Лето 1961 – го выдалось холодным. Промозглые горные туманы повисли над семейным шале у деревушки Пре-Сен-Дидье, что расположилась на перевале Сен-Бернар. Низкие тучи на неделю скрыли из виду устремленную в небо громаду Монблана, увенчанного снежной шапкой надменного и равнодушного скалистого великана, отделяющего этот дикий краешек Северной Италии от Франции и Швейцарии. Без горы мальчик, которому только что исполнилось семь лет, чувствовал себя потерянным. В долгие и одинокие летние каникулы гора дарила утешение и заменяла компанию. То был год – об этом ему напомнил некий странный внешний голос, – когда он нуждался в компании больше всего. Мальчик сидел за старым длинным деревянным столом, настолько грубым, что его, казалось, делали топором. Один в знакомой гостиной. И все же не совсем один.
– Ты так и не посмотрел, – сказал голос. Старческий и тоже знакомый.
– Я не хотел.
Говорил, оказывается, он сам. Но уже постаревший. Может быть, поумневший. И грустный. Ребенок не верил в призраков. Его отец, практичный невозмутимый бухгалтер, много лет считавший деньги крупных северных корпораций, не позволял такой ерунды. Он, например, выбросил несколько привезенных Лео из интерната книг, посчитав их чересчур фантастическими и потенциально опасными для незрелого детского ума. Артуро Фальконе был – и не уставал об этом напоминать – человеком, который всего добился сам. Поднявшись из нищеты и хаоса Второй мировой войны, он подрабатывал по ночам барменом и официантом, чтобы закончить колледж. Все в жизни маленького Лео Фальконе имело своим источником этого странного, холодного, бесстрастного человека, родителя только на бумаге, фигуры удаленной, появлявшейся лишь по праздникам, когда он большую часть времени проводил в кресле с газетой и стаканчиком, погруженный в какие-то свои мысли. Лео был всего лишь ребенком, и потому выражение благодарности, которой отец, несомненно, заслуживал, давалось ему с немалым трудом.
Комната остывала. Родители оставили мальчика одного, если не считать странного голоса, далекого эха его собственного.
Он посмотрел на часы, старые часы с кукушкой. Маятник их остановился, повиснув под углом в правой части футляра, представлявшего собой копию деревянного шале, похожего на то, в котором он сидел сейчас на жестком, неудобном стуле с прямой спинкой, чувствуя, как комната содрогается от проникающего отовсюду грохочущего, звенящего, переливчатого шума, металлического звона колоколов, за которым следовало безумное, напоминающее рев коровы чириканье кукушки.
Зимой здесь, как говорили, случались лавины. Горы – место опасное и пустынное, где все еще водились медведи и даже некие дикари, которые могли выкрасть ребенка и превратить его в раба, заставить работать на себя в полях и на пастбищах, обречь на вечное услужение, потому что кому-то трудиться надо всегда.
Об этом ему рассказал отец. Однажды вечером, когда Лео был плохим мальчиком. Или, может, неплохим, но невнимательным. Из-за невнимательности он оставил ключ в замке стеклянной входной двери. Любой вор или разбойник мог разбить стекло, просунуть руку, повернуть ключ и войти. Чужой, враг, человек, способный разорвать тонкую ткань семьи.
Ключи – вот что стоит между приличными людьми и хаосом, сказал Артуро Фальконе, после чего побил Лео, несильно, но с безжалостной равнодушной сосредоточенностью, что лишь добавляло к физической боли еще и душевную. Забудь ключи – и твой мирок погибнет, а вместе с ним и ты. Родители исчезнут. Одинокий маленький мальчик из обеспеченной семьи станет грязным пастушком, чья жизнь пройдет в нищете и сраме.
Уж лучше умереть, сказал отец.
Умереть.
Ребенком он ненавидел это слово еще до того, как полностью понял, что оно означает. В раннем возрасте Лео Фальконе обнаружил, что умеет читать по лицам, проникать за маски привычного выражения и угадывать подлинные мысли. Получалось что-то вроде магии, того самого волшебства, которое отец, узнай он о его существовании, выбил бы из сына ремнем. Но оно существовало, и Лео знал, что происходит в головах взрослых, мужчин и женщин, когда они произносят слово.
Ужас.
Длительное, устойчивое и неконтролируемое ощущение страха, не проходящее до тех пор, пока что-то – некая еще более неотложная проблема или, как в случае с отцом, бутылка бренди – не вытесняло его из их голов.
Смерть.
Сидя за холодным, пустым столом, маленький Лео сделал открытие: он может произнести это слово и не испытать при этом никакого дурного предчувствия, никакой холодной внутренней пустоты.
