Однако в этот раз никто про "варенье" не догадался, их даже не спросили: "А не вы ли?.."; гувернантки нет, и никто не донимает их более уроками и наставлениями. Они, наверное, понимают, что совершили преступление. И вначале им даже, может быть, страшно. Но проходит день, наступает другой – вчерашние страхи прошли вместе с ночным сном.
Если одно преступление – причем такое, от какого и выгода-то невелика! – сошло им с рук, почему бы не осуществить свой замысел: тот, с которого все и начиналось? Одна из них – Аня или Настя – настаивает. Другая – Настя или Аня – трусит. А потом брошенная на столе бутыль с керосином подталкивает их эту бутыль украсть. А потом стечение обстоятельств – мальчики выпросили у матери позволения ночевать во флигеле – и очередное преступление совершено, и снова следы заметены бестолково, по-детски: спрятанная тут же, в кустах перчатка. Бросить ее в пламя, где испачканные в керосине кружева мигом сгорели бы, они не догадались.
Внутренний запрет на убийство, который есть у каждого нормального человека, снят, и следующей жертвой оказывается помощник садовника, Костик, подросток; за что? А возможно, за какую-то ерунду, за не так сказанное слово, может, дразнил их, или подглядывал, как они переодеваются – влез на дерево в саду рядом с домом…
Феликс Францевич почувствовал, что покрылся ледяным, несмотря на жару, потом. Кто будет следующим? Кто-то из прислуги? Зотиков? Младшие сестренки?
— Кажется, я порядочный йолт***, — пробормотал он.
———————————————
* бездельничать (од.)
**кому выгодно (лат.)
***глагол, образованный от слова "мáца" – рука (од.)
**** недоумок, дурачок (од.)
— …Получается, Михаил Дмитриевич, что необходимо новое расследование, — твердо сказал Згуриди и поправил перекосившееся пенсне. — Налицо факт самооговора.
— "Факт"! — Воскобойников покрутил носом, сморщившись, будто бы почувствовал неприятный запах. — Это еще не факт, это пока что так… — он повертел в воздухе толстыми пальцами, — …сомнения. А что прокуратура нам скажет?
— In dubio abstine*, Михал Дмитрич, — Жуковский развел руками. — Таки да надо доследовать.
— Optimus testis confites reus**, — вздохнул полицмейстер. — Устал я от этой семейки.… Ну ладно, доследовать так доследовать. Давайте, доставьте всех, кто ту ночь провел на даче. Я сам ими займусь.
— Мне кажется, Михаил Дмитриевич, нужно и тех, кто провел на даче предыдущую ночь, — заметил Згуриди, складывая пенсне и пряча его в нагрудный кармашек. — Поджог безусловно связан с убийством гувернантки. Возможно, что и с убийством Петрищенко.
— А что медицина говорит, убили его или сам утоп? — осведомился полицмейстер и снова покрутил крупным своим носом.
— Не получено еще освидетельствование тела. Петр Прохорович занят был. Четыре убийства в один день, шутка ли!
— Насчет тех, кто предыдущую ночь провел – пожалуй, что вы, Дмитрий Спиридонович, правы. Так что действуйте. А вот с Петрищенко… — Воскобойников взмахнул рукой. — Раз пока не ясно, ничего выяснять не будем. Вот получим протокол вскрытия, тогда и… Георгий Глебович же что сказал? Воздерживайся, коли сомневаешься. Вот и воздержимся. Покамест.
————————-
* при сомнении воздерживайся (лат.)
** признание обвиняемого – лучший свидетель (лат.)
Странная вещь случилась в этот раз – полицмейстер (сам полицмейстер!) лично взялся расследовать убийство какой-то гувернантки!
И пожар флигеля, повлекший смерть двух несовершеннолетних.
Нет, конечно, гибель мальчиков, точнее, одного из них, связана была с вопросом наследования полумиллионного состояния, но все же обычно полицмейстеры, да еще губернского города – и чтобы обыкновенным дознанием, пусть всего только тою его частью, что касается разговоров с подозреваемыми и свидетелями, самолично занимались! Нет, это что-то из области сказочной фантастики!
Да только в этот раз так вышло, и вышло оттого, что Михаил Дмитриевич Воскобойников полицмейстером стал совсем недавно, два всего лишь месяца тому. А до этого служил Михаил Дмитриевич в Москве (все ж одна из столиц!) начальником сыскного департамента при городском полицейском управлении. И получил Михаил Дмитриевич чин действительного статского советника, вне всяких сроков, конечно: за успешные расследования, за срочный розыск и иные заслуги, а какие именно – оставим уж за чертами нашего повествования, как особого к нему отношения не имеющие. Но уж поверьте – заслуги его высокоблагородие Воскобойников имел немалые, раз уж в молодых летах (сорока еще и не исполнилось) вышел в действительные статские советники (если бы в армии – то в генерал-майоры)!
А тут как раз в наших Палестинах вакансия образовалась – очередной полицмейстер был уволен в отставку с понижением в чине. К сожалению, дурная традиция имелась в нашем городе: ни один полицмейстер на своем посту дольше двух лет не пребывал, и если в отставку уходил не с понижением в чине, так уж обязательно со скандалом. А уж чтобы с повышением, или дальнейшим по службе продвижением – это уж извините, за этим не к нам. Тупиковое это было место – должность полицмейстера славного нашего города, Южной Пальмиры.
