— А потому что оформлены они на подставных лиц.
— А лет ему сколько? И кто он по национальности?
— Про национальность не скажу – не знаю. Не еврей, это точно. Жена его урожденная Потоцкая, из боковой ветви. Может, поляк, может, украинец. Не дворянин.
— Как же Потоцкая! – и за купца пошла? — спросил Згуриди. — Может, он все-таки шляхтич?
— Или она не Потоцкая, — сказал Глюк.
— Не знаю, за что купил, за то и продаю. А лет ему где-то шестьдесят, или даже больше.
— А когда в нашем городе появился, откуда?
Квасницкий развел руками: мол, не знаю.
— Вот про Захарова я тебе точно скажу: ему шестьдесят лет, исполнилось в мае месяце. Сам он армянин, из Эривани, и настоящая его фамилия Мкртчан, с трудом произносимая. Потому фамилию Захаров образовал от отчества. А зовут его по-настоящему Сурен. Женился на дочке нашего местного армянина, Карапетова, вошел в дело тестя. Держит половину торговли подсолнечниковым маслом в губернии. Очень много помогает бедным, и у нас, и в родной Эривани, и не только армянам.
— Это я знаю. Меценат.
— Меценат. А вот Цванцигер – не меценат, даже нищим не подает, говорит им "арбайтен". По слухам, все деньги в руках у Людвиги Карловны. Раньше они жили в Йосиповке, в город переехали лет двадцать назад. А сколько ему лет, не знаю. Лет пятьдесят-шестьдесят. Теперь тебе про Воробейчиков рассказать?
— Нет, про Воробейчиков я и сам знаю, — отказался Глюк. — Спасибо, Ленчик.
— Кое-что прояснилось, о великий Шерлок?
— Да так, — пожал плечами Феликс Францевич, — по мелочи. Ну, я пошел.
— А вот и Жуковский, — сказал Згуриди. — Жуковский, где ты ходишь? Мы тебя ждем!
— Здрасьте, здрасьте, — сказал Жуковский, плюхаясь на плетеный стульчик. — Дайте квасу, бо щас помру от жажды. По делам бегаю, где ж еще? — ответил он на вопрос Згуриди, отпив длинный глоток из кружки. — А ты, торпедный катер, — обратился Жорик к Феликсу Францевичу, — можешь тушить свои топки. Полиция розыск закончила. Там все ясно и понятно, как в летний полдень над Сахарой.
— И что? — заинтересовался Квасницкий. — Кто же злодей?
— Злодейка. Новикова, конечно. Cui prodest.** Пасынки ей мешали, ну и…
— А подробнее?
Жуковский оторвался от кружки и внимательно посмотрел на Квасницкого.
— Леня, я, конечно, могу по дружбе и рассказать. Но если хоть одно слово появится в печати…
— Я и сам бы рад бы, но не появится. Полицмейстер на меня папеньке моему накапал. Теперь даже бытописательные эссеи мои в газету не берут, — пожаловался Квасницкий. — Придется переквалифицироваться. Буду писать полицейские романы, — оживился он. — А в романах, сам понимаешь, имена и события сплошь вымысел. Так расскажешь?
— Расскажу, — кивнул Жуковский. — Дай отдышаться…
И рассказал Жуковский вот что.
В день пожара на даче пропала бутыль с керосином.
Параня, прислуга для черной работы, утром принесла бидон керосина из лавки и переливала в бутыль, когда ее кликнула кухарка Агафья, что-то там ей срочно понадобилось. Потом Параню призвали для допроса, потом закрутилась: вторая горничная и лакей были в участке, так что работы навалилось вдвое. А вечером, когда пришла пора наполнять лампы, Параня хватилась – а бутыли-то и нет, только в бидоне керосину на донышке. Барыня пошумела немного, но дала денег, и Параня опять побежала в лавку за керосином.
Пропажу списали на Костика, поскольку видели, как в послеполуденный час хлопчик вертелся возле летней кухни.