Он втянул в легкие холодного, колючего воздуха, скорчил гримасу, в которой собрал всю свою злобу и силу и которую никогда бы не позволил себе в присутствии отца, и прокричал запретное слово:
– Смерть, смерть, СМЕРТЬ!
Со стены долетел звук. Замерший маятник часов шевельнулся, качнулся справа налево и вопреки закону гравитации, вопреки всему, что Лео полагал правильным, неизменным, основательным и естественным, снова остановился. А потом он опять заголосил, этот хор неразлучных, в котором металлическому звону и гулу колокола вторил оглушающий рев кукушки. То был звук, который и разбудил Лео.
Но не только бой часов. Что же еще?
Крохотные деревянные воротца распахнулись, и изнутри выплыли, кружась, две округлые деревянные фигурки. Муж и жена. Он – в костюме горца: кожаных штанах, яркой рубашке и зеленой шляпе с пером. Она…
Лео моргнул. Теперь он вспомнил обе фигуры. Женщина была дородная, шумная и веселая, в белом с голубым платье и с добродушным розовым лицом с запечатленной навечно неподвижной улыбкой.
Но та женщина исчезла, а ее место заняла обнаженная фигура величиной с палец и не деревянная, а из плоти – настоящей, бело-розовой и слегка дряблой плоти. Она напоминала его мать – такой он видел ее иногда, когда она, не догадываясь о присутствии сына, выходила нагишом из ванной.
Такими же настоящими, как плоть, были рубцы, раны и кровь, вытекавшая и бившая из нее фонтанчиками под непрекращающимся градом ударов, которые наносил круживший вокруг нее деревянный человечек – руки его не останавливались ни на секунду, и в руках мелькали лезвия.
Маленький Лео моргнул. Часы менялись у него на глазах.
Человечек был уже в хирургической маске и облегающей хирургической шапочке. Рука его с зажатым в ней скальпелем судорожно дергалась, рассекая, рассекая, рассекая…
– И под ножом уходим мы, уходим… – горько рассмеялся кто-то, сидевший в его голове. Нет, не кто-то, а он сам, Лео, только не мальчик, а почти старик.
Крики… Кричали маленькие фигурки в часах. Кричали там, за стенами этой холодной, холодной комнаты.
Глаза маленького Лео остановились на двери, прочном деревянном барьере, за которым находилась спальня родителей, место, которого он боялся, место, запретное для него. Поперечную балку украшало грубовато вырезанное деревянное сердце, символ любви, как представлялось мальчику, выглядевший здесь несколько неуместно. Сейчас это сердце из старого полированного дуба начало медленно, едва заметно биться, пульсировать, стремясь попасть в такт с его собственным, пришпоренным страхом и гулко отдающимся в ушах пульсом.
За ним, этим трепещущим деревянным сердцем, скрывалось святилище его родителей, их частный заповедник, куда ребенка никогда и ни при каких обстоятельствах – как бы он ни нуждался в них, как бы ни был напуган – не допускам. Ни стеклянной панели, ни окошечка не было, и что происходит за толстым непроходимым препятствием, никому знать не дозволялось.
Если бы хоть краешком глаза заглянуть туда и понять, что будет, когда ты все же вставишь ключ в замок и повернешь…
Он лежал на столе, маня и дразня его приглушенным блеском старого металла, тяжелый и неуклюжий, слишком большой для неловких детских пальцев, цеплявшихся за острые углы, но так и не нашедших точку опоры. И даже если бы у него получилось, родительская спальня все равно оставалась запретной территорией. Так ему говорили, так его учили годами. То, что происходило там, не имело к нему никакого отношения.
Воздух снова задрожал от гула колокола и крика кукушки. Маятник опять качнулся слева направо и словно застрял во времени, перепачканный кровью маленькой женщины, мечущейся, кричащей и бьющейся в строго очерченном кругу жизни на крылечке шале.
Ничто не могло остановить размахивающего ножом человечка. Ни маятник. Ни бестелесный, призрачный голос в голове мальчика. Ни даже сам Бог. Потому что и он, этот неутомимый палач, был частью Бога, той частью, что всегда приходит в конце.
Но на этот раз произнести нужные слова он не смог. Маятник не шелохнулся. В голове маленького Лео Фальконе заворочался глубокий, первобытный страх, тот страх, от которого деревенеют члены, разжижаются мысли и промокают штанишки.
– Прошлое прошло, – произнес голос взрослого, старого Лео. – Доверься мне.
