— Так оно и есть, — сказала София позже сестре Роэзии. — Ничто не убивает дух сильнее, чем закостенелость и консерватизм, хотя все вокруг говорят, что бояться за будущее науки не стоит.
Она подумала о Теодоре, о том, как он сейчас живет, жалеет ли о своем поступке, нашел ли свое счастье вдали от родины, освободившись от здешнего давления, мучает ли его мелонхо-лия, как прежде. Мог ли он предположить, что в руках нищенствующего ордена окажется будущее науки?
Хотя на эти вопросы и не было ответа, София в дни, последовавшие после визита Бланш, чувствовала себя легко и воодушевленно. Прошлую и нынешнюю жизнь, казалось, не разделяля бездна, которую ей приходиось с трудом преодолевать каждый раз, когда она оглядывалась назад. Когда она преподавала Роэзии или записывала для нее тексты по памяти, чтобы та узнала об основах грамматики, физики, астрономии и философии, ей казалось, что ее жизнь совершенна, а не проклята. И от Бланш во время ее визита к Изамбур она не услышала ни одного презительного слова, только дружественную болтовню, предусмотренную этикетом, как будто Бланш теперь, когда она всеми силами и всем своим разумом боролась за власть своего сына Луи, наконец поняла, чем обязана Софии.
В то время как София чувствовала себя все более сильной и состоявшейся, Изамбур слабела с каждым днем. С тех пор как она два года назад начала кашлять кровью, ее тело становилось неподвижнее и ее бил постоянный озноб. Она отказывалась есть, ее лицо побледнело и осунулось.
Но хотя все ждали смерти и ее запах, казалось, уже витал в келье, смерть не спешила забирать королеву. Изамбур пережила и зиму, и весну 1237 года. Грета собирала розы в саду и раскладывала их на одеяле больной. Раньше Изамбур с радостью вдыхала аромат цветов, теперь даже он не мог заставить ее пошевелиться.
— Я не понимаю, — сказала Грета в одно из редких мгновений, когда они с Софией были в келье одни, — почему та, которая не могла даже твердо ходить по земле, не оторвется от нее быстро и легко, почему ее душа просто не отлетит.
София пожала плечами, не зная, что сказать. В последние месяцы ее часто просили помочь королеве и продлить ее жизнь. Она всегда отказывалась, объясняя, что она хотя и готова избавить Изамбур от боли, если та станет мучить ее, но не станет удерживать ее на земле. И Изамбур продолжала жить без ее помощи.
— Знаешь, чего мне иногда хочется? — продолжла Грета. — Чтобы она еще хотя бы раз произнесла какой-нибудь звук. Она умолкла с тех пор, как ты предала и оттолкнула ее.
София отвела глаза в сторону. Рука Изамбур, которую она взяла, была ледяной и синеватой.
— Я думала, ты мне это простила.
— Скажи, ты жалеешь об этом?
— Не я распоряжалась ее судьбой, а король.
— И ты встала на его сторону. Ты жалеешь?
Грета говорила так же быстро, как и раньше. Она так и не смогла избавиться от неуклюжего датсткого акцента. София же говорила неторопливо и обдуманно.
— Нет, не жалею, — ответила она. — Я и сейчас думаю, что не могла поступить иначе. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что доверилась брату Герину, поверила, что он мужчина, достойный такой женщины, как я. Но и это теперь в прошлом, и сегодня я хочу только одного: чтобы Катерина не была одержима такой же ненавистью, как прежде я.
Грета не ответила, сказала только, что пойдет собирать свежие цветы для Изамбур.
— Уже июль! — крикнула София ей вслед, не в силах удержать ее. — Розы давно отцвели.
Рука Изамбур стала еще холоднее, будто в ней не осталось ни капли крови. Днем в келье было жарко, но королева, казалось, всем телом дрожала от холода. Солнечный свет не проникал ни в ее слепые глаза, ни в неподвижные члены.
София задумчиво погладила ее руку. Сестра Корделис в свое время научила ее единственному средству согреть тело, когда не помогают ни одеяла, ни огонь. Она отпустила руку Изамбур, подвинула хрупкое тело немного в сторону и прилегла на освободившееся место рядом с больной.
Раньше от прикосновений к больным ей становилось дурно. Сейчас она лежала, прижавшись к умирающему телу, чувствуя только удивление, что Изамбур, такая маленькая, слабая и лишенная разума, все еще жила.
Должно быть, она задремала, как вдруг услышала звук, похожий на шепот. Такое могло ей только присниться.
София посмотрела на Изамбур, и та, промолчав более сорока лет, шептала снова и снова имя «Рагнхильда... Рагнхильда».
— Меня зовут не Рагнхильда. Меня зовут София, — ответила она, думая, что все еще спит.
В уголках губ Изамбур блестела белая пена.
— София, — сказала она угасающим голосом. — София...
Изамбур умерла в тот же день.
