Замок Мант был мрачным и сырым.
София удивлялась тому, что в его темных углах вообще могла держаться паутина, которая при ближайшем рассмотрении казалась сотканной не из серых нитей, а из вязких водорослей.
Черные монахи будто собрались в каждом углу, чтобы обеспечить короля достаточным количеством молитв.
Разговорчивый паж, сопровождавший Софию и Изамбур, был весел и жизнерадостен, будто не ощущал запаха смерти, витающего повсюду. Он рассказал об ужасном монастыре вблизи Мант, откуда пришли все эти монахи.
Рыцарь по имени Дагоберт основал его, лежа на смертном одре, желая таким образом искупить свои грехи. Всю жизнь он грабил, разрушал церкви и нападал на паломников. Особенно нравилось ему калечить невиновных. Сто пятьдесят людей с отрубленными руками или выколотыми глазами жили в этом монастыре. За ними ухаживал монах, который в тот день был освобожден от обычной работы и молился не о спасении души ужасного Дагоберта, а за душу короля.
София почувствовала облегчение, когда паж наконец замолчал и к ним вышел дофин.
Его глаза покраснели, лицо, которое, несмотря на многочисленные битвы, выглядело немного женственным, было уставшим и опухшим.
— Хорошо, что вы приехали вовремя, — сказал он, обращаясь скорее к Софии, чем к молчаливой Изамбур. — Король, прежде чем покинуть эту землю, хочет переговорить со своей супругой. София едва сдержалась, чтобы не усмехнуться. Она уже собиралась спросить, почему только теперь, когда уже ничего нельзя было изменить, он стал бояться за свою душу, как когда-то ужасный Дагоберт, почему мысль о супруге не заставила его покаяться раньше.
Однако судить об этом было не ее дело, точно так же, как она не имела права отказаться от изнурительного путешествия в этот замок. Едва она услышала эту просьбу, или, вернее, приказ, как тотчас же стала собирать Изамбур в дорогу.
Королева, как и София, вспотела и была покрыта пылью, но мыться и приводить себя в порядок времени не было.
Позади дофина появилась знакомая темная фигура. Брат Герин вежливо кивнул в знак приветствия, но, как всегда, едва взглянув на Софию, смущенно отвел глаза.
— Идите же скорее к нему! — приказал он дофину. — Король только что в последний раз исповедовался. Теперь он желает видеть Изамбур.
До этого момента смерть Филиппа оставляла Софию равнодушной. Только теперь она поняла, что власть Герина уменьшится, у него пропадет смысл жизни, упрямая борьба за влияние и власть станет бесполезной, если больше не будет короля, которым можно управлять, как марионеткой.
«Ты, как и он, превратишься в пыль, — подумала она со злорадством и сочувствием, привычно хватая Изамбур за руку и толкая ее вперед. — В пыль, независимо от того, на сколько лет ты его переживешь».
Комната, в которой лежал король, была такой же мрачной, как и весь замок. Ставни были раскрыты, но свет, проникавший сквозь окна, был пронизан столькими частицами пыли, что казался грязным.
Король старался спрятаться от слабых лучей солнца, отворачивая голову в сторону, будто ничего не хотел знать о мире, которым больше не мог управлять.
София в последние годы редко видела его. Нездоровый серый цвет лица был ей знаком. Страшнее всего были морщины, которые походили не на следы, которые возраст оставляет на лице человека, прожившего бурную жизнь, а на предвестников смерти. Тело короля будто усыхало изнутри, но его пожирало не гниение, а сильный жар. Его глаза блестели, и когда он перевел взгляд на Софию, то не узнал ее.
— Вы пришли, моя королева, —• сказал он, ошибочно обра-тясь к Софии, в то время как Изамбур бесполезно и неподвижно стояла у порога.
Его веки, лишенные ресниц, задрожали, когда он, кряхтя, поднялся в постели и, воспользовавшись остатками сил, взял руку Софии.
— Изамбур, — сказал он. — Изамбур... так уж случилось, что я дотронусь до тебя еще раз... еще раз после той злополучной ночи.