– Так что же мне делать? – спросил он, уже приготовившись пустить слезу, потому что при виде слез взрослые всегда смягчались.
– То, что будешь делать всегда. От начала и до конца. То, что заменит все остальное. Думай!
Лео попытался сделать то, что посоветовал голос. Он не хотел оставаться в этом месте. Не хотел заглядывать за запертую деревянную дверь с грубо вырезанным, умирающим сердцем. Не хотел пользоваться лежащим на столе большим железным ключом. Больше всего ему хотелось спать. Положить голову на стол, закрыть глаза, ни о чем не думать и не видеть ничего, кроме тьмы, казавшейся в сравнении с этим безумным, негостеприимным местом теплым и гостеприимным приютом, убежищем от собирающихся вокруг него мучений и страданий.
– Пожалуйста!.. – умоляюще произнес старческий голос.
Майор Лука Дзеккини чувствовал себя счастливым человеком. Проведя три утомительных дня на скучнейшем совещании в Милане, он наконец вернулся в свою милую Верону. Вечером его ожидала премьера «Трубадура» в «Арене», и Дзеккини собирался присутствовать на спектакле в компании очаровательной, прелестной туристки из Сан-Диего, с которой познакомился л ишь накануне в поезде, возвращаясь домой. Значилось в программе и посещение «Серджио», уютного ресторанчика за углом, рядом с офисом, места, где человек мог спокойно собраться с мыслями. Ленч играл в жизни Дзеккини особое значение, служа чем-то вроде остановки для путника. За ленчем можно поразмышлять об удачно проведенном утре и заглянуть в ближайшее будущее, помечтать о том, что сулит вечер, когда после короткого всплеска послеполуденной активности сбрасываешь с себя темную форму майора карабинеров и погружаешься в обычную гражданскую жизнь. Лишь очень немногие получали от этой небольшой церемонии такое же эстетическое удовольствие, большинство использовали перерыв для удовлетворения не столь возвышенных потребностей. В последнее время лишь один человек удостоился приглашения примкнуть к узкому кругу людей, разделявших вкусы Дзеккини. Вспомнив о недавнем знакомом, майор нахмурился. Работа полицейского постоянно связана с риском. Он состоял в особой группе с момента ее сформирования в 1992 году. Мир краж, подделок и незаконного перемещения предметов искусства, посещаемый им ежедневно, тоже не был свободен от насилия. За последние шесть месяцев двое его коллег на юге пали жертвами преступников, пытавшихся перевезти некоторые исторические артефакты из Ирака в Швейцарию транзитом через Италию. И тем не менее отдельные случаи заставляли задуматься. Как и этот. Странный. Необъяснимый. Нелогичный. И трагический. Таким он представлялся майору даже теперь, через неделю после того, как о нем сообщили газеты.
Дзеккини посмотрел на тарелку с бифштексом и зеленью, сожалея, что не догадался пригласить свою новую знакомую, Джину из Сан-Диего. Женщинам нравятся мужчины в форме: Он и с Фальконе не раз обменивались шуточками насчет их внешних различий. Человек, служащий в государственной полиции всегда носит штатскую одежду, понимая, что отвратительная синяя форма никого не красит. Да, с Фальконе бывало порой нелегко.
Взгляд майора скользнул по улице и наткнулся на нечто в равной степени интересное и странное. По направлению к нему шли двое мужчин. Один, высокий и плотный, в мешковатом сером костюме, походил на отставного боксера. Второй, еще совсем молодой, подвижный, заметно уступающий первому в росте, в рубашке и джинсах, выглядел бы довольно безобидным, если бы Дзеккини, когда они подошли ближе, не заметил в его глазах решительности и даже жестокости.
С такими, подумал он, лучше не спорить. Тем не менее оба показались ему знакомыми, хотя майор и не мог вспомнить, откуда их знает.
Тот, что помоложе, подошел к столику и вежливо осведомился:
– Синьор Дзеккини?
– Да.
Они переглянулись, словно не зная, что делать дальше.
Дзеккини попытался представить, чем могут заниматься люди с такой внешностью, и в голове у него вдруг щелкнуло.
– А вы именно такие, какими он вас и описывал, – сказал майор. – Садитесь.
Высокий не заставил просить себя дважды и, хлопнувшись на стул, с жадностью уставился на бифштекс. Второй подсел поближе и огляделся. Рядом никого не было.
– Так он упоминал о нас? – удивился тот, что постарше. Порывшись в памяти, майор вспомнил имя – Перони.
– Иногда ни о чем другом почти и не говорил. Я ведь знаю Лео лишь несколько месяцев. Мы о многом разговаривали и, думаю, подружились. Несмотря на то что носим разную форму. Такое ведь тоже бывает, не правда ли?