Ее слепые глаза закрыли, исхудавшее тело перенесли в крипту, и вокруг него собрались сестры, чтобы молиться. После ее смерти они стали испытывать к ней еще большее благоговение, чем при жизни. Одна из них, которая, подстегнутая слухами, надеялась уловить рядом с Изамбур дыхание святой жизни, разочаровалась, когда увидела перед собой безмолвную старуху со слепыми выпученными глазами. Но ее тело, накрытое мягким шелковым платком, так что проступали только очертания ее лица, не противоречило легендам, которые вначале церковнослужители рассказывали для того, чтобы навредить королю Филиппу, а потом, после Бувина, — чтобы увеличить его славу святой женой.
София чувствовала себя лишней. Она не стала молиться вместе с остальными, и то же самое сделал Грета. Обе женщины любили находиться в обществе живой Изамбур, но не мертвой. — Я никогда не верила тому, что священники рассказывают о воскрешении плоти, — торопливо сказала Грета. — Я думаю, ее тело было скорее тюрьмой для большой души.
София с сомнением посмотрела на нее, поскольку считала, что в случае с Изамбур тело было не тюрьмой, а сосудом, скудное содержимое которого давно иссякло. Но вслух она этого не сказала.
Грета и не ждала, что София согласится с ней. — Посмотри, — скзала она, указывая на увядшие розы, которые она собрала для королевы, — она завяла, как эти цветы. Они ей больше не нужны...
Вместо того чтобы бросить их на пол, она вложила их в руку Софии. Та задумчиво приняла их и отправилась с ними наверх, в свою маленькую, но светлую комнату, в которой читала и писала. Она положила розы на письменный стол. Лепестки стали темными, как вино, а стебли почти серыми.
«Я должна записать, — подумала она, — что сегодня, 30 июля 1237 года, умерла Изамбур, бывшая королева Франции, вдова Филиппа II, которому после Бувина присвоили титул Август». Она взялась за перо, опустила его на пергамент и услышала, как оно заскрипело.
«Изамбур заговорила, —
записала она. — Она назвала меня по имени. Она простила меня, хотя я никогда ее об этом не просила».
София опустила руку. Большой палец заболел, хотя она привыкла писать помногу.
«Должно быть, я сошла с ума», — подумала она с горькой улыбкой.
Позднее, когда на монастырь опустилась ночь — последняя, когда прах Изамбур еще находился в Корбейле, поскольку на следующий день его должны были перевезти в Сен-Дени, — София все же прокралась в крипту, чтобы попрощаться с королевой. Крипта была пышно убрана не только из-за смерти Изамбур, но и из-за того, что несколько дней назад сестры отмечали праздник Анны, матери Марии.
Было далеко за полночь, и в крипте вместо многочисленных сестер в желтом свете свечей сидела одна. Усопших не было принято ни на минуту оставлять в одиночестве, поскольку ими могли завладеть силы преисподней. Сторожить тело умерших было нелегкой задачей, и склоненная голова сестры свидетельствовала не о ревностных молитвах, а о страшной усталости. В крипте раздавался тихий храп.
София подошла к Изамбур. Из-под тончайшего платка проглядывала кожа, но не бледная, как воск, а синеватая, будто королева перед смертью подверглась избиению.
— Хотя тебя и считают святой, — тихо промолвила София, — но снова оставляют одну, как часто делали, когда ты была жива.
София задумчиво потрогала увядшие розы, которые принесла с собой, и положила на Изамбур. Цветы походили на капли крови. Сама того не замечая, она начала говорить, как она любила в последнее время, пользуясь тем, что Изамбур хотя и выслушивала ее, но никогда не возражала, не давала советов и замечаний.
— Значит, от тебя останутся только увядшие розы, — начала она. — Это меня не удивляет. Потому что такие женщины, как ты, лишенные рассудка и языка, бесполезны и бренны. Ты годишься только для того, чтобы служить образцом тем молодым девушкам, которых учат слушаться и преклоняться. О, глупая, глупая Изамбур, как ты могла напоследок назвать мое имя, показывая, что доверяешь мне? Ведь я заслуживаю твоего доверия меньше, чем кто-либо. Знаешь ли ты, что и я все время только использовала тебя, вплоть до последнего дня. Здесь, в монастыре, ты нужна была мне для того, чтобы избежать одиночества.
В крипте витал сладковатый запах разложения. Цветы пахли так же, как и тело, которое начало гнить, хотя само оно не пахло.
София говорила и говорила, не в силах остановиться.
— А знаешь, это ведь ты свела меня с братом Герином. Нас объединило стремление благодаря твоему замужеству оставаться вблизи короля. Герин потерпел крах, был в отчаянии и искал утешения в моих объятиях. И так начались несчастья. А может, это была жизнь, которую мне суждено было прожить. Думаю, я любила бы его намного сильнее, чем он. А если бы и было иначе, все равно это мне бы не помогло — он никогда не смог бы показать свою любовь, признаться в ней. Ему мешала его служба. Кем бы он был без своей должности? И кем он был, имея ее?
