— Ты не знаешь, почему Роза поехала к Грейс так поздно и так внезапно — по одному звонку? Ты должна знать!
Моя настойчивость наконец была вознаграждена. Эстелла вдруг сложила оружие. Видно, она уже дошла до ручки.
— Я не вполне уверена, — начала она, — но у Розы были с ней какие-то дела.
— Какие именно? И, пожалуйста, не говори, что не знаешь, — Роза доверяла тебе все.
— Она хотела выкупить усадьбу у Элджера Микеля и вернуть ее в собственность Грейс.
Это было как внезапно вспыхнувший сноп яркого света. Я поняла, что добралась до чего-то чрезвычайно важного.
— Ну наконец! — выдохнула я. — Что это была за сделка?
— Сделка?
— Никто ведь не станет тратить кучу денег просто так, за здорово живешь. Что хотела Роза взамен?
Голос Эстеллы снизился почти до шепота.
— Мне кажется, она просила Грейс сделать новое завещание и оставить «Марч Хаус» ей.
— Ага… — Сноп света расширялся. Я подумала о Грейс, старой и немощной, дни которой были сочтены. Почему она согласилась с таким вариантом? Наверное, потому, что увидела в нем нехитрый способ еще раз получить для себя деньги, свободные от неусыпного и обременительного контроля со стороны Артура Хестона.
— И сколько же твоя мать предполагала уплатить Грейс за новое завещание?
Эстелла изобразила удивление.
— Я… Я ничего не знаю. По-моему, она никогда не говорила о сумме.
— Глупости! Иначе зачем стала бы Грейс делать это? Усадьбу мог выкупить для нее Артур Хестон, если бы Элджер пошел на это. Сколько собиралась дать ему Роза?
— Я… Я думаю, сто двадцать тысяч.
Я молчала, пораженная. Такая сумма! По условию, Грейс должна была уплатить Элджеру только 90 тысяч, и Роза не могла не знать этого.
— Почему так много? — спросила я наконец.
— Не знаю. Мне кажется, Роза не надеялась, что Элджер согласится на меньшее. Ведь «Марч Хаус» стоит гораздо больше, правда? И ему требуется именно такая сумма, чтобы купить что-нибудь по нынешним ценам.
— Она говорила с ним об этом?
— Я не знаю. Честно.
Эстелла сидела с несчастным видом, терзая окровавленную салфетку. Она говорила вроде бы искренне, и все-таки что-то здесь было не так. Роза никогда не выказывала интереса к усадьбе «Марч Хаус». С какой стати она вдруг решила искать для себя выгоды от сделки Элджера с Грейс? Как бы то ни было, многое еще предстояло раскрыть.
Эстелле, однако, все это было, по-видимому, неинтересно. Она подняла на меня глаза, полные отчаянного страха, и сказала:
— Вы ведь не заявите в полицию, Маргарет? Не выдавайте нас… пожалуйста!…
Я поняла, что ей больше нечего рассказывать.
— Если ты имеешь в виду наркотики, — холодно проговорила я, — это целиком твое дело. Хочешь погубить себя — губи!
Я открыла дверь в кабинет. Фрэнсис, как можно было думать, подслушивал. Он отскочил от двери, как уличенный в неблаговидном поступке мальчишка. С презрительной улыбкой я прошла через парадный вход к своей машине.
Перед тем как повернуть на Мидл-роуд, я остановилась и обернулась назад, на дом Розы, принадлежащий теперь Эстелле. Никто не вышел убедиться, что гостья действительно уехала. Я постояла немного, собираясь с мыслями. Если оставить временно в стороне вопрос о том, как и почему Роза оказалась жертвой преступления, можно считать, что раскрыто многое. Но все же остается неясным, зачем она поехала в «Марч Хаус» так спешно, поздно ночью, и кто отогнал ее машину от усадьбы. Я решила, однако, не спешить и для начала сконцентрироваться на полученной информации, которая представлялась мне важной. Ее можно было суммировать в следующем виде: Роза хотела выкупить «Марч Хаус» у Элджера Микеля и вернуть его Грейс, а та взамен должна была завещать усадьбу Розе. Это было выгодно Грейс — она могла навсегда отделаться от Элджера и не опасаться его больше; она могла еще раз получить деньги, свободные от опеки Артура Хестона. Это было выгодно Розе, так как усадьба стоила значительно дороже предложенной ею суммы. Это было выгодно даже Элджеру. Он, разумеется, не получал сполна все, на что имел право, но все-таки на эти деньги мог купить другой дом, возможно, не столь престижный, но подходящий, мог расплатиться с долгами и положить конец скитаниям своей семьи.