Дзеккини отодвинул тарелку.
– Как Лео? – спросил он и опустил глаза, боясь услышать страшный ответ. – Собирался навестить, но там, похоже, такая неразбериха. К тому же, думаю, визит офицера карабинеров…
Перони пожал плечами:
– Он все равно не узнает. Если и придет в сознание, то не раньше чем через неделю. Состояние, по словам врачей, неопределенное. В любом случае, как бы ни повернулось, на работу Лео вряд ли вернется.
Хорошо было уже то, что ему вообще давали какой-то шанс. Судя по тому, что Дзеккини слышал раньше, Фальконе мало чем отличался от дышащего трупа.
– Даже не верится, – вздохнул он.
– Согласен, – сказал тот, что помоложе. – Ник Коста. Джанни Перони.
Майор протянул руку:
– Зовите меня Лука. Как звал Лео. Мы знакомые, а не коллеги. Так легче и удобнее. И пожалуйста, поешьте. Давно я не угощал сотрудника государственной полиции. Слишком давно.
Он подозвал официанта. Они заказали: Перони – мясо, Коста – жаренные на гриле овощи. Дзеккини даже слегка встревожился – чувство было такое, что он уже знает обоих.
– Ищете работу?
После случившегося в Венеции газеты уделили немало внимания и последующим событиям. Комиссара временно отстранили от должности по обвинению в убийстве. Косту и Перони отправили в принудительный отпуск, что часто предшествовало дисциплинарному взысканию.
– Работы у нас хватает, – ответил Коста.
Именно так Дзеккини и думал. Он покачал головой:
– А я-то полагал, вы сидите дома на диване да бьете баклуши. Перони рассмеялся:
– Проблема в том, что, поработав со старым хитрецом, делать то, что от тебя ожидают, становится затруднительно. А вы не замечали, Лука?
Дзеккини отправил в рот кусок бифштекса. Мясо остыло. Ленч был испорчен, и перспективы выглядели не лучше.
– Мы к вам с подарком, – сказал Коста. – Или, скорее, с призом.
– И во что мне это обойдется?
Коста подождал, пока официант расставит тарелки и отойдет.
– Даром в наше время ничего не бывает. Но если мы правы, если удача улыбнется… с вашей помощью… Думаю, приз вам очень понравится.
Лука дослушал их до конца. Ему хватило минуты, чтобы понять: приятный вечер в театре в компании восхитительной Джины помахал ему ручкой.
Прошло больше десяти лет с тех пор, как Тереза Лупо оставила медицину ради, как ей тогда представлялось, более увлекательной работы в полицейском морге. Сейчас, в больнице Венеции, она чувствовала себя совершенно чужой. Место это более походило на городской квартал, чем на медицинское учреждение. Комплекс включал в себя и исторические здания, и современные постройки, и дома, напоминавшие обычные жилые и возведенные на пустом участке побережья между двумя набережными, Фондаменте Нуова и Фондаменте Селестия. Примечательным показался Терезе и тот факт, что больница располагалась напротив еще одного этапного пункта в жизни каждого человека – кладбищенского острова Сан-Микеле, блокировавшего, к счастью, вид на Изола дельи Арканджели. Венецианцы никогда не тратили усилий больше, чем определялось крайней необходимостью.
В тот вечер, когда Лео Фальконе спешно, на катере «скорой помощи», с включенной сиреной и пульсирующей голубой мигалкой везли в больницу, произошло три события.
Во-первых, Тереза вспомнила, как кричать на медиков – достойных, хороших людей, знающих свое дело, но не понимающих одной важной мелочи. Человека с тяжелой раной головы не обязательно подвергать детальному осмотру, поскольку он представляет собой почти готовый труп; все, что нужно, – это остановить время и сохранить беднягу живым до прибытия специалиста, который и сделает вывод, есть ли шанс вытащить его из темноты на свет.
Во-вторых, Тереза поняла, что готова сделать все, чтобы не дать Лео Фальконе умереть. Вообще-то она была за то, чтобы все люди не умирали, даже если бы такое положение вещей оставило ее без работы, но одно дело – теория, а совсем другое – практика. Что бы ни случалось между ними в прошлом, сейчас Тереза неожиданно для себя обнаружила присутствие необъяснимой связи с этим странным, сдержанным, зачастую надменным человеком, чье тело катили по длинному лабиринту коридоров больницы, как ей казалось, в никуда.
