— Господа, я еще раз вам повторяю – Елизавета Александровна ничего не могла задумать! — Квасницкий откинулся на спинку плетеного стульчика, стульчик снова опасно затрещал. — И потом, разве у нас имеется только госпожа Новикова для подозрения? Есть еще прислуга – горничная с лакеем, есть садовник Семен, есть студент. И еще две горничные, и бонна, и приживалка; да и старшие девочки, и мальчики также. Есть еще подрастающий уголовник шибеник Костик… Смотрите, какое поле для работы!
— Этот дурак-околоточный подозревает студента, — сказал Жуковский.
— Я бы не называл его дураком, — возразил Глюк. — Вульгарный, необразованный и неопытный, но он совсем не дурак. Просто пока еще он мыслит как околоточный.
— Ну, он не одинок – у нас почти все в полиции мыслят, как околоточные. Но что я хотел сказать: студент, мне кажется, здесь не причем, так же, как и Семен; я все-таки думаю, что убили лакей с горничной. Все-таки наличие мотива…
— Мотив, мотив, — пробурчал Згуриди, — тебе лишь бы кого-то посадить! Дело запутанное, тут еще копать и копать, изучать и расспрашивать; найдется еще дюжина мотивов у дюжины людей…
— Ты все-таки думаешь, что убийца со стороны? Дюжины в доме не наберется – детей я все же не считаю…
— А зря, — заметил Глюк. — Дети уже почти не дети, и у них как раз больше всего было точек соприкосновения с убитой: гувернантка была строгой наставницей. Старшая девочка к тому же странновата. И еще гости в доме были в вечер убийства. Времени совершения преступления мы не знаем, нашли мадемуазель в шесть утра; самое раннее, когда ей могли нанести удар – десять часов пополудни, а гости разъехались после одиннадцати.
— Да, — сказал Згуриди, — я тоже об этом думал. Жалко, что у нас нет списка…
— Ха! — довольный Квасницкий насмешливо усмехнулся. — И что бы вы без меня делали? — Ленчик вытащил очень потрепанный бумажник, набитый так, что его пришлось перетянуть аптекарской резинкой. Денег в бумажнике не оказалось, зато нашлось очень много бумаг, бумажек и газетных вырезок. Покопавшись в этом бумажном хламе, Леня отделил два листка.
На одном выписаны были имена, фамилии и возраст прислуги и домочадцев, на другом – фамилии гостей, посетивших в тот вечер злополучную дачу.
— Где взял? — спросил Жуковский, потянувшись к спискам.
— У полиции свои методы, а у газеты – свои, — промурлыкал Квасницкий. — Только руками не трогай, тебе надо – перепиши.
Жуковский достал из портфеля два листа писчей бумаги и карандаш и принялся быстро списывать фамилии.
— Нет, вы только посмотрите на этого пижона! — сказал все еще сердитый Згуриди. — Он не может подождать два дня, когда полиция передаст дело в прокуратуру! Нет, он должен собственноручно составить бумагу и похвастаться ею перед начальством! Карьерист несчастный!
— А кто тебе мешает тоже переписать фамилии и показать своему начальству? — буркнул Жуковский, не отрываясь от своего занятия. — Для твоей карьеры это будет также полезно, как и для моей. Я тебе даже могу ссудить карандаш и листок бумаги.
— Спасибо, обойдусь своим, — у Згуриди портфеля с собой не было, но был блокнот и вечное перо.
— А ссуди-ка ты меня, — попросил Глюк.
— Ого! — заметил Квасницкий, — мощный интеллект нашего друга Глюка заработал. Сейчас он составит список, а потом вычеркнет из него всех неубийц. И мы получим верный ответ.
— Приблизительно, — пробормотал Феликс. — Только вряд ли это случится сегодня.
Спросили еще вина – как-то незаметно за разговорами уговорили бутыль. Прошлись по списку – у кого из домочадцев и гостей мог быть мотив и возможность.
Жорик Жуковский выдвигал версии, Дима Згуриди их опровергал, Квасницкий, развалясь на хлипком плетеном стульчике, слушал, прихлебывая вино и сыто поцыкивая зубом — о, он прекрасно умел извлекать удовольствие из текущего момента!
А Глюк все марал и марал бумагу; выделенные ему два листа закончились, он попросил у Жуковского еще.
— Что ты там пишешь и пишешь? — спросил Квасницкий. — Роман? Может быть, даже в стихах?
— Да нет, я так, для ясности, — смутился Глюк, принялся складывать исписанные листы. Но от зоркого взора Квасницкого спрячешься, как же! Да и Прокуратура вкупе с Судом заинтересовались.
— Ах, — замурлыкал Квасницкий, — вот это я понимаю! Научная метода в расследовании преступления! А вы, профессионалы, тычетесь, как котята – вот, учитесь!
— Подумаешь, — протянул Жуковский, — этим всем займется полиция…
— Можно подумать, — фыркнул Згуриди, снял пенсне и опять превратился в горбоносого красавца в слегка измятом белом костюме. — Ничем таким полиция и близко заниматься не будет, не достанет на то ни людей, ни сил, ни желания. Фонтанский участковый пристав пьет горькую – это всем известно. Но попереть его со службы никто не попрет, бо заменить некем. Околоточный надзиратель, может быть и не дурак, но ни опыта у него нет, ни знаний, а есть только служебное рвение и знание установок, спущенных сверху. Есть установка искать политику – он будет искать политику, потому и посадил студента…
— Ну, не посадил еще, задержал только. Не сегодня-завтра выпустит, — вступился за околоточного Жуковский.