Его черты успокоились. Они больше не скрывали давнишнюю, тщательно хранимую тайну о первой брачной ночи. До этого времени он рассказывал о ней только своей третьей супруге Агнессе, но София догадывалась, что нужно сказать лишь несколько слов, чтобы выудить из него признание. Она осторожно повернулась, чтобы посмотреть, последовал ли за ней брат Герин или дофин Луи, но то ли из уважения, то ли устав от женщин ни тот, ни другой не остался в комнате короля.
Еще до конца ничего не спланировав, София наклонилась к умирающему.
— Я прошу прощения за то, что тогда сделала, — невольно прошептала она.
Она надеялась, что затуманенный лихорадкой мозг короля не позволит ему удивиться тому, что Изамбур вдруг заговорила. Он с пониманием кивнул.
— Я решил, что вами завладел дьявол, — сказал он, и на его потном лице отразилось отчаяние. — Сейчас я спрашиваю себя, не лукавый ли покушается на мою душу и ждет, как бы вырвать ее у добрых ангелов. Ведь в тот короткий момент, когда она покидает тело и отправляется в опасный путь в потусторонний мир, она совершенно беззащитна.
Изамбур стояла молча. Казалось, будто она даже не дышала.
— Сэр, — прошептала София. — Сэр... мы с вами в последний раз видим друг друга на этой земле. Если вы простите меня, вашу супругу Изамбур, то и сами очиститесь от грехов. Только скажите мне, что вас сильнее всего мучило, что больше всего рассердило в ту далекую ночь...
Она вовсе не стыдилась того, что выдавала себя за другую. Ее толкало на это не только любопытство, но и ощущение того, что она имеет право узнать эту тайну.
Разве не та ночь стала началом всех пагубных событий? Разве ее собственная жизнь'не сложилась бы иначе, если бы король не отверг Изамбур?
Ей бы не пришлось предавать королеву, Грета не прокляла бы ее и она не стала бы женой Бертрана. Она не стала бы заставлять Теодора учиться и не вынудила бы Мелисанду покончить с собой. Может быть... может быть, она лучше бы узнала брата Герина, но той ночи в Суассоне никогда не было бы, когда ярость, вызванная поведением короля по отношению к Изам-бур, толкнула его в ее объятия. Не было бы Катерины, и некому было бы подначивать других женщин убить ее как колдунью.
— Что... — наставала София. — Что тогда произошло? Давление его руки ослабло, лысая голова опустилась на подушки. Слабое дуновение вестра из окна подняло сухую пыль.
— Изамбур, — прокряхтел умирающий король, — Изамбур...
София уже подумала, что это станет его последним словом и ее вопрос останется без ответа. Но потом он, тяжело переводя дыхание, рассказал все, что случилось с ним в ту ночь в Амьене и что потом тридцать лет отравляло ему жизнь.
Длинное шествие скорбящих провожало короля в последний путь тем жарким июльским днем.
Тело Филиппа одели в королевские одежды, в тунику и далматику. На голове его была корона, а в правой руке — скипетр. Сквозь золотой платок, покрывавший его голову, просвечивало восковое лицо, хотя со времени его кончины прошло несколько дней.
В аббатстве Сен-Дени, которому он оставил свое личное имущество, он должен был быть захоронен между могилами его предков Дагоберта и Карла Лысого, и туда его теперь провожали великие люди кролевства, бароны, графи и епископы.
Их лица стали потными под палящими лучами солнца, но церковь Сен-Дени встретила их ледяной прохладой и неярким пятнистым светом, падавшим из цветных окон.
София вместе с остальными заняла место и принялась рассматривать окружающих.
Морщинистая кожа Изамбур из-за напряжений последних дней была не матовой, а красной, и, хотя, конечно, это не являлось ее целью, столь необычный признак здоровья был будто насмешкой теперь уже мертвому противнику, который лежал в своем холодном гробу. «Думал ли кто-нибудь, глядя на нее, что сделал ей король? — размышляла София. — Видели ли в Изамбур его жертву, а не вдову?»