В-третьих, выяснилось, что ее удостоверение полицейского патологоанатома не утратило силы и здесь. Когда, привезя Фальконе в предоперационную, дежурный врач узнал, что единственный местный нейрохирург проводит отпуск на Мальдивах, Тереза сначала наорала на него, потом заставила сделать все возможное, чтобы остановить кровотечение, и наконец приказала не предпринимать ничего до получения дальнейших указаний.
Удача все же навещает этот мир. А может быть, Бог действительно существует. В медицинской школе Тереза училась с Пино Ферранте. Пока катер «скорой помощи» мчался с острова к городу, она вспоминала его руки, прекраснейшие мужские руки, какие ей только доводилось видеть: длинные, чуткие, гибкие, элегантные. Как будто скопированные с картин Альбрехта Дюрера. Руки целителя. К тому времени когда он, закончив учебу, окунулся в мир практической медицины, это понимали уже все. За прошедшие годы Пино успел стать преуспевающим консультантом-неврологом в своей родной Болонье, откуда до Венеции, если забыть о существовании правил дорожного движения, можно добраться едва ли не за шестьдесят минут. К счастью» когда она позвонила, запыхавшаяся и почти отчаявшаяся, он оказался дома.
Через три часа Фальконе доставили в кабинет, и пока нежные, осторожные, сильные и решительные пальцы Пино Ферранте пытались сотворить чудо, о природе которого Тереза л ишь смутно догадывалась и на которое всей душой надеялась, четверо друзей, двое мужчин и две женщины, так или иначе вовлеченные в трагедию Лео Фальконе, ожидали исхода на террасе у набережной, отбиваясь от москитов, поглощая невкусный кофе в пластиковых стаканчиках и задавая друг другу всевозможные вопросы относительно странного инцидента, имевшего место на Изола дельи Арканджели в разгар устроенного Хьюго Мэсситером приема.
В конце концов, движимые злобой и общим стремлением к справедливости или тому, что под ней обычно понимается, они приняли некое решение. Исполнение этого решения, как они все понимали, не требовало особых усилий. Не требовало оно и больших дискуссий, потому что разговоры обычно только мешают тому, что нужно делать.
Факты ясны, сказал Ник. Они перед ними, и игнорировать их невозможно. Джанфранко Рандаццо работает на Хьюго Мэсситера Это было понятно с самого начала. Браччи комиссар убил для того чтобы закрыть дело и устранить препятствие для заключения сделки с Арканджело. При исполнении этого плана и пострадал Лео Фальконе.
Все будет преподано в наилучшем виде: сложено, завернуто и перевязано. И никто никогда не попытается дернуть за ленточку, чтобы посмотреть, что там внутри. Венеция, как выразился Ник, уже готова проглотить приготовленную пилюлю и согласиться с уже представленной комиссаром версией, даже если эта версия и оставляет без ответа многие вопросы. И прежде всего почему пьяный Альдо Браччи вообще притащился во дворец? Чего он надеялся достичь, захватив в заложницы Рафаэлу Арканджело? Чье лицо тщетно искал среди сотен масок? Ник не сомневался, что ему был нужен Мэсситер. И зачем Браччи принес с собой улику, те самые перевязанные ленточкой ключи?
Задавать все эти вопросы было теперь некому. В глазах горожан трагедия острова Арканджело, унесшая жизни трех человек, завершилась в тот момент, когда выпущенная Рандаццо пуля разнесла голову Альдо Браччи. Лео Фальконе, говоря языком военных, списали, занеся в категорию «непрямых потерь». Венеция готовилась короновать своего нового властителя, Хьюго Мэсситера.
В ту ночь, выслушав осторожно перебравшего все известные факты Ника, они молча переглянулись. Все чувствовали одно и то же, все понимали, что нужно делать. Для венецианцев римляне были посторонними, чужаками. От дальнейшего расследования их отстранят, и объяснение подготовят уже без их участия. И сел и Ник прав – а ближайшие события подтвердили, что так оно и есть, – то их удалят и из квестуры, чтобы не подпускать к не укладывающимся в общую картину фактам.
Ничего глупее венецианцы придумать не могли, и оправдывало их только то, что они совсем не знали Косту и Перони. Не понимали, что это за люди и на что они способны. Никто из местных и подумать не мог, что эти двое готовы потратить дни и недели, чтобы только подергать за ленточку и заглянуть под красивую обертку старательно упрятанного дела, и что они будут ковыряться, долбить, тыкаться носом и возиться до тех пор, пока швы не разойдутся и все не развалится на кусочки.
Каковы же факты? С таким вопросом обращался к друзьям Ник, представая перед ними в образе двойника самого Фальконе.
