Толстая Берта самозабвенно избивала ее хлыстом.
От напряжения ее лицо раскраснелось, лоб покрылся испариной, а широко расставленные ноги болели, но она исполняла наказание с такой же жадностью, с какой в день убоя запихивала себе в рот мясо. Тогда ее движения становились торопливыми, и ей не мешало ни тяжелое тело, ни прерывистое дыхание.
— Я тебе покажу, девчонка, как вести себя в моем доме! — кряхтела она и била что есть силы.
София старалась не проронить ни звука. Она прикусила губу так, что проступила кровь. Кузены держали ее, платье превратилось в лохмотья, и хлыст разрывал ей спину. Ее кожа уже никогда не залечится до конца, а рубцы будут напоминать о злополучном дне, когда она не только терпела страшную боль, но и проклинала собственную жизнь как никогда раньше.
Она совершила ужасную ошибку, обратившись за помощью к Арнульфу! И не стоило рассказывать ему о своем даре! Он ведь был не кем иным, как предателем и трусом!
Воспоминание о его испуганном лице было невыносимее ударов хлыста. К его обычному страху перед болезнями и непогодой добавилась досада из-за ее способности запоминать все записанное. Она, конечно, выбрала неподходящий момент, чтобы похвастаться этим. Она должна была поступить мудрее и спокойно уговорить его — а не спешить, подгоняемая злобными голосами кузенов.
— Что ты такое говоришь, девочка? — пробормотал он и стал думать, не усилят ли ее злые слова грозу.
— Все, что я прочитываю, навсегда остается в моей памяти. Я не такая, как все, я ничего не забываю! — крикнула она.
Она не знала точно, что испугало его больше — ее редкий дар или неистовое топанье ногами. В любом случае, он решил один спрятаться от грозы и не вызывать на себя ни ярость братьев, ни небесный гнев. Он открыл дверь, передал ее разъяренным кузенам, а потом она попала под хлыст задыхающейся тетки Берты.
Тетка наконец в изнеможении упала на пол и с кряхтением вытянула перед собой больные ноги, как перевернувшаяся на спину дворняжка. Братья отпустили Софию, ожидая, что она упадет на землю в таком же изнеможении. Но она продолжала неподвижно стоять и не пыталась спрятать кровоточащую спину.
Она молчала день, потом еще один. На третий день началась горячка — но даже тогда из ее уст не вырвалось ни стона. Никто не знал, что именно вызвало болезнь — долгая погоня под дождем или порка. Ее лоб был горячим, губы разбухли и потрескались, но она не жаловалась, не просила воды и не теряла сознания. Жар утих, и одна из дочерей Берты, которая унаследовала тупость матери, но не ее злобный нрав, смочила пресной водой ее губы, с которых, как и со спины, свисали куски кожи. Ее глаза стали стеклянными, и она, казалось, ничего не замечала вокруг. Тетка Берта радовалась: ей удалось наказать высокомерную девицу. Братья смеялись, скосив глаза и раскрыв беззубые рты.
Только кузина со страхом смотрела на неподвижную Софию. Может, жар и вовсе лишил ее души и теперь она горит в аду? Может, страдания искалечили ее дух, как война изуродовала тело ее отверженного отца?
Кузина не знала, что София с тех пор как покинула монастырь, думала о его судьбе больше, чем когда-либо. Была ли она проклята, как и он? Или просто мир устроен так, что протест всегда наказуем?
Эта мысль причиняла ей еще большую боль, чем израненная спина. Но она по-прежнему не произносила ни слова, не жаловалась на боль, так что тетка в конце концов решила обратиться за помощью к Арнульфу.
Тот пришел, но старался никому не смотреть в глаза. Он успокоил всех, заявив, что опасный жар давно прошел. Однако вид молчаливой девушки пугал его.
— Что с тобой, девочка? — спросил он, запинаясь и недоверчиво оглядываясь, ему хотелось скорее покинуть эту грязную комнату. — Почему ты снова перестала говорить?
София не шевелилась.
— Этим ты только все усложняешь. Не думай, что мне безразлична твоя судьба...
Она не поднимала глаз.
— Конечно, я не могу взять тебя в жены... я не хочу, я слишком стар для этого. Ссоры с Карин я еще мог переносить, тогда я был молод и свеж. Могу себе представить, сколько злобных слов мне придется услышать от такой сильной девушки, как ты. Ты устроишь мне сладкую жизнь! Ты это доказала в тот день, когда за тобой пришли братья. Никак не могла замолчать, хотя такому старому человеку, как я, вполне хватает своих болячек и своей слабости!
София по-прежнему молчала, только тихонько пошевелила головой.