— Какая разница! — отмахнулся Згуриди. — Полицмейстер тоже завтра это дело бросит: Вася Шмаровоз возьмет кассу общества "Север" или банк Манераки – и все, полицмейстера поважнее дела затянут. И то – добро бы помещицу ухлопали, госпожу Новикову, тогда еще была бы какая-то надежда, что полиция подсуетится; а так – кому нужна эта старуха-гувернантка? А прокуратура уже составила себе мнение, так что пойдут горничная с лакеем на каторгу за убийство, которое не совершали…
— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — процедил Жуковский сквозь зубы. — Если они злодеи, и это будет доказано…
— Да ничего я сказать не хочу! — обычно смугло-бледный, Згуриди слегка порозовел от волнения. — Вы-то докáжете, да так, что хороший адвокат разметёт ваши доказательства вдребезги и пополам, но где прислуге взять деньги на хорошего адвоката? Правосудие! Законность! А прав в России тот, у кого бумажник толще. Ты вот, Квасницкий, над честным таможенником Глюком подхихикиваешь – а ведь я тоже взяток не беру, родители подкармливают. Но родители есть не у всех, а кушать всем хочется, пожирнее и погуще.
— Положим, я тоже не беру, — сказал Жуковский. — И с чего ты взял, что на каторгу пойдут горничная с лакеем? Мне, к примеру, все более этот мальчик подозрителен, Костик. Да и госпожа Новикова тоже. А до правды полиция докопается, не волнуйся, и дело взято под прокурорский надзор, да и ты, насколько я тебя знаю, следователь добросовестный. И Ленчик не даст дремать, пару-тройку статеек тиснет, чтобы подогреть общественное мнение…
— Не тисну, — скромно потупил голубые глаза Леня, — мне полицмейстер запретил.
— Не верю, что докопается, — буркнул Згуриди, и хотел еще что-то добавить, но тут подошел хозяин, заговорил по-гречески, Згуриди ответил, тоже на греческом, и – уже по-русски, друзьям:
— Нас уже просят, заведение закрывается. И вообще, мне домой пора, меня жена ждет.
(Згуриди, единственный из четверых друзей, был женат).
— А Глюка ждет мама, а Жуковского – папа, — подхватил Квасницкий. — И только я, временный сиротка, никому не нужный…
А между тем солнце свалилось уже за деревья, оставив лиловую полосу и позолотив облака на горизонте, над невидимыми из-за зелени крышами Чубаевки, и в жухлой июльской траве уже застрекотали страдающие бессонницей кузнечики, а Глюк раздавил на щеке первого жадного комара.
— Возьмем извозчика, — сказал Квасницкий, когда рассчитались с хозяином (цены здесь действительно оказались низкими, вышло по сорока копеек на нос). — Я плачỳ. Надо же доставить Димочку супруге, а то она обидится, и больше его с нами не отпустит…
Почти уже возле дома, где жил Глюк, Квасницкий вдруг спросил:
— Ну и как, Феликс, тебе заниматься расследованием? Поверил наконец, что ты действительно детектив вроде Шерлока Холмса?
— Я – нет, — мрачно ответил Феликс. — Мама поверила. И потом – я любопытный.
На самом деле Феликс Францевич на себя наговаривал – не страдал он столь распространенным пороком любопытства; но вот поломать голову над загадкой – это было его, и решению головоломок и ребусов, шарад и шахматных задач он посвящал почти весь свой досуг. А чем еще ему было заняться? Телевизоров в те времена не существовало, синематограф Глюк не любил и посещал редко, ни жены, ни любовницы, ни даже любимой девушки он не имел: жениться или завести любовницу ему не позволял недостаток средств, знакомые барышни были просто знакомыми. Пожалуй, Нюточка Белоцерковская нравилась больше других, но — всего только нравилась. Чтение серьезное наводило тоску, несерьезное (бульварные, авантюрные романы etc) заставляло скучать, вот разве что романы полицейские – Габорио, Леру, тот же Шерлок Холмс – то есть, конечно, его отец-создатель Конан Дойл… Но в те времена подобных романов было немного, жанр детектива еще только становился на ноги.
Потому, возможно, так заинтересовал его детектив, "подсунутый самою жизнью", — выражаясь словами журналиста Известина (газета "Бульвар").
Так что же написал Феликс Францевич на полулистах прекрасной белой бумаги, коей снабдил его Жуковский? То, чем по мнению того же Жуковского, должна – и будет – заниматься полиция?
А вот что:
"Жертва: Рено, Матильда Яковлевна, пятьдесят два года, уроженка Лозанны (Швейцария), в России тридцать лет. Женщина с прошлым: как минимум один раз рожала. Скорее всего, до приезда в Россию (?).
Причины, по которым могла быть убита:
a) — конфликт с кем-то из домочадцев (нет никаких сведений, подтверждающих или опровергающих наличие оного – выяснить у С.М.)