Это было сложно понять. После смерти Филиппа все избегали говорить о нем плохо; но прославляли его как величайшего короля Франции. Уже появились первые легенды, согласно которым он был отмечен Божьей милостью и защитой. Лежа на смертном одре, он стал причиной многих чудес: с неба пришла комета, чтобы возвестить о том, как потрясены ангелы. В далекой Италии тяжело больному рыцарю явилось видение Филиппа, и он выздоровел. А когда тело перевозили из Мант в Сен-Дени, многие больные золотухой избавились от ужасных узелков на лице. У церкви аббатсва уже собралось множество страждущих. Это было начало бесконечного потока, который в течение многих месяцев будет приносить к могиле короля желающих излечиться.
Взгляд Софии перешел с Изамбур на тех, кто последовал за ней как за королевой Франции. Глаза Бланш лихорадочно блестели. Может, она по-прежнему страстно желала козьего сыра и черных оливок или справилась с тоской по родине, как и с отвращением, которое у нее поначалу вызывало серое осеннее и зимнее небо? Привыкла ли она действительно к скромной, тихой жизни, которая началась после скандала, или только того и ждала, чтобы снова стать самой могущественной женщиной при дворе?
Вместо обычного презрения она ответила на взгляд Софии с упрямством ребенка, как будто это было ее наказание, а не наказание короля, что ее час пробил и больше ни у кого не было власти обвинять ее и королевского супруга в ереси. Она крепко держала за руку своего старшего сына — после смерти маленького Филиппа им стал Луи. Он был слишком мал, чтобы понять, что он теперь — наследник престола, лишь изумленно следил за каждым движением епископов и шевелил губами, повторяя слова молитв.
Так же, как и Бланш, он не замечал того, что не все смотрели на него с добротой. В глазах большинства читалось неудовольствие. Такими были глаза Филиппа-Гупереля из Болоньи, второго сына Филиппа, которого ему родила умершая Агнесса и который — несмотря на то, что папа признал его законным, — так и не мог избавиться от того, чтобы его называли ублюдком.
Взгляд Софии упал на Готье Корнута, архиепископа Сен-ского, Конрада, епископа из Пуату, кардинала Андольфа, легата Сен-Сьеж, Гийома де Жонвиля, архиепископа Реймского. В их ряду сидел и брат Герин. Он непривычно смотрелся в одежде епископа Сенли, которую надевал очень редко. Его лицо по-прежнему было сковано страхом, вызванного тем, что могущественный и в то же время ненавистный король умер. Он с трудом опускался на колени — возможно, у него болели стареющие суставы.
Уже в замке Мант, в котором умер король, София с сочувствием и насмешкой поняла, что теперь он утратит свое было могущество.
Здесь, среди притихшей толпы, София почувствовала, что буря в ее душе улеглась. Она и правда будто освободилась, благодаря пощечине, которой наградила его много лет назад. А может, помогли слова, которые умирающий король сказал о преступлении Изамбур в первую брачную ночь. Как бы то ни было, она была настроена невозмутимо и доброжелательно.
Позже, когда брат Герин вошел в покои вдовы короля, чтобы обсудить с ее свитой будущее, она рассказала ему о тайне.
— Я всегда думала, что ее единственная защита против че-резчур навязчивого мира — ее жуткий крик, — начала она. — Но оказалось, что сила, вырывавшаяся через крик, могла также порождать невиданную физическую мощь, какой обладает даже не каждый рыцарь. Она слабоумная, не умеет ни говорить, ни писать и кажется такой же беспомощной, как только что вылупившийся цыпленок. Но когда король лег на нее и сделал ее своей женой, когда зажал ей рот сильной рукой, чтобы не слышать ее жалобных стонов, она схватила его за плечи и не просто оттолкнула от себя, а перебросила через всю комнату, будто она — великанша, а он — маленький котенок. Только когда он прекратил ее трогать, она снова погрузилась в себя, и, глядя на нее, можно было подумать, что она и перышко поднять не в состоянии и что эта волшебная сила, проявившись один раз, пропала навсегда. Наверное, это потому, что она достигла своей цели, а после той ночи на нее больше не ложился грубый, бесчувственный мужчина.