— София! Послушай меня! — продолжал он настойчиво. — Конечно, я понимаю, почему тебе так трудно переносить этот дом. Но мне не пристало плохо отзываться о твоей тетке. Она имеет право наказывать тебя, если ты не слушаешься, — и я никогда не вынуждал тебя противоречить ей.
София не произнесла ни звука, но ее взгляд оживился. Она приподнялась и повернулась к купцу спиной. Арнульф с отвращением отпрянул в сторону. Раны едва закрылись, и гной засох, превратившись в коричневатую корку. Больше никогда ее кожа не станет розовой и шелковистой, как в юности.
— Девочка, послушай, я не хотел этого...
Она заговорила медленно и скрипуче. Казалось, голос принадлежал не ей, а морщинистой старухе. Арнульф почти так и подумал, но потом она повернулась к нему лицом.
— Вы считаете, что мой дар от дьявола, — сказала она горько, — вы испугались его куда больше, чем мокрой грязи, стекавшей с моего платья.
— София...
— Молчите! Оставьте ваши сожаления при себе. Я знаю, зачем вы здесь. Вас, наверное, беспокоит мысль, что впредь вам самим придется залечивать свои раны и болячки...
— Я прошу тебя, девочка!
— ...а я знаю, что боль и желание, заботы и страсть для вас почти неотделимы.
Его лицо искривилось, будто он ощутил резкую зубную боль. На мгновение показалось, что он не станет прощаться и выбежит из комнаты, таким бледным он стал от стыда. Но он боялся, что его старческие желания могут стать известны остальным.
— Ты... ты расскажешь об этом своей тетке? — спросил он запинаясь.
Она не смотрела на него, неуклюже разглаживая рубаху поверх голого тела.
— Что вы предложите за то, чтобы я этого не делала?
Он колебался так же, как во время грозы, но тогда он все же отказал ей в помощи.
— Ты шантажируешь меня?
— Называйте это, как хотите, — ответила она. — В любом случае, мне кажется, что вам же будет хуже, если весь свет узнает о ваших необычных фантазиях. Я же хочу просто жить так как мне полагается, хочу читать и писать.
Он задумался. На какое-то время его лицо избавилось от страдальческого выражения и стало похоже на лицо купца, который предлагает хороший товар и хочет получить за него хорошую сумму.
— Я кое-что придумал, — неуверенно начал он и стал говорить быстрее, так, чтобы она не могла прервать его. — Я слышал, что кое-кто ищет такую, как ты. Если хочешь, я дам тебе возможность покинуть дом твоей тетки. Ты действительно обещаешь молчать?
Он сообщил о своих планах всей семье.
Жирная тетка сидела за столом. Она слушала, громко вздыхая, и снова не знала, оскорблял или возвеличивал купец своим предложением ее семью.
Льстивые слова Арнульфа отравлял тот факт, что они относились к ненавистной племяннице, которая стояла среди комнаты и не желала садиться. Но то, что хотя бы одна ее кровинка могла претендовать на столь высокую должность, смягчало Берту.
Ее муж, сыновья и невестки так же, как и она, не знали, радоваться им или огорчаться. Разве не было решено, что Рагнхильда станет женой младшего брата, потому что другой партии у него нет и не будет? Но, с другой стороны, как не воспользоваться случаем и не избавиться от упрямой девчонки?
Арнульф говорил быстро, бурно жестикулируя, однако все его движения были такими же скованными, как тело стоящей
Софии. Он боялся подцепить в этом проклятом доме какую-нибудь заразу.
— С большинством датских купцов я длительное время был в ссоре, — начал он. — Я опережал их в торговле, и это всегда было им не по нраву. Но среди них есть человек по имени Торвальд. В молодости он попросил меня научить его покупать и продавать. Я брал его в свои длительные поездки, и мне это было выгодно, потому что он знал языки, которыми я в то время еще не владел. Но море не приняло его. Часто он сидел над тазом с зеленым лицом и просил как можно скорее вернуть его на твердую землю.
София стояла неподвижно. Один из братьев, напротив, все время нетерпеливо ерзал на стуле.
— И что вы хотите этим сказать? — спросил он, но Берта, которая до этого времени тупо смотрела на все происходящее, подняла руку и попросила его замолчать.
— Конечно, я не собираюсь рассказывать вам о нем подробно, — продолжал Арнульф. — Но этой историей я хотел показать, что у меня по ту сторону моря не только враги. Этот Торвальд высоко пошел при дворе датского короля, потому что точно так же, как мне пригодились его знания северных диалектов, его королю был нужен человек, владеющий немецким языком. Короля зовут Кнут, и он в последние годы сделал свою страну великой.
Его взгляд скользил от Берты к Софии в надежде увидеть на ее лице хотя бы намек на любопытство, которое помогло бы заключить сделку.