Так что человек разумный и осторожный такого назначения как правило, сторонился.
Не то – Михаил Дмитриевич, служебным рвением горевший не только от макушки до пяток, но и до кончиков своих пышных, с подусниками, усов и роскошных бакенбард. По относительной ли своей молодости, или по некоторой лихости, возможно, от столь быстрого продвижения по службе проистекавшей, но назначению своему господин Воскобойников обрадовался. И на место явился, горя желанием покончить сразу со всем. Со взяточничеством, достигшим астрономических масштабов. И с организованной преступностью.
(Пусть американцы хвастаются, что их Соединенные Северо-Американские Штаты есть родина организованной преступности. Пусть оспаривают их первенство гордые вспыльчивые корсиканцы. И итальянцы, почти такие же гордые, и почти такие же вспыльчивые. Мы-то знаем, что по-настоящему организованная преступность родилась у нас, на Мясоедовской улице. Вкупе с коррупцией и подкупом полицейских чинов в особо крупных размерах.)
И даже поножовщину в припортовых кабачках горел желанием извести Михаил Дмитриевич Воскобойников.
Ага!
Прямо так сразу!
Разбежались!
Довольно скоро его высокоблагородие постиг, что с поножовщиною покончить невозможно, да и, скорее всего, не нужно – это малое зло, кровопролитие незначительное, ущерб невеликий, и смертоубийства в итоге случаются редко.
А вот бандитизм вкупе со взяточничеством очень его, Михаила Дмитриевича, из себя выводил. Однако бороться с этими нехорошими явлениями на самом деле – все равно что нажимать на каучуковый мячик. Давишь пальцем, вроде бы и вмятина образовалась, а на самом деле и сопротивление каучук оказывает немалое, и только палец чуть ослабь – вмиг вмятина распрямляется, и все на круги своя возвращается.
И вот что странно: был бы Михаил Дмитриевич залетною какой птахой, понятия о наших местных реалиях не имевшей – так нет же! Наш он был, здешний уроженец, вырос на Преображенской улице, учился в гимназии Рашевского. В университет, правда, Московский поступил, но все же уехал из нашего города довольно взрослым, мог бы вроде бы догадываться, что его ждет здесь на полицмейстерской должности! Или по прекраснодушию юности не замечал язв и недостатков? Или же замечал, но возмечтал о Геракловом подвиге: очистить сии конюшни Авгия?
Да кишочки оказались тонки – нет, не получился из Воскобойникова Геракл.
И все те два месяца, что протекли с часа его вступления в должность полицмейстера, пребывал Михаил Дмитриевич в двух состояниях: раздражения, граничившего с яростью, или уж в ярости безграничной.
Статья же в газете "Вестник Юга" привела его уже даже не в ярость, в бешенство, потому и явился тогда на дачу самолично, и без приличествующей полицмейстеру свиты.
Почему же нынче, июля первого дня, стал Михаил Дмитриевич столь благодушен, столь кроток, и доследование сам вызвался проводить, и даже не расстроился, не огорчился ничуть, когда его, полицмейстера, два почти что молокососа (один от прокуратуры, другой от судейства) почитай, носом ткнули? И улыбался столь же счастливою (и слегка даже глуповатою) улыбкою, какою время от времени улыбался счастливый в браке будущий отец Дима Згуриди.
А объяснялось все очень и очень просто, и виноват в полицмейстеровом счастии был не кто иной, как Вася Шмаровоз.
Одна только Васина фраза – про то, что творческую интеллигенцию Вася не трогает и трогать не будет, а грабит и будет грабить исключительно буржуев – перевела Васю Шмаровоза с его мальчиками из разряда уголовников в разряд политических. Так что теперь за все Васины художества ответ держать не ему, Михаилу Дмитриевичу Воскобойникову, полицмейстеру, а начальнику губернского жандармского управления полковнику фон Кугелю. И упала с плеч Михаила Дмитриевича Воскобойникова гора, и какая гора – Монблан! Эверест! Горная страна Тибет!
Потому и улыбался столь безоблачно, и чуть ли не мурлыкал, словно огромный кот в зимний день на коленях у хозяйки, и так пушистил свои роскошные бакенбарды, и усы, и подусники.
И любимым делом – расследованием обыкновенного, уютного, семейного преступления – позволил себе заняться.
Первыми (понятно – "Лондонская" в двух шагах) – привезли барышень Полоцких и всю прислугу Новиковой. Михаил Дмитриевич велел вводить их в свой кабинет по очереди.
Белая кружевная перчатка лежала на полицмейстеровом столе, скромно прикрытая газеткой "Коммерсант Юга".
Начали, разумеется с барышень, и разумеется, со старшей, Анны Григорьевны.
Михаил Дмитриевич сладким – ну, просто пряник медовый! – голосом, участливо, спрашивал, как почивалось на новом месте, в гостинице, не донимали ли клопы, нет ли каких нужд; соболезнование выразил по поводу смерти братьев и болезни маменьки, госпожи Новиковой, Елизаветы Александровны. И все пушил, все пушил бакенбарды – то правую, то левую.
Анна Григорьевна сидела на стуле спокойно, сложив на коленях – одну на другую – руки в точно таких же белых кружевных перчатках до локтей, опустив ресницы, и ни разу на полицмейстера не взглянула. На все вопросы отвечала одно и то же: "Merci, monsieur".