Брат Герин смотрел на нее недоверчиво. То ли он считал, что сейчас не время раскрывать подобные тайны, то ли попросту не верил ей.
— Король явно был не в себе, когда рассказывал это, — решительно заявил он, после того как она рассказала ему, откуда узнала тайну. — Посмотрите на королеву... то есть на вдову короля. Разве можно Поверить, что она обладает какой-то силой?
София пожала плечами и вслед за ним посмотрела на худую хрупкую фигуру, которая носила траурный наряд с таким же раснодушием, как и торжественные пышные платья.
— Теперь-то уж точно нет, — сказала она с небольшим сожалением. — Но раньше — вполне возможно. И неважно, что именно она сделала: это было что-то, что сильно напугало и разозлило короля, а что может быть для него страшнее, чем то, что она оказалась сильнее его?
Брат Герин не желал противоречить ей во второй раз, но не мог сдержать неприязни, почувствовав в ее голосе почти что благоговение.
— Но она не была сильнее его, — угрюмо ответил он. — Уже на следующий день он отверг ее.
— Да, конечно! — согласилась София. — Потому что вы ему помогли — и я тоже. Конечно, я и сегодня об этом не жалею, другой возможности у меня все равно не было, и если я стала причиной того, что силы Изамбур иссякли навсегда, значит, этого было не избежать. Но все же я думаю, что она доказала, что обладала волей делать то, что ей подсказывало тело. Она не думала о последствиях. Она была непреклонна и в какой-то степени осталась такой и сегодня, потому что все так же отказывается принимать участие в этом мире.
— Ха! — горько рассмеялся он, будто она намеренно оскорбила его и ему нужно было ответить ей. — Ха! Но она ведь этим совсем не пользуется!
Всего несколько часов назад она неподвижно и равнодушно разглядывала его, но теперь посмотрела на него так, будто он стал прежним, непреклонным, упрямым, и в то же время угрюмым и трусливым. Это был не давний гнев, а воспоминание о том, какой молодой она была во время их первой встречи.
— А вы-то какую пользу извлекли из своей жизни? — вызывающе спросила она. — Вы — один из умнейших людей Франции и тем не менее никогда не стыдились ходить перед королем на задних лапках, как собачонка. А теперь стараетесь прислуживать и его преемнику? Вы что, утешаетесь тем, что именно вы принимаете все решения, даже если это происходит втайне и никогда для вас, вашей жизни и вашего счастья?
— Вы превратились в ворчливую старую женщину, София!
— О нет, — опровергла она упрек. — Нет! Когда-то я думала о вас намного хуже, чем сейчас. Я знаю о такой жизни непонаслышке, и удовлетворения мне она не принесла. Изамбур даже не искала этого, никогда не поднимала нос, стремясь почуять, откуда ветер дует и как лучше себя вести с тем или иным человеком. Ее жизнь, наверное, кажется проклятой по сравнению с нашей, но, по крайней мере, она всегда и без всяких исключений была ее жизнью. Она отталкивала от себя всех. Она никогда никем не пользовалась, чтобы удержать власть. Я пыталась бороться против законов нашего времени. Она же с самого начала не подчинялась им.
— И за это вы уважаете ее?
София задумчиво смотрела мимо него. Вплоть до похорон короля она не думала о том, какие последствия его кончина будет иметь для ее жизни. Теперь она почувствовала отвращение, поняв, что ей придется смириться с нарушенной симметрией дней и жить или при дворе с Изамбур или в доме, ставшим невыносимо пустым после того, как Изидора умерла, Теодор уехал в Италию, а Катерина ушла в монастырь города Корбейль.
— Возможно... немного, — пробормотала она. — Я знаю, вы не любите вспоминать об этом, но был день, когда вы сказали: «Иногда мне хочется просто умолкнуть». Сегодня я чувствую то же самое.
