Стреляем через реку. Противоположный берег нависает над рекой крутым песчаным козырьком и служит отличным пулеуловителем, здесь даже и охранения не надо. Там, в заранее отрытом окопчике, укрылся наш курсант Саша Поденко - для проверки результатов стрельбы. Видимость плохая. Висит над белой волжской простыней какая-то промозглая мгла. Старшина Кошеваров, глядя на мишени в бинокль, подбадривает: "Вот они: стоят, как обдутенькие, и пули ждут!"
Когда мы с Виктором по команде выдвинулись на боевую позицию, как на грех черт принес командира роты. Капитан Вунчиков был в плохом настроении - мрачнее тучи. Мы с Виктором легли за пулемет, он - первым номером, я - вторым, ротный заворчал: "Ложатся с изяществом бегемотов". Это под руку-то! "Типун тебе на язык!" - от всего сердца мысленно пожелала я и совсем пала духом.
Виктор целился так долго, что Хрусталев не выдержал: "Время".
- Та-та-та! - Мне и без бинокля было видно, что все пули моего напарника ушли "за молоком".
- Позор, а не стрельба! - буркнул капитан Вунчиков. Острые скулы Виктора залила бурая краска. Встаем, меняемся местами. И опять реплика начальства: "Встают, как лошади!"
- Та-та-та! - Саша Поденко красноречиво сигналит: четыре из десяти возможных.
- И это не стрельба! - подытожил ротный и, чертыхнувшись, ушел. Зачетную оценку я все-таки получила. И только, наверное, потому, что многие отстрелялись еще хуже меня. А десятку в "фашистскую" компанию влепил только один Сережка Хрусталев и еще больше завоображал.
На вечернем построении начальство, расстроенное слабыми результатами показательной стрельбы, нас песочило столь долго, что ноги даже в валенках озябли. А мы и ухом не ведем. Мы же знаем, что нам стрелять придется и кинжальным, и косоприцельным, и фланкирующим. И не десятью патронами по неподвижным мишеням, а по вражеской цепи на ширину всей ленты, с рассеиванием на полный поворот пулеметного вертлюга. Что тут расстраиваться!
... - А ты хи-итрая птаха! - Старшина Кошеваров глядит на меня долго, испытующе, точно в первый раз видит. - Что ж молчала?
- О чем?
- Да ведь ты награждена Красной Звездой!
- Я?!
- Нет, дядя.
- А за что? Вы шутите, конечно.
- Да, мне больше и делать нечего, как только шутить.
На вечерней поверке с боевым орденом меня поздравил капитан Вунчиков. Сказал: "За бои подо Ржевом". Тут я поверила. Скорее удивилась, чем обрадовалась. Ну, стреляла из пулемета. А что мне оставалось? Бросить пулемет и ждать, когда зарежут "психи"? Убежать? Как бы не так. Но где же здесь подвиг? Интересно, а Диму Яковлева наградили? А сержанта Терехова? А командира минометной батареи Киселева? Ему на моих глазах перебило в локте левую руку, и она висела только на сухожилии. Капитан Киселев приказал мне: "Режь!" Я отказалась, и он сам перочинным ножом...
Я его перевязала, и он до тех пор управлял огнем, пока не упал от потери крови... Да таких героев и не перечесть. И все-таки интересно. Получу настоящий орден! Боевой! Я?!
В тот же вечер с запозданием узнаю подробности того последнего боя. Комсорг Дима Яковлев умер от раны в грудь. Командир полка майор Голубенко убит. Комиссар Юртаев тяжело ранен.
Ночью, укрывшись шинелью, плачу. Тихо плачу, чтоб никто не услыхал.
... - Слушай приказ командующего армией генерал-лейтенанта Поленова! "Звание младшего лейтенанта присваивается курсанту..." - Моя фамилия прозвучала в мужском роде столь неожиданно, что я вздрогнула и растерялась. Да что он, капитан Вунчиков, смеется, что ли, на прощанье?
Праздничное настроение у меня испорчено. Зато мои однокурсники, получившие офицерские погоны, сияли именинниками.
Новая форма одежды и погоны были введены совсем недавно - в начале года. И к тому, и к другому фронтовики привыкли не сразу. Правда, кителя, брюки навыпуск и парадные мундиры мы пока видали только нарисованными в газете. Но гимнастерки нового образца нам выдали сразу, и были они, пожалуй, удобнее прежних, стоячий ворот прикрывал шею от холода - ведь шарфов пехотным командирам не полагалось. К такому вороту было способнее подшить подворотничок, отсутствие которого даже на переднем крае у нас считалось серьезным нарушением формы; внутренние нагрудные карманы, всегда набитые всякой всячиной, выглядели опрятнее прежних - накладных.
А вот с погонами на первых порах дело обстояло хуже. Их почему-то присылали одного размера: что на завидные плечи богатыря Саши Поденко, то и на меня. Но главное, эти погоны казались неудобными для траншеи, где и солдаты и командиры спят не раздеваясь. Не будешь же их каждый раз отстегивать!
Все это были хоть и досадные, но мелочи по сравнению с тем, как поначалу смущало нас слово "офицер" - не новое, правда, но непривычное, ненавистное. Так уж воспитали нас и в школе, и дома. Вся литература о гражданской войне дышала непримиримостью к офицерскому корпусу белой армии: раз золотопогонник - значит, враг, зверь, садист. В детстве меня очень удивляли слова популярной песни про Конную Буденного: "Ведь с нами Ворошилов - первый красный офицер". Мне было обидно за любимого героя и непонятно: за что обозвали офицером самого наркома?..