Но вот Грейс убивает Розу, в чем нет никакого резона. Если вас не устраивает чье-либо деловое предложение, вовсе не обязательно убивать предложившего, достаточно ответить ему отказом. И в особенности, если вы — старая слабая женщина.
Трудно было поверить в то, что Грейс способна убить даже воробья, не говоря уже о человеке. Сколько я ни старалась, я не могла представить, как Грейс, оглушив Розу ударом в затылок, катит ее, бесчувственную, в водоем и держит ее голову под водой; а затем, если верить Элджеру, нападает и на него.
Чем больше я размышляла, тем нелепее мне казалось все это. Элджер, видать, говорит неправду. С этой невеселой мыслью я направлялась по Мидл-роуд к своему дому. Однако что-то мешало мне принять ее окончательно: Хедер, ее вера в Элджера, обожание детей и, как ни странно, сам Элджер. При всей его нелюдимости он был хороший отец и муж, и это не вязалось с представлением об убийце.
И тут меня посетила мысль, столь поразительная, что я чуть было не остановила машину, заглушив мотор прямо посреди полотна дороги. Двойняшки Микелей говорили Кристоферу, что Грейс — ведьма! Они будто бы видели, как она летела ночью через лужайку. Разумеется, они хотели сказать, «бежала через лужайку», потому что люди не летают, а ведьм не существует в природе. Но как может старая леди, которая и днем-то не может перейти улицу без посторонней помощи, бегать ночью через лужайку? В свете этого история Элджера снова обрела вдруг правдоподобие, а передо мной встал новый вопрос, требующий ответа. Может, Грейс — не один человек, а два? Ночная Грейс и дневная? По ночам — мистер Гайд, а днем доктор Джекулл? Но это было столь же немыслимо, как существование ведьм.
Если только… — лихорадочно работала моя мысль, — если только «ночная Грейс» была вовсе не Грейс, а некий самозванец, принявший ее облик и приманивший Розу в дом «дневной Грейс», чтобы ее убить. Этот «некто» и отогнал машину поближе к «Руккери», чтобы бросить тень подозрения на Эстеллу и Фрэнсиса.
Не могу сказать, что побудило меня сделать это, да еще столь внезапно, но я свернула на пыльную Ти-лейн и помчалась по ней к «Марч Хаусу». Что я рассчитывала там узнать? Саманта мне говорила, что Грейс Чедвик будет сегодня в городе, ее повезет доктор Гленн Ротенберг. Значит, усадьба будет в моем полном распоряжении. Какое безумие! Мой поступок можно объяснить только одним: я еще не осознала в полной мере весь ужас того, что произошло.
Было бесполезно пытаться спрятать мою довольно-таки громоздкую машину от посторонних глаз. Я подъехала прямо к дому и припарковалась у ступеней широкой, провисшей тесовой веранды, опоясывающей всю переднюю часть дома. Если бы меня здесь застали, можно было отговориться тем, что, дескать, я увидела дверь открытой и испугалась, что Грейс, не дай Бог, лежит больная; или сказать первое, что придет в голову, смотря по обстоятельствам, у меня это обычно получается неплохо.