Полиция, обшарившая дачу, обнаружила место, где бутыль была спрятана: на террасе, за дверью нашли радужное пятно. Пятно пахло керосином.
Пахла керосином и белая кружевная перчатка, заброшенная в жасминовый куст возле нужника.
Вчера после пожара карета увезла Новикову в клинику Штальгаузена для нервнобольных, в истерике и с помутнением рассудка.
Нынче с утра Жуковский, с полицейским чиновником, посетил Новикову в клинике. Новиковой была предъявлена перчатка, которую она признала своей. И в преступлении тоже призналась, однако ничего более не сказала, потому как опять впала в истерику.
— Так что, — сказал Жуковский, — дело, можно считать, завершено. По словам управителя, поместье назначалось сыну Григория Полоцкого, Николаю, а у Новиковой на прожитье оставались гроши, если пасынок ее по совершеннолетию попросит в аут.
— Куда? — не понял Згуриди.
— Выйти вон, — перевел Квасницкий. — Футбольный термин.
— А-а! — сказал Згуриди. Футболом Дима не интересовался, теннисом тоже. С недавних пор его интересовал только один объект, точнее, субъект, с которым вы уже знакомы. Субъект был женского пола и звался Ниночкой Згуриди (совсем недавно Ниночкой Полторацких).
— Вообще-то, — сказал Жуковский, — ты там тоже должен был присутствовать, на допросе. Ты же это дело ведешь – официально.
— Веду, — согласился Згуриди. — Я ее еще допрошу – сегодня же. Или завтра.
— Если получится. Доктор Штальгаузен сильно ругался: довели-де барыньку до умопомешательства. И всякие беседы с ней покамест запретил. И вообще сказал, что ничего не обещает.
— Доктора никогда ничего не обещают, — с обреченным вздохом заметил Квасницкий. — Им так кажется безопаснее. А тем более когда его пациентке грозит каторга. Подержит он ее у себя полгодика, выдаст он ей свидетельство о невменяемости, и будете вы… — тут Квасницкий несколько раз провел пальцами по пухлым, выпяченным как для поцелуя, губам. Получилось что-то вроде "блим-блим".
— Сам ты… — Жуковский повторил жест Квасницкого. Поскольку губы у него были гораздо тоньше, "блим" получился совсем не таким сочным и полновесным. — Мы своего эксперта направим, независимого…
— Какой же он будет независимый, если ваш? — скептически осведомился Глюк. — И потом, Штальгаузен – врач с европейским именем, кто ж с ним из наших спорить будет? Разве что Юнга пригласите из Швейцарии или этого… как его?
— Фрейда, — сказал Квасницкий. — И не наезжайте на Згуриди. К нему сейчас надо бережно относиться. Он у нас будущий отец!
Згуриди было начал расплываться в счастливой улыбке, но тут же нахмурился:
— Откуда ты знаешь? Я сам только третьего дня…
— Ваш особняк на Французском бульваре вчера посетил известный в городе гинеколог Эпштейн, — Квасницкий говорил скучным голосом, как будто читал лекцию. — Матушка твоя в отъезде, значит, гинеколог призван был к Ниночке. А сегодня у тебя морда сияет счастьем и надеждой. Значит, Ниночка не только не заболела, а совсем наоборот. Следовательно, ожидается появление очередного Згуриди.
— Еще один Холмс. Проницательный, холера! — вроде бы недовольно бросил Згуриди, но счастливую свою улыбку удержать все-таки не смог.
— Да, — сказал Квасницкий. — Я такой. Глюк у нас Шерлок, а я – Майкрофт. Братья Холмсы, — и Леня приподнял свою панаму с легкими поклонами в стороны каждого из друзей.
— А Костик? — задумчиво спросил Феликс Францевич, пощупывая свои тоненькие усики. — Его она никак не могла убить. Околоточный видел Костика после того, как Новикову увезли.
— Я еще не получил медицинского заключения, — сказал Жуковский, — так что вполне возможно, Петрищенко погиб по случайности, а вовсе не пал жертвой. Устал, темно, поскользнулся в грязи, захлебнулся…