— Но честолюбие короля не удовлетворено, он хочет завоевать другие земли, а для этого ему необходим союз со страной на юге — я говорю о Франции, где правит король Филипп. Король Филипп недавно вернулся из крестового похода и сражается теперь против английского короля Ричарда, которого называют Львиное Сердце, потому что он смел и не боится сражений. Но как раз в эти дни он находится в плену у немецкого императора Генриха, и в это время Кнут должен успеть высадиться в Англии, а Филипп — завоевать некоторые английские области на континенте.
До этого времени Берта слушала молча. Но теперь информации будто перестало хватать места в ее узколобой голове, как ее толстому телу вечно не хватало воздуха.
— Каким образом это касается нашей Рагнхильды? — спросила она, отодвигая назад выступающую столешницу.
— Не все сразу, добрая Берта. У короля Дании Кнута есть сестра, ее зовут Ингеборг, и она должна выйти замуж за короля Франции. Об этом мне рассказал Торвальд. Он добавил, что для длительных поездок и жизни в далекой стране принцессе Ингеборг необходимо иметь рядом мудрую женщину. Она должна знать латынь, уметь писать, чтобы сообщать о судьбе сестры короля в Данию и обучать этикету принцессу Ингеборг — или Изамбур, как ее отныне будут называть на новой родине, — чтобы та стала достойной французской королевой.
Кузены стали переговариваться, но слишком невнятно, чтобы можно было понять, обсуждают ли они смысл слов Арнульфа или уже высказывают свое мнение на их счет.
— Можете мне сказать, почему ваш выбор пал именно на нашу Рагнхильду? — перекричала Берта своих сыновей. Никто, кроме нее, не имел права задавать вопросы. И хотя у нее был муж, он предпочитал проводить закат жизни в тихом унынии и считал каждое слово непозволительной тратой времени в этом безрадостном существовании. Но братья заговорили еще громче и беспокойнее.
— Потому что она обладает всеми нужными качествами, — продолжал Арнульф. — Она говорит и пишет на латыни. Ее имя фон Айстерсхайм показывает, что она из хорошей семьи. И она довольно хорошо воспитана, чтобы оказаться в такой среде.
Берта скорчила гримасу.
— Хорошо воспитана! Ха! — пронзительно усмехнулась она. — Убегает от меня, противная девка, и осмеливается ругаться со мной!
Обида все еще сидела в жирном теле, будто ей не нашлось выхода во время порки.
София не обращала на нее никакого внимания.
— Неужели, — впервые заговорила она, — в Дании не найдется девушек, которые могли бы взяться за эту работу? И вообще: зачем девушке, воспитанной при дворе, нужна незнакомка, которая будет учить ее правильно себя вести?
Берта справилась со своим недовольством и с любопытством ждала ответа Арнульфа, который опустил глаза. Он вел себя, как в тот вечер, когда сообщил об унизительном заболевании, был смущен и растроган, но в то же время полон упрямства, с которым рассказывал о своих телесных слабостях.
— Это... — начал он нерешительно.
— Что, Арнульф, вы что-то скрываете от меня? Что вы знаете об Изамбур Датской? — настаивала София.
— Франция небольшая страна, — уклонился он от прямого ответа, — но ее столица Париж известна во всем мире, потому что женщины там одеты красивее, чем где-либо, там преподают самые умные профессора. Думаю, жизнь в Париже тебе понравится. Ты будешь не просто придворной дамой и советницей будущей королевы... ты станешь кем-то вроде... хронистки.
Он осторожно поднял глаза.
— Я еще не дала своего согласия! — недовольно проскрипела Берта.
— Что вы недоговариваете? — твердо повторила София. Арнульф повернулся к тетке.
— Я думаю, — сказал он с едва заметной насмешкой, — что датский двор облегчит вам прощание с любимой племянницей. Естественно, вы получите вознаграждение за то, что откажетесь от такой драгоценной родственницы...
Щеки Берты залились румянцем. Она была разгневана насмешкой, но еще больше обрадована возможностью заработать на племяннице.
— Что касается будущей королевы Франции, — продолжал Арнульф, теперь уже повернувшись к Софии, — то составь о ней свое мнение, мне об Изамбур известно очень мало. Я только с уверенностью могу сказать, что принцессе необходимо сопровождение. Говорят... что она не такая, как остальные женщины.
Позднее София сожгла все, что записывала в Любеке, — все истории, которые Арнульф рассказывал о дальних странах, все свои откровения о том, что он освободит ее от ужасной семьи и возьмет в жены. Она знала, что никогда не сможет избавиться от них. Ведь все буквы, слова и предложения, которые она написала, оставались в ее памяти навсегда.
Но София будет бороться с этим. Она не будет вспоминать о времени, проведенном в Любеке.
Ее глаза слезились, когда она смотрела в огонь, превращавший пергамент в серый пепел. Затем она взяла чистый лист.