызло что-то другое, вызывая еще большие мучения.
«Только не нужно этого записывать, — думала София. — Не нужно писать ни о предательстве Герина. Ни о Мелисанде. Ни о моей дьявольской лжи. Нет, я не должна этого записывать. Это уничтожит меня, если я это прочту. Я должна отделить важное от второстепенного».