Нет ничего более мрачного, чем пустой дом. Снаружи, как и внутри, — тишина. Я стояла у своей машины и чувствовала, что тишь обволакивает меня, точно ватное одеяло. Затененные окна безмолвно уставились на меня, словно глаза шпиона. Замшелые кирпичные стены хранили глубокое молчание, как и полуистлевшие, облупившиеся крашеные деревянные карнизы, как и шиферная крыша, и трубы над ней. Изредка слышались крики птиц, где-то звенела песня цикады, кровь пульсировала у меня в ушах. И только.
Я поднялась по ступенькам, пересекла веранду и позвонила у парадной двери — на случай, если Грейс передумала и осталась дома. Подождав немного, позвонила еще, прислушалась к звукам колокольчика, раздававшимся далеко внутри. Потом подняла дверной молоток, в форме латунной львиной головы, и с силой опустила его три раза. Эти агрессивные действия должны были помочь мне сохранить присутствие духа. Ответом было молчание.
Спустя одну-две минуты я обошла дом и постучалась в заднюю дверь. Я не отдавала себе ясного отчета в том, как мне попасть внутрь. Кажется, я по-глупому надеялась, что, возможно, в одной из комнат нижнего этажа окажется открытой балконная дверь. А может статься, не закрыли дверь гостиной, выходящую на заднюю лужайку. Жители пригорода не всегда так уж скрупулезно соблюдают меры предосторожности, покидая дом на несколько часов, как это делают городские жители. Но все, разумеется, было заперто, и шторы в гостиной задернуты. Но вот, к своему удивлению, я заметила, что кухонная дверь на половине слуг приоткрыта. Я прошла к ней и осторожно растворила ее. На истертый линолеум узкой передней упал солнечный свет, и целая туча мух поднялась и осела в свободном парении.
Когда в предположительно пустом доме одна из дверей оказывается незапертой, это всегда настораживает. Дверь ведь не может открыться сама собой, разве что от очень сильного ветра. И если исключить то, что Грейс случайно забыла запереть ее, не означает ли это, что кто-то помимо меня забрался в дом и находится сейчас внутри?
Вся моя решимость испарилась. Я с усилием произнесла: «Грейс!» Голос отказывался мне повиноваться и прозвучал тихо и невнятно. Ответом было молчание. За узкой полосой солнечного света в холле были видны только неясные тени. Я шагнула через порог и снова позвала: «Грейс!» Ноги подо мной подгибались, как это бывает во сне, когда хочешь бежать от опасности — и не можешь. Но вот где-то вдали послышался слабый звук, заставив меня замереть на месте и обратиться в слух. Сначала я решила, что это — ритмичное тиканье старинных часов, которые стояли в холле, соединяющем столовую и буфетную: оба эти помещения были расположены впереди, ближе к кухне. Но тут я сообразила, что на таком расстоянии можно услышать тиканье часов только при открытых дверях, а сейчас они были закрыты. Тогда что это за звуки?
Слева от меня уходила вверх в темноту узкая витая лестница — там были спальни прислуги. У меня было такое чувство, что кто-то невидимый, возможно, стоит где-нибудь наверху. Справа находилась открытая дверь в кухню. Там тоже мог притаиться кто-нибудь и ждать удобного момента, чтобы выйти. Я сделала глубокий вдох и шагнула в дверной проход. Если бы на кухне оказалась всего-навсего сама старая Грейс, мирно склонившаяся над столом, шелуша горох, я бы, наверное, завопила от ужаса и убежала.
На кухне никого не было. Определить происхождение загадочных звуков труда не составляло: над раковиной старого образца, оправленной в медь, подтекал кран, из которого через равные промежутки времени капала вода. По привычке мне захотелось завернуть кран и прекратить эти монотонные звуки, но не хватило духу: если я войду в кухню, мне придется выходить обратно, не зная, не вошел ли кто-нибудь за это время в холл снаружи либо сверху, из комнат прислуги; а я не хотела оказаться в таком положении.
Я продолжала свой путь по затемненному коридору. Холодная кладовая, небольшой туалет для прислуги, где отсутствовало сиденье, дверь, ведущая, как мне показалось, на чердак, буфетная… В нее вела раздвижная дверь с небольшим оконцем, и я принудила себя заглянуть в него. В буфетной было темно и не было видно, есть там кто-нибудь или нет. Когда я толкнула дверь, ее пружины жалобно заскрипели. Но внутри снова никого и ничего не оказалось — просто затхлое помещение, погруженное во мрак. По-видимому, им не пользовались много лет.
