— Кстати, какие ваши перчаточки элегантные! Вот, кстати, у нас тут тоже одна обнаружилась, не ваша ли? — и приподнял газетку.
Анна Григорьевна, едва-едва повернула головку, глаз на полицмейстера так и не возведя, сказала:
— Non, monsieur.
— А мне думается, ваша – точь-в-точь такие на вас. Дайте-ка ручку…
Барышня протянула руку. Михаил Дмитриевич приложил перчатку к руке Анны Григорьевны: вроде бы размер тот же.
— А сделайте любезность, примерьте!
Анна сняла свою перчатку, надела предложенную.
Згуриди и Жуковский подались вперед.
— Спасибо, Анна Григорьевна, — вежливо сказал Воскобойников, щурясь. — Прошу пожаловать вон туда, там некоторое время побудьте. Нет-нет, эту перчаточку снимите, будьте любезны… Ну, что скажете? — спросил Михаил Дмитриевич у Жуковского и Згуриди, когда старшая из барышень Полоцких вышла.
— Похоже, ее ручка, — сказал Жуковский.
— Или не ее, — сказал Згуриди.
— Давайте следующую, — сказал Воскобойников.
Младшая из барышень Полоцких, пока что просто Настенька, от старшей сестры поведением отличалась, и очень. Присела на краешек стула, и тут же в сиденье уцепилась двумя руками, словно боялась упасть. Глазки, правда, тоже держала все больше опущенными, но время от времени поднимала их то на полицмейстера, то на Жуковского со Згуриди, и глазки эти были красными и припухшими – заплаканными. Сладчайший, участливейший тон Михаила Дмитриевича (а он повторил все то же, что и старшей сестре – и вопросы о нуждах, и соболезнование) вызвал пару приступов рыданий, но недолгих – сдерживалась Настенька. На каждый вопрос, на выражения соболезнования отвечала точно так же, как и ее сестра: "Merci, monsieur", но худенькие ее плечики при этом зябко съеживались. А потом расправлялись.
Перчатку тоже не признала за свою, послушно примерила, послушно сняла.
— Велика на нее, — сказал Жуковский, когда Настеньку проводили из кабинета полицмейстера.
— А по-моему, в самый раз, — сказал Михаил Дмитриевич.
А Зугдиди пожал плечами и поправил пенсне:
— Со всем моим уважением, Михаил Дмитрич, но мне кажется, мы тут просто сказку "Золушка" репетируем. Ну, найдем мы хозяйку. А где гарантия, что перчатка была именно на ней? Она могла перчатку потерять, ее могли у нее украсть, в конце концов. Кто-то мог специально ее запачкать, чтобы навести подозрения. Запутать следы.
— Вы, господи Згуриди, торопитесь слишком, — сказал Воскобойников, погладив бакенбарды (сначала правую, потом левую). — Вначале про перчатку давайте узнаем, а там посмотрим. Но чего-то младшая барышня боится, заметили? Все ежилась эдак, а потом расслабляла плечики – видно, ждала главного вопроса, а мы его не задали.
— Так может нужно было его задать? — спросил Згуриди.
— Всему свое время, — промурлыкал Михаил Дмитриевич. — Терпение, Дмитрий Спиридонович, великая добродетель! Видели, как кошка мышку ловит? Сидит у норки, сторожит, затаившись, пока мышка не расслабится, не вылезет, и тут она – цап! И мышке – амба. Так что терпение нужно иметь, чтобы мышку вовремя цапнуть, Дмитрий Спиридонович. Так что пока давайте-ка прислугу, по старшинству. С кухарки начнем.
Кухарка, Агафья Семибратова, успевшая уже с утра опохмелиться, никак ситуацию не прояснила.
— Мое дело – еда. А одёжа – это к Машке. Или к Аленке. Перчатка – это одёжа? Одёжа. Барская. А я сроду перчатков не нашивала…
Марья Свечкарева перчатку признала, но очень приблизительно:
— Навроде бы у барышень такие… Или у Софьи Матвеевны… Похожие. Но никак не барынина – на ихнюю ручку не налезет.
