— А Петрищенко… Константин когда ушел?
— А он не ушел, — Настенька расхрабрилась, и говорила уже бойчее. — Он, когда нас ужинать позвали, в кусту розовом спрятался, он даже не боялся, что оцарапается. Ему дядька не разрешал с нами водиться, а нам мама не позволяла. Он там всегда в кусту сидел, когда его дядька искал…
Полицмейстер помолчал, постукивая пальцами по столу, потом вздохнул.
— Перейдем теперь к ужину. В семь его должны были подать?
— Должны были, однако завозились, и где-то в третьей четверти восьмого к столу позвали, — сказал Зотиков.
В дверь постучали.
Чиновник по особым поручениям подошел, поговорил с кем-то, вернулся к столу полицмейстера с бумагой.
Воскобойников внимательно прочитал, сказал: "Хм…", — и пододвинул бумагу к Згуриди.
Это было медицинское заключение о смерти Петрищенко.
— Извините, нас прервали, — сказал Михаил Дмитриевич, обращаясь к Зотикову. — Так что вы еще про ужин можете рассказать?
— Да нечего рассказывать, — развел руками Никита Иванович. — Обыкновенно, сидели, ели, разговаривали с соседями. Общей беседы не завязалось. После чай вышли на террасу пить, сидели кто где, Елизавета Александровна чай разливала. Ближе к девяти дети попрощались, а мы со стариками на веранду прошли, там сели в карты играть. До половины двенадцатого один только роббер сыграли, а там распрощались. Мы с Генрихом Михайловичем уехали.
— А когда вы, господин Зотиков, покойную мадемуазель в последний раз видели?
— Да на террасе, когда чай пили, — сказал Зотиков. — А после не видел.
— А что вы скажете, Никита Иванович, мадемуазель Рено с кем-то за ужином говорила? — спросил Воскобойников. — Далеко ли от вас сидела?
— Да не то, чтобы далеко, но в окружении своих учениц: с одной стороны Аня от нее была, с другой – Настенька. А рядом с Настенькой Алеша, потом Николенька, а я рядом с Николенькой сидел.
— А вы, Анна Григорьевна, Настасья Григорьевна, с мадемуазель разговаривали?
— Non, monsieur, — произнесла Анна, и Настенька вслед за ней эхом, тоже по-французски, но с дурным выговором:
— Non, monsieur le chef de police.
— Хорошо, — сказал полицмейстер, поерзал в кресле. — А о смерти мадемуазель как вы узнали, когда?
— Утром, — едва шевеля губами, проговорила Анна, — нам Маша сказала.
— А еще Агафья кричала, так что мы услышали, и я в детскую побежала, в окошко посмотреть, и ее как раз несли, — совсем уже осмелевшая Настенька затараторила бойко. — А тут Маша прибегает, кричит, что мадемуазель убили…
— Марья Свечкарева, что вы скажете? — обратился полицмейстер к старшей горничной.
— Так все и было: барыня Лизавета Александровна и барыня Софья Матвеевна еще спали, я им и сказала.
— А что барыни вам? — вкрадчиво спросил Михаил Дмитриевич, чуть подавшись вперед. — Что сказали?
— Барыня Лизавета Александровна сказали, что все я выдумываю, чушь всякую. А барыня Софья Матвеевна велели подать халат, и спустились вниз, а после послали Ивана в город, за доктором. И вернулись Лизавете Александровне сказать.
— А какими словами вы оповестили своих хозяек о происшедшем? Не вспомните?
— Ну, известно… — Марья Свечкарева заколебалась, облизнула губы. — Что мамзель убили…
— А вот и нет, а вот и нет! — воскликнула совершенно уже осмелевшая Настенька. — Ты сказала, что ее задушили!
— А… Может быть, — согласилась Свечкарева. — Ее Семен Игнатьевич как внесли, у нее ран не видно было, ни на животе, ни на затылке. На животе – потому что платье на ней черное было, на черном, сами знаете, кровь не видна. А на затылке, потому что голова запрокинулась. Зато на шее два синяка виднелись, вот тут и вот тут, — Мария на своей собственной шее показала, где размещались синяки. — Я и подумала, что ее задушили. Потому так и сказала. А потом, когда от барынь спустилась – смотрю, кровь…
— Очень хорошо, — кивнул полицмейстер. — А скажите, Марья, когда обнаружилась пропажа перчатки? Это ведь в то утро было?
— Вот сейчас только узнала, Параня рассказала, — Свечкарева задумалась. — Утро то суматошное было, господин полицмейстер, так сразу и не вспомнить… Вроде бы после завтрака… Ой, нет, завтрака в тот день и не было вовсе, Кузьминична не в себе была, барыня Софья Матвеевна ушли, мальчики и Михаил Андреич молока с хлебом откушали, а барыне Лизавете Александровне Параня сготовила яйца… Да, а после я Паране говорю, что поди сними белье, принеси в буфетную, мы с Аленой разложим. Параня пошла снимать, а тут околоточный стал забирать Алену в участок, а с Лизаветой Александровной припадок случился, ну, мне и не до белья стало. Должно, то белье до сих пор в кухне лежит, неразобранное…
— Так, хорошо. Ну а теперь, — Воскобойников оглядел присутствующих с легким прищуром, — теперь к следующему дню перейдем. С бутылью пропавшею мы вчера определились, теперь про вечер мне расскажите. Значит, Софья Матвеевна с господином Зотиковым уехали. Что барыня?
— Барыня к себе пошли, прилечь, — с готовностью сообщила Маша. — Очень их жара доняла. А я стол к ужину накрывала, а Агафья готовила. А Параня за керосином побежала, в лавку.
— А барышни? Анна Григорьевна? Чем вы занимались?
— Не помню, monsieur le chef de police, — молвила Анна Григорьевна.
— Ой, ты же книжку взяла, ту, что маменька читала, — сказала бойкая Настенька, — а Алеша стал ее забирать, и вы поссорились!
Анна поглядела на сестру исподлобья и ничего не сказала.
— Это правда, Анна Григорьевна? — спросил Воскобойников мягко.
— Не помню.
— А вы, Настасья Григорьевна, что делали?
Настенька опустила глаза, передернула плечиками:
— Мы так… Мы с Николенькой…
— И чем же вы с Николенькой занимались? Тоже книжку читали? — ах, как ласков, как нежен был тон Михаила Дмитриевича! И так участлив взгляд! Настенька не стерпела, призналась:
— Нет, мы с Николенькой и Костиком во флигеле в карты играли. Костик нас учил…
— Ах ты, господи, воля твоя!.. — не сдержался Зотиков.
Настенька вспыхнула, глянула искоса на Никиту Иваныча:
— Нет, мы немножко, а потом не стали, потому что нам на деньги играть не велят, а Костик просто так или на щелчки не хотел. А потом Николенька его прогнал. А потом нас кушать Параня позвала…
— Ты, выдра, ты ж тоже с Колькой поссорилась, он тебе картинку не хотел переводную подарить, — вдруг сказала Анна. — Ты ж ему тетрадку порвала, а он тебя стукнул!
— Подумаешь! Мы и помирились сразу же!