Раздвинув вторую дверь, я оказалась в столовой. Вся мебель была в чехлах — стол, дюжина стульев, буфет; зачехлены были и картины, висевшие на стенах. Высокая двустворчатая дверь вела в большую переднюю. Дверь была открыта, и я смогла расслышать медленное и мерное тиканье старинных часов.
В большой передней было холодно и пахло затхлым. Несмотря на страх, будто холодной рукой сдавивший мне грудь, я могла представить себе, какой это был величественный дом в былые времена, когда он был полон света, живых, веселых людей — хозяева, гости, слуги, дети с их любимцами-животными. Просторная передняя заканчивалась вверху куполом, в котором прихотливо сочетались цветные стекла. Сквозь него падал причудливый разноцветный калейдоскоп света на открытую парадную лестницу, которая поднималась до широкой полукруглой площадки, а потом поворачивала и вела ко второму этажу, опоясанному изнутри галереей. В большую переднюю выходили закрытые двери общей гостиной, той самой, куда я пыталась попасть с задней лужайки. Я смутно помнила, что в ней было два больших камина; столовая была слева от меня, затем шла библиотека с заполненными книгами шкафами, бильярдная с огромным столом красного дерева, обтянутым зеленым сукном, на нем — подставки для киев; над столом — лампа под абажуром с кистями. И наконец — помещение, использовавшееся в былые дни только по случаю больших торжеств, парадная зала, где, как я себе представляла, сидела Грейс, когда разговаривала со мной по телефону.
Я медленно пошла вверх по лестнице, застланной изрядно потертым темно-красным ковром. На половине пути мне опять послышались какие-то звуки, на этот раз снаружи. Я подождала, стараясь отвлечься от тиканья часов, и определила, что это было шуршание автомобильных шин по гравийной дорожке. Сквозь полукруглое итальянское стекло, вставленное в верхней части парадной двери, я посмотрела вниз: мой «стэшн-вэгон» был на месте. Внезапно рядом с ним появилось одно из сине-зеленых такси фирмы «Берт», с полдюжины которых обслуживали порт острова. Кого это принесла нелегкая? Я даже не успела испугаться — это могла быть Грейс, возвращающаяся домой до срока, — как из кабины вышел довольно высокий мужчина, одетый в мешковатые брюки цвета хаки и старый свитер. Седая лысеющая голова, длинная шея, торчащая между узких сутулых плеч, двойной подбородок и солидное брюшко сказали мне, что это — Артур Хестен, за вычетом его обычного, застегнутого на металлические кнопки костюма и неизменного кейса.
Такси уехало. Артур постоял с минуту, разглядывая мою машину, потом подошел к парадной двери. Я стояла на лестничной площадке, на середине пути между передней и балконом второго этажа, прямо под разноцветным куполом. Меня легко можно было увидеть, вздумай он заглянуть сквозь полукруглое окно над входной дверью, сквозь которое я наблюдала за ним. Я в три прыжка взбежала на относительно безопасную верхнюю площадку, не заботясь больше о том, что там мог кто-то прятаться.
Первая дверь с этой площадки, завершающей лестницу, вела в пустую затемненную ставнями спальню. Я нырнула в ее спасительный полумрак. Сквозь щели в ставнях мне было видно, как Артур поднялся по ступенькам веранды и подошел к входной двери, расположенной как раз подо мной. Узнал ли он мою машину? Его тяжелые шаги гулко раздались внизу, потом зазвенел дверной звонок. Колокольчик был подвешен совсем близко, на площадке второго этажа, его пронзительный голос разорвал тишину и заставил меня невольно вздрогнуть, напомнив, что я здесь, возможно, не одна. Я отступила в темный угол, страшась увидеть в любой момент кого-то, кто мог появиться из других верхних помещений.