В приказе о новых знаках различия было сказано, что погоны подчеркивают правопреемственность лучших традиций русской армии. Как будто бы все ясно: мы - наследники славы русского оружия, воинской чести и доблести наших предков, дедов и отцов. Мы еще со школы любили Суворова и Кутузова, читали об Ушакове и Нахимове. Слыхали о прославленном генерале Брусилове, который добровольно перешел на сторону Красной Армии и верой и правдой служил Советской власти.
Но ведь мои сверстники читали и помнили и "Поединок" Куприна, а там такие "отцы-офицеры"... На весь пехотный полк один порядочный, да и тот сумасшедший...
Воинские приказы обсуждению не подлежат. Но на сей раз разговоров было немало, высказывались и "за", и "против" погон. Мне не была свойственна привычка навязывать окружающим свое мнение, а потому в этих спорах я участия не принимала. Но если откровенно, душа моя не лежала к этим нововведениям. Мне нравилась прежняя форма пехотных командиров среднего звена - простая и скромная: в петлицах воротника - красные эмалевые квадратики - "кубари" - и незатейливая эмблема из двух скрещенных винтовок на белом круге мишени; на рукаве - золотой шеврон; через плечо портупея для поддержания оружия и снаряжения, а то и две; на поясе ремень с внушительной звездой желтого металла.
Мне почему-то думалось, что я так никогда и не привыкну ни к слову "офицер", ни к погонам. А привыкла очень быстро и совсем незаметно для себя, да так, что о прежних знаках различия и не вспоминала, а понятия "командир", "начальник" мне вдруг стали казаться неконкретными, неточными и даже неблагозвучными. "Товарищ офицер!" Это - да.
Но все это было потом. А пока терзала обида. Мои товарищи - только что испеченные командиры взводов - форсили погонами, начисто позабыв споры по этому поводу. Я же до выяснения досадного недоразумения - в приказе-то моя фамилия была в мужском роде! - не получила ни погон, ни удостоверения в красивом кожаном переплете. От обиды даже на выпускной вечер не пошла, а чтоб меня не нашли, забилась в крошечную каморку при кухне. Тут было кому и пожаловаться и поплакаться: повар дядя Леша не выдаст. Он протянул мне проткнутый лучинкой блин размером с решето, как маленькую погладил по голове.
- Покушай-ка, миленок. Обойдется.
Я ела, давилась не совсем пропеченным тестом и злыми слезами. Никудышное занятие - жалеть себя. Только начни: со всех сторон обступят действительные и мнимые обиды, дальше - больше, и все - озлобился человек, сошел с рельсов, пропал. Нет уж. Лучше самоутешаться по формуле: "Ведь могло быть и хуже!" Воистину так. Я могла быть сотни раз изувечена и убита. А я жива и здорова, как никогда: до войны то грипп, то ангина, то зуб, то ухо, а тут никакие простуды не берут - точно заговоренная. Я могла по крайней мере трижды попасть в плен, но... Нет, только не плен - это хуже смерти. И выходит, что как ни прикинь, а у меня нет основания падать духом. Разберется же в конце концов начальство, женщина я или мужчина.
Наутро, едва дождавшись подъема, я побежала в штаб роты выяснять недоразумение. Капитан Вунчиков развел руками:
- А что я могу сделать? Ведь исправил-то твою фамилию на мужскую сам командарм. Понимаешь, соб-ствен-ной рукой! Чего ж так расстраиваешься, ведь вы с генералом Поленовым старые друзья. Разберетесь.
- Да не знаю я его, товарищ капитан! И... боюсь...
- Ах, вот оно что! - захохотал ротный. - Ну и бесенок. - А отсмеявшись, воскликнул: - Честное слово, люблю таких. Ну, вот что. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай. По пути к месту назначения заверни в штаб армии, прорвись к командарму и во всем ему откровенно признайся. Ты парень-хват. Он таких любит. Найдете общий язык, тем более что ты теперь орденоносец. А куда вчера запропала? Хотели торжественно вручить. А теперь вот так просто. Держи.
Я крепко зажала в кулаке маленькую картонную коробочку. Капитан усмехнулся:
- Что ж молчишь? Устава не знаешь?
- Служу Советскому Союзу.
- Не очень-то бодро. Но ладно, для первого раза простим. Да, ты, как единственная девушка, назначена в самую прославленную дивизию - в третью гвардейскую, да еще и мотострелковую.
- Служу... Спасибо. Большое спасибо, товарищ капитан!
Это в первый раз за все время учебы мне оказали преимущество перед сокурсниками.
Я проколола на новой гимнастерке шесть дырок - и правее, и левее, и выше, и ниже, - но все равно мне казалось, что орден не на месте. Выручил старшина Кошеваров - проткнул седьмую дыру, и звездочка как приклеилась и матово заалела сразу всеми пятью лучами. Я вздохнула с явным облегчением и радостно засмеялась.
Не пошла я в штаб армии и не стала добиваться аудиенции у сурового генерала Поленова. Кто его знает: рассердится командарм и вовсе никакого звания не даст. Каюсь, смалодушничала.
Гвардейский комдив - генерал-майор Акимов - был совершенно седой, дородный и строгий. Одна пара очков вздыблена на белую шевелюру, вторая на крупный нос. Прочитав мое направление, он пристально на меня поглядел и спрашивает:
- Ну-с, где же этот молодчик-пулеметчик?
Я растерялась и этак смирненько отвечаю:
- Как же так, товарищ генерал-майор? Разве не видите? Это же я и есть.
Генерал, нахмурясь, снова перечитал мою бумажку.
- Постой, постой, тут же черным по белому - мужская фамилия! А ты... а вы, насколько я понимаю, - жен-щи-на!..