Кому выгодно случившееся в ту ночь?
Ответ прост: Хьюго Мэсситеру и его сообщникам в городском совете. А также Арканджело, получившим наконец долгожданные средства.
У кого был мотив для убийства Беллы и Уриэля?
Эта клеточка кроссворда оставалась пока пустой. Уриэль, насколько они знали, так же как и остальные Арканджело, был заинтересован в сделке с Мэсситером. Его смерть создала дополнительные трудности и породила новые юридические проблемы. Но мотив тем не менее был, его требовалось отыскать, а для этого, сказал Ник, нужно следовать правилам Лео. Немножко все перемешать. Кое-что подогреть. Кое-что выжать. Подобрать, отбить, поскоблить. Поводить носом. Отделить правду от лжи.
И добавить воображения.
Белла забеременела от Мэсситера и попыталась его шантажировать, может быть, требовала денег, чего англичанин позволить себе не мог даже под угрозой срыва сделки. Он сам или кто-то из его сообщников убивает Беллу, смазывает или пропитывает фартук Уриэля неким горючим веществом, подсовывает ему сломанный ключ и отправляет в мастерскую, а по сути – на верную смерть. Те, кто слишком ленив или недостаточно умен, представляют преступление как семейную драму. Потом все сваливают на несчастного Альдо Браччи, которого и убивают на глазах сотен свидетелей при обстоятельствах, вроде бы подтверждающих его вину.
Тереза Лупо никогда не полагалась на воображение. Мало того, она испытывала к нему глубокое недоверие. Будучи человеком научного склада, она понимала, как опасно сначала выстроить теорию, а потом подбирать под нее факты. Но наблюдая в ту ночь за Ником, слушая его рассуждения, видя гнев и решимость в его глазах, она не могла не заметить, как возмужал он после смерти отца, как стал похож на Фальконе. Перед ней был уже не тот зеленый новичок, которым она восхищалась едва ли не с первого дня знакомства, не тот немного растерянный провинциал, который, как многим казалось, не продержится в римской квестуре и года. Жизнь изменила его. Лео Фальконе и Джанни Перони изменили его, сами тоже изменившись при этом. Меняя и меняясь, эти трое сблизились, стали почти неразлучны. Тереза и представить не могла, что Ники Джанни откажутся от расследования и оставят все как есть. И конечно, она не могла не разделить с ними общую судьбу.
Как и Эмили…
Собрав за четыре оставшихся до принудительного отпуска дня всю возможную информацию, Коста и Перони отбыли из Венеции в поисках союзников. Эмили получила другое задание, к выполнению которого приступила с отчаянной, самоотверженной решимостью, вызвавшей у Терезы вполне обоснованные опасения: зная, насколько хорошо агенты ФБР подготовлены к такого рода работе, она подозревала, что Эмили в своем стремлении к цели применит весь арсенал приемов и средств и ни перед чем не остановится.
Тереза осталась одна. Свою задачу она понимала ясно: искать улики, в первую очередь доказательства, которые связывали бы Хьюго Мэсситерас Беллой и Уриэлем, подтверждали его присутствие на острове в ту страшную ночь, а самое главное – объясняли, почему он, рискуя собственным бизнесом, пошел на убийство супругов.
Сейчас она наблюдала за женщиной, сидящей у кровати Фальконе в позе напряженного ожидания, будто инспектор вот-вот очнемся, улыбнется и попросит чашечку кофе и пару бискотти. На мгновение Терезе стало стыдно – она вовсе не была одна. Рафаэля Арканджело проводила в палате Фальконе по восемнадцать часов в сутки, неизменно терпеливая и собранная. На третий день, не посоветовавшись ни с Перони. ни с кем-то еще, Тереза, набравшись смелости, поведала Рафаэле об их планах. Конечно, она не стала рассказывать всего, а лишь слегка приподняла завесу. Ровно настолько, чтобы попросить об одолжении и рассчитывать, что не нарвешься на отказ. Рафаэла ей нравилась – приятная, искренняя и откровенная женщина. К тому же она восхищалась Лео Фальконе, ясно видя в нем то. что остальным представлялось как бы в тумане, принадлежала к семейству Арканджело, а значит, могла знать о случившемся то, чего не знали другие, и, наконец, имела доступ к материалам, которые, возможно, использовались неизвестным алхимиком.
На полу стояла сумка с предметами – каждый из которых был завернут в отдельный пластиковый пакет, – собранными в особняке и мастерской этим утром, когда Микеле и Габриэль уехали на встречу с юристами, чтобы обсудить детали приближающейся сделки. Особую надежду Тереза возлагала на вещи из ванной Беллы и Уриэля, которые могли содержать образцы ДНК.