Алена Свечкарева:
— Ой, наша! Точно, наша, только вот барышни Анны Григорьевны или Настасьи Григорьевны – не припомню, я их все путаю. Надо рядом положить с ихними, тогда ясно будет – у них рисуночки разные… А может, и Софьи Матвеевнина – у барыни Софьи Матвеевны тоже похожие. В одном магазине заказывали, по полдюжины…
Как ни странно, ясность внесла Прасковья Любашина, "черная" прислуга:
— Ихняя. Барышень. Или барыни Софьи Матвеевны. Та, что потерялась.
— Как потерялась? — спросил Воскобойников, слегка над столом наклонившись.
— А с веревки, где сушилась.
Прасковья Любашина была тупа и бестолкова, потому полицмейстеру с превеликим трудом удалось выяснить, что после стирки Параня развесила перчатки попарно, чтобы после не перепутать, на веревке, натянутой за летней кухней – то есть на огороде. А когда снимала высушенное белье, одной перчатки не оказалось. И случилось это в то утро, когда "мамзелю убили".
Згуриди при этих Параниных словах снял пенсне и победно посмотрел на Воскобойникова.
А Михаил Дмитриевич, погладив бакенбарды, кивнул головой.
— Ну что же, — сказал он, когда Параню выпроводили, — студента привезли? А садовника? Тогда давайте их всех сюда, рассаживайте. Будем проводить реконструкцию.
Згуриди с Жуковским переглянулись. Слово "реконструкция" было им, конечно, знакомо, но никак не соотносилось с расследованием преступления. Михаил Дмитриевич добродушно усмехнулся:
— Салажата вы еще, что Суд, что Прокуратура! С самого начала нужно было время установить: кто, что, когда, зачем, в каком порядке. А поскольку никто на часы не смотрел, то только так, в беседе, выяснить и возможно. Хорошо бы было и гостей Новиковой в тот вечер собрать, но – люди большие, занятые, неудобно. Ну, ничего, вчерне набросаем, а там и с ними поговорим…
Рассаживать велел отдельно: справа тех, кто был на даче при пожаре, слева – ночевавших в участке. Оглядел всех, погладил бакенбарды, и вдруг нахмурился:
— А управитель где? Почему не доставили?
Жорик с Димой переглянулись.
— Но ведь Зотикова не было на даче ни в ту, ни в другую ночь, — сказал Жуковский.
Воскобойников недовольно пошевелил усами:
— А подумать? Зотиков был в тот вечер, и был в числе гостей. Единственный, пожалуй, кто сможет сказать, когда вышла гувернантка, как себя вела… Так что быстренько за ним слетайте, господин Жуковский!
— Итак, — начал Воскобойников, многозначительно оглядев присутствующих: фигурантов дела, усаженных полукругом перед массивным столом полицмейстера, помощника судебного следователя Згуриди, присевшего сбоку стола, стенографиста Семирамидова за отдельным столиком, начальника губернского сыскного департамента Кондратенко на жестком канцелярском диване в углу, и двух урядников, застывших по обеим сторонам двери. — Итак, подытожим.
Кухарка Агафья Семибратова громко икнула.
Семирамидов чиркнул карандашиком в своем блокноте – наверное, обозначил звук икоты.
— Двадцать восьмого июня ваша матушка, барышни, — легкий наклон в сторону барышень Полоцких, — и нанимательница прочих, здесь присутствующих, принимала гостей. Около пяти часов пополудни, как вчера показал Семен Загоруйко, приехал господин Цванцигер. Новикова встретила его на веранде – так? — горничная Мария Свечкарева, на которую в тот момент пал взгляд полицмейстера, послушно кивнула. Воскобойников продолжал: — Вы, барышни, были в это время наверху, переодевались, так? И вам помогала Елена Свечкарева. А вы, господин студент, где были в это время?
Студент Горохов пожал плечами:
— Не помню. Уроки в тот день мы закончили около четырех, мальчики отправились к себе, на галерею. Я прошел к себе, во флигель, некоторое время был там, потом с книгой вышел в сад, сидел в беседке – подальше от дома.