— Предполагаю такой сценарий, — у Н. Г. между бровями появилась складка, — однажды к нему пришли и предъявили документы, доказывающие, что он дружил со шпионом, работавшим против Соединенных Штатов.
— Ну и что?
— Страшное обвинение для гражданина страны, давно страдающей шпиономанией. Он не смог бы доказать, что не сотрудничал со мной, что наша дружба — обыкновенная дружба между двумя мужиками.
— Но если он ваш друг, попытайтесь ему помочь. К примеру, пригрозите, что рассекретите кое-какую информацию, актуальную по сей день, если они не оставят американца в покое. Вы же опытный разведчик, и знаете, как торговаться в подобных ситуациях, — напомнил я.
— Все это имело бы смысл, если действовала Лубянка или ГРУ, или политическая разведка при ЦК. С ними можно было поторговаться. Но эти люди… эти люди так просто его не отпустят.
— Эти люди — кто они? Мафия?
— Когда говорят — мафия, подразумевают уголовный мир. Да, у воровских авторитетов есть власть — в тюрьмах, на темных улицах, в притонах. Они и раньше там были хозяева. А у кого власть в финансовой сфере? Или в торговле — не в киосках у метро, а на международном уровне? В политике?
— Было бы любопытно узнать.
— Не мне вам объяснять, что большинство чекистов работали за идею…
Вечно они себя называют чекистами, подумал я.
— …Но Советский Союз исчез… Ради чего, скажите, теперь рисковать? Ради чего прошла вся жизнь? И не забывайте, мы внедряли своих людей в наиболее влиятельные структуры по всему миру — от политических партий и государственных аппаратов, крупных коммерческих фирм и силовых ведомств до по-настоящему мафиозных структур, сект и кокаиновых баронств. Кое-кого из наших людей прибрали к рукам и бывшие противники, и бывшие союзники. Некоторые просто решили уйти с линии огня… Но были и те, кто стал работать на свой страх и риск. Но теперь уже в собственных интересах.
— Общество шпионов с ограниченной ответственностью? — я засмеялся.
— Одних смогли завербовать, других — запугать. — Н. Г. даже не улыбнулся, — Были проведены акции устрашения — вспомните громкие дела о разоблачении советских разведчиков в ряде европейских стран и Соединенных Штатах. Наши бывшие агенты оказались в заложниках. И не только они. Их семьи… Их друзья.
— Короче, приватизировали агентуру, — я продолжал улыбаться. — А теперь предлагаете принять участие в ваших междусобойных разборках.
— Это не разборки. Группа людей, как вы правильно заметили, использует наработки огромного коллектива. И наша задача — помешать им.
— Наша? С какой стати и моя?
— С какой стати? — глаза его сверкнули. — Идет война, и глупо спрашивать — почему призывают именно тебя.
— Да никакая война не идет! — теперь разозлился я. — Когда же вы наконец вылезете из окопов, которые сами себе придумали?
— мне захотелось покрутить пальцем у виска.
— Но люди гибнут, верно? — попросту спросил Н. Г.
Возле виска крутить расхотелось.
Z
На кольцевой мы расстались. Н. Г. направился к дверям, через окно я увидел, как в людском водовороте мелькнуло его темно-серое пальто, и еще некоторое время мог наблюдать, как плывет над людскими головами каракулевый картуз.
Николай Григорьевич казался высокого роста.
Стоило проследить, куда он пойдет, но поначалу я не решился идти следом. Мне показалось, он был достаточно откровенен, и не хотелось бы насторожить его.
«Поезд дальше не пойдет…», — объявил машинист.
Значит, так тому и быть. Я выскочил из вагона. На перроне было не протолкнуться. Вдали, уже на эскалаторе я увидел темно-серое пальто и каракулевый картуз.
Бегом поднимаюсь по ползущим вверх ступенькам. От напряжения на лбу выступила испарина, а ломающая боль запульсировала от поясницы до щиколотки левой ноги. Похоже, вчера моему позвоночнику чересчур досталось.
Преодолевая хромоту, я спускаюсь по ступенькам на перрон радиальной станции, и уже слышу шум прибывающего поезда.
И вдруг — крик. Истошный женский крик. Скрежет колес, заблокированных экстренным торможением. Вздрогнул и закрутился людской водоворот. Грубые окрики проталкивающихся через толпу милиционеров…
Когда я протолкался через людские спины, то увидел застывшую у самого выхода из туннеля морду электропоезда. Присевшего у края перрона милиционера, который осторожно заглядывал вниз, на рельсы. А рядом, на мраморном полу валялся… каракулевый картуз.
Мне не видно было, кто лежит на рельсах, но картуз я узнал сразу.
Я повернулся и пошел прочь. Но вдруг остановился, словно наступил на осколок стекла. В первый момент я даже не сообразил, в чем дело. Просто увидел знакомое лицо. Светлые волосы, оттопыренные уши и странные бесцветные, почти белые глаза…
Тут я вспомнил откуда знаю этого человека, и мне стало не по себе.
В нескольких шагах от меня стоял охранник из «Октопуса», тот самый, который, если верить газете, был задушен стальной цепочкой…
Наши взгляды встретились. Я двинулся было к нему, но был оттеснен толпой, которую расталкивали милиционеры, пытаясь пробить дорогу для санитарной бригады и рабочих с какими-то инструментами.
Когда я выбрался из водоворота тел, человек с бесцветными глазами исчез, словно растворился.
Телефон зазвонил, когда я распечатал похожую на бейсбольную биту бутылку греческого бренди и собирался налить себе — немного, чтобы только прийти в себя.
С выпивкой пришлось повременить.
— Алло, — женский голос, — это приятельница Василия, Снегурочка, помните?
— Ну как же.
— Я прочитала в газете про пожар.
— А…
— Вы должны срочно ко мне приехать. Надо поговорить. — деловито сообщила она.
— Я сейчас занят.
— Послушайте, не станем же мы обсуждать это по телефону, — возмутилась девушка.
— Мы вообще не будем ничего обсуждать. Просто забудьте обо всем.
— Не уверена, что хочу забыть. Вы втравили меня в историю, верно? И предлагаете все забыть. Знаете такую поговорку, — она хихикнула, — что молчание — золото. Вот я и хочу, чтобы мы обсудили, сколько это золото может стоить. Иначе я могу набрать другой номер — ноль два. Понимаете?
— Шантаж — грязное дело, — заметил я.