Один из подключенных к Лео Фальконе приборов пискнул. Приборов здесь хватало: датчики, провода, дисплеи, регистраторы. Все это должно было поддерживать в инспекторе жизнь.
– Вам вовсе не обязательно здесь оставаться, – негромко», как всегда, спокойно сказала Рафаэла. – Полагаю, у вас н других дел хватает.
– Э… н-нет, – запнулась Тереза, возвращаясь а реальный мир.
Рафаэла сидела в ставшей уже привычной позе: выпрямив спину, слегка подавшись вперед, с книгой в руке. II не просто с книгой, а с книгой женской, как успела заметить Тереза. Умной романтической повестью, о которой в последнее время писали едва ли не все газеты. Не рановато ли записывать себя в старые девы?
– Вам ведь наверняка гоже есть чем заняться.
– В общем-то нет. По крайней мере сегодня мне на острове делать нечего. Микеле и Габриэль снова ведут переговоры с адвокатами. А как только все это закончится…
Тереза чувствовала, что женщина пришла к какому-то решению, поволившему если не сбросить совсем, то по крайней мере облегчить давнее бремя.
– Как только все это закончится, я уеду. – Она взглянула на неподвижного Фальконе. – И дело не только в том, что случилось Это решение мне следовало принять еще несколько лет назад Сейчас у нас появятся какие-то деньги. Может быть, вернусь в Париж. Мне там нравилось. Я училась там в колледже. Правда, недолго. Так что если не понадоблюсь Лео…
Тереза никогда не оглядывалась. Слишком много обломков, того, что уже не поправишь. А что у Рафаэлы? Ничего, кроме неясных воспоминаний. Пожелтевших, выцветших, как старые акварели. Не самое лучшее время, чтобы догонять прошлое.
– Знаете, я бы не советовала принимать поспешные решения.
Рафаэла покачала головой:
– Оно не поспешное. Я давно хотела уехать, но не посмела. Чувствовала себя в долгу перед этим проклятым островом, перед Микеле с его несбыточными мечтами. Брат воображает себя героем. Хранителем традиций. Пытается сберечь старинное ремесло, которое остальные давно превратили в средство выколачивать деньги из туристов. Это самообман. Я прожила здесь всю жизнь и вижу, во что превращается Венеция. В кладбище. Пусть красивое, да, но все равно кладбище. Рано или поздно оно высасывает из человека все соки. Так уже произошло с Микеле, но он не желает ничего замечать. А я хоронить себя здесь не намерена. – Глаза ее блеснули. – Нет, не намерена. Как только Лео станет лучше… как только он поправится…
В возникшей паузе скрывался вопрос, но отвечать на него сейчас Тереза не могла.
– Я уеду, как только сниму с души этот камень, – закончила Рафаэла.
Это было уже слишком, и Тереза, пододвинув стул, взяла ее за руку.
– Послушайте, вы ни в чем не виноваты. В том, что так случилось…
– Но ведь Браччи угрожал мне! Если бы я была хоть немного повнимательней и не позволила ему схватить меня…
– Тогда он схватил бы кого-то другого. А Лео, Ник и Джанни все равно бы поступили так, как поступили. Не обманывайте себя и не корите. Таков их долг. Они вступились бы за любого.
Рафаэла посмотрела на неподвижную фигуру под белой простыней.
– Но ведь он поправится, правда? Ваш знакомый, тот, из Болоньи, по-моему, настроен весьма оптимистично.
Солгать Тереза не могла.
– Шансы есть. Но они невелики. Мозг – удивительный и во многом еще загадочный орган. Пино – отличный специалист. Лучший из всех, кого я знаю. Тем не менее…
Рафаэла Арканджело подалась вперед. Такой решительной и собранной Тереза видела ее впервые.
– Лео поправится. Я знаю. И если в этом мире еще существует справедливость, кто-то ответит за причиненное зло и пролитую кровь.
Тереза Лупо даже заморгала от удивления. До сих пор она полагала, что Рафаэла разделяет общее, преобладающее мнение, согласно которому именно Альдо Браччи, человек, в кармане которого нашлись ключи Беллы, человек, уже обвинявшийся в кровосмесительной связи с сестрой, и был тем, на ком лежала вина за смерть супругов, преступником, которого покарала сама судьба. В местной газете «Нуова» даже появилось письмо, автор которого предлагал повысить в должности комиссара Джанфранко Рандаццо, проявившего выдержку и хладнокровие и пристрелившего бешеного пса.