Было видно, что это признание смутило и тронуло его.
— Это неправда, — тихо сказал он, — что все воспоминания мне одинаково неприятны. Нет, далеко не все...
Она слабо улыбнулась, подняла руку и потянулась к его лицу Он сжался, ожидая нового удара, как во время их последнего разговора. Но она и не думала бить его.
С едва заметной улыбкой она отрешенно провела рукой по его смятой, покрытой пятнами коже. В этом движении не было ни презрения, ни ласки.
Он стоял, окаменев.
— Что вы собираетесь делать? — спросил он. — Каковы ваши планы?
Но ответить ей не удалось.
Снаружи послышался требовательный стук, и в то время как София отпрянула от него, чтобы никто не стал свидетелем возникшей между ними близости, в покои решительно вошла
Бланш. Теперь она была не дофиной, а королевой. С ее лица почти полностью исчезло плаксивое, горестное, детское выражение. Брат Герин был первым, кого она увидела, и поскольку она искала именно его, то не стала тратить время на то, чтобы осмотреть всю комнату или поздороваться с Изамбур, поскольку знала, что та не только не говорит, но и ничего не замечает. С поспешностью, так непохожей на ее прежнюю нерешительность, она заговорила:
— Вы были ближайшим советником короля, за это вам благодарна вся Франция. Но моему супругу вы не раз усложняли жизнь.
Брат Герин хотя и не ожидал увидеть ее здесь, но, казалось, был готов услышать эти слова.
Он тотчас же ответил, будто заранее подготовил и хорошо выучил урок:
— Я готов служить Луи так, как служил великому Филиппу Августу.
Бланш улыбнулась, но ее глаза смотрели по-прежнему серьезно.
— Вам известно, что мой супруг слушается моего слова и доверяет мне, — сказала она язвительно, но он сделал вид, что не заметил этого.
— Значит, я готов преклониться и перед вами.
Он не ограничился сказанным, а проделал жест, столь знакомый Софии с той самой ночи, когда Филипп отверг Изамбур и брат Герин пытался подействовать на него. Он встал на колено, немного более неуклюже, чем раньше, но все с той же презрительной решимостью.
В свое время это зрелище вызвало у Софии отвращение. А теперь она лишь язвительно рассмеялась. Брат Герин стоял, не двигаясь, а Бланш была так удивлена его поведением, что даже не смогла удержать на лице заученную гримасу.
София даже не думала о том, что бы так же выразить королеве свое почтение. Она стояла прямо и невозмутимо следила за происходящим.
— Я думала, женщине не подобает пренебрегать порядком, свойственным ее положению, и требовать больше знаний и власти, чем предусмотрено для нее Богом, а это совсем немного, — сказала она с явной насмешкой. — Вы порицали меня за неправильное обучение, но мне кажется, что вы не только верите в него, но и живете в соответствии с ним.
Бланш взяла себя в руки.
— Королева подчиняется иным законам, нежели обыкновенная женщина, и вы сами в свое время научили меня этому, — холодно ответила она. — А вам тут нечего делать, так что будьте добры...
София выпрямилась и решительно направилась к королеве Бланш.
— Я не стану вставать на колени, как брат Герин, — прервала ее София. — Но будьте спокойны: вам не придется прогонять меня силой. Я и сама не останусь в Париже.
Позже София шагами меряла комнату. Она не смотрела на носильщиков, освобождавших дом от мебели, чтобы можно было продать его по хорошей цене, не слышала слуг, которые радовались тому, что наконец покинут этот темный, пустой дом и перейдут в служение Аделины Бриенской.
«Увижу ли я когда-нибудь Герина снова? — вот о чем она беспрерывно думала уже несколько часов. Было ли это прощание — примирительное и несколько разочаровывающее?»
София не записала это, а принялась упаковывать те немногие вещи, которые собиралась взять с собой в монастырь города Корбейль. А когда позже взялась за перо, снова отделила главное от второстепенного и записала только то, что считала действительно важным.