София услышала позади голоса и шаги. Кто-то спускался вниз по лестнице. Спящая сестра невозмутимо храпела, а София поспешно отошла от усопшей. Она попрощалась с Изамбур, и ей не хотелось, чтобы ее застали здесь, и меньше всего, чтобы это была Катерина, вечно недовольный и обиженный голос которой раздавался среди других голосов. Наверняка она начнет брюзжать и обвинит мать в лицемерной печали, если обнаружит ее здесь.
София огляделась в темной крипте, раздумывая, куда бы лучше спрятаться. Прежде чем сестры успели заполнить помещение, она протиснулась в узкую щель неподалеку от тела Изамбур. К ее удивлению, там оказалось больше места, чем она думала: глубже находилась небольшая пустая комната, которая, казалось, находится непосредственно под алтарем.
Ей пришлось опустить голову, и она не видела сестер, окруживших усопшую. Она не знала, что на их лицах отразилось глубочайшее удивление, и поняла, что они изумлены только тогда, когда они стали возбужденно перешептываться.
— Вы видите? — начала Катерина. — Все усыпано лепестками, хотя я не видела, чтобы кто-то заходил сюда в последние несколько часов.
София осуждающе покачала головой. Ну почему ее дочь так не любит логически мыслить?
— А кто же принес эти цветы? — спросила другая сестра.
— Да, цветы?
— Это розы! — проскрипела Катерина. — Розы, любимые цветы королевы. Вспомните, она ведь часами просиживала в монастырском саду!
Она торопливо подошла к спящей сестре, схватила ее за плечи и стала трясти.
— Сестра, сестра! Кто принес эти цветы?
София закатила глаза. Разбуженная сестра резко вскочила.
— Я задремала, — пробормотала она, и, увидев вокруг строгие взгляды, продолжала: — Но не из-за усталости, а просто вдруг... о, вы должны мне верить! ...Вдруг появилась фигура, высокая и светлая... Увидев ее, я тотчас же лишилась чувств. Но я не провалилась в темноту, мне снилось это существо... оно разговаривало с мертвой королевой.
— О, боже мой! Нужно позвать мать настоятельницу! — вскричала одна из сестер, и все дружно поддержали ее.
— Это чудо! Чудо! Господь вспомнил о святой королеве и послал ангела, чтобы тот возложил на ее тело цветы!
— Точно! А когда ангел собрался обратно на небо, то прихватил с собой и ее благородную душу.
— Да, ее благородную душу, святую и чистую! Недаром к нам приходят болезные, чтобы, молясь Измбур, получить исцеление!
— А может, ангел и не приносил цветов. Может, он плакал, а его слезы превратились в розы!
— Так и было! — подтвердила только что проснувшаяся сестра. — Именно так он и сделал. Светлый ангел закрыл мне веки, чтобы я не стала свидетельницей этого чуда. Моя душа бы этого не вынесла.
София наклонилась вперед и увидела сестер, но в это время ей на голову посыпались мелкие камушки. Некоторые сестры опустились на пол.
«Какое безумие!» — раздраженно подумала она.
Но она была слишком уставшей, чтобы прекратить его. Зачем ей было оспаривать святость Изамбур? Если после королевы останется хотя бы она, зачем лишать ее этого?
Она снова хотела спрятаться в щели, как вдруг ощутила на себе взгляд Катерины. Софию хотя и не было видно, но ее фигура отбрасывала тень.
Только что дочь возбужденно кричала, а теперь в ужасе и в то же время разочарованно смотрела на мать, лишившей ее этого чуда. Ей было больно от того, что прекрасная мечта, как оказалось, имела ненавистное лицо матери.
София выдержала ее взгляд. Редко когда мать так долго смотрела в лицо своей дочери.
Затем она покачала головой, подняла палец и прижала его к губам. После этого она еще глубже забилась в щель, чтобы другие сестры ее не обнаружили.
Катерина стояла в замешательстве.
О, если бы она наконец поняла, что София прячется сознательно, что она не хочет отнимать у сестер веру в светлого ангела.
Катерина овладела собой и загородила щель, так что мать никто не мог увидеть.
Но прежде чем дочь повернулась к ней спиной, София успела увидеть выражение ее лица. На нем отражалась растерянность, и лицо Катерины впервые за много лет выглядело не угрюмым и раздраженным, а обнаженным и ранимым.
На следующий день, после того как прах Изамбур покинул стены Корбейля, София сожгла свою хронику.
Поскольку в летнее время ни в одном из каминов не горел огонь, она взяла с кухни небольшой котел и опустила в него свернутые трубочкой листы. Затем поднесла к ним свечу, и пергамент радостно загорелся.
Комната была полна дыма, когда в нее вошла сестра Роэзия и не могла поверить своим глазам.
— О Небеса! — испуганно и растерянно воскликнула она, хотя ее голос всегда звучал трезво и сдержанно. — Что это вы тут делаете?
София не обернулась. Огонь озараял ее постаревшее лицо.
— Я отделяю главное от второстепенного, — сказала она.