Рафаэла слегка отодвинулась от Терезы.
– Я не идиотка и понимаю, зачем вам понадобились эти вещи. – Она кивнула на сумку. – Лео доверял мне и подтвердил бы это, если бы мог говорить. Я знаю, для чего вам нужны вещи Беллы. Вы не участвуете в официальном полицейском расследовании; вам нужен тот, кто действительно виновен в случившемся с Лео. Мне он тоже нужен. Тот, кто убил моего брата и бедняжку Беллу. Я пыталась помочь Лео. – В ее голосе послышались умоляющие нотки. – И не смогла. Больше я его не подведу. Обещаю. Я в долгу перед ним. Пожалуйста…
– Мы не можем… – Тереза подумала о Сильвио ди Капуа, который, сославшись больным, прилетел накануне из Рима в Венецию и теперь вместе с парой знакомых специалистов организовывал что-то вроде любительской лаборатории для проверки обещанных материалов. – Я не имею права разговаривать с вами не эту тему. Поймите, риск слишком велик.
– О каком риске вы говорите? Да, они могут уволить вас и ваших друзей, но мне-то ничего не сделают.
Коста и Перони, прежде чем их попросили из квестуры, успели выкачать из компьютеров кое-какую любопытную информацию. Судя по всему, игра шла по-крупному, и ставкой в ней была не только карьера нескольких лиц. Хьюго Мэсситер определенно выбрал для себя роль крупного политического деятеля и, будь он итальянцем, наверняка уже сидел бы в парламенте. Были у него и связи. Настоящие криминальные связи. И не только со старой итальянской гвардией, но и с новоявленной мафией, людьми с Балкан, теми, кто не чувствовал себя связанным какими бы то ни было старомодными кодексами поведения.
– Мне не нужны детали, – настаивала Рафаэла. – Просто скажите, что вам нужно?
А почему бы и не попробовать? Хотя бы для того, чтобы вытащить Рафаэлу из этой тихой, ярко освещенной палаты, где даже кондиционер не мог совладать с солоноватым запахом лагуны и куда долетали пронзительные гудки проносящихся мимо машин. Даже если ничего другого не получится, результат уже будет положительный. Этой женщине нужно напомнить, что мир не сосредоточился здесь, внутри четырех белых стен.
– В ту ночь на острове был кто-то еще, – сказала Тереза. – Не Альдо Браччи. Кто-то, кто очень хотел поговорить с Беллой. Кто-то…
Она доверяла этой женщине, но не хотела вовлекать ее в затеянную ими рискованную игру. Не хотела делиться непроверенными подозрениями или теориями.
– Больше я, к сожалению, сказать не могу. Если бы вы просто постарались вспомнить… Что-то необычное. Да и вообще что-то. Возможно, это помогло бы.
Рафаэла кивнула:
– Конечно.
Тереза взглянула на вытянувшееся на кровати тело. Ну сделай же что-нибудь, мысленно попросила она. Откашляйся. Захрапи. Хоть что-нибудь.
– Он поправится, – без тени сомнения повторила Рафаэла. – Я знаю.
– Надеюсь. Вы… Вы не помните, Браччи говорил что-нибудь? Я имею в виду, когда держал вас?
– Ничего особенного. Нес какую-то пьяную ерунду. Я даже не поняла.
Ерунда тоже порой имеет значение. Особенно когда ее несет человек с револьвером.
– Постарайтесь припомнить.
Рафаэла посмотрела на нее своими темными грустными глазами.
– Не уверена, но он, кажется, спросил, где англичанин. Англичан там было несколько: Мэсситер, его адвокаты, кто-то из городских художников. Скорее всего это ничего и не значит.
– Наверное.
Многих ли англичан знал Альдо Браччи? В артистических кругах он не вращался, с юристами скорее всего тоже не сталкивался. Речь определенно шла только о Мэсситере. С другой стороны, оброненная в таких обстоятельствах реплика вряд ли потянет на доказательство.
Тереза снова взяла Рафаэлу за руку.
– Я, конечно, всего лишь высказываю предположение, но… Как вы считаете, Белла и Мэсситер могли быть любовниками?
– Нет! – Рафаэла даже улыбнулась. – Это невозможно.
– Но почему? Он, на мой взгляд, большой охотник до прекрасного пола.
– Да, но… Белла? Нет! – Она решительно покачала головой. – Я не хочу говорить о ней плохо, не подумайте, но, насколько мне представляется, Мэсситер всегда целился выше. Поговаривали – не знаю, можно л и доверять слухам, – что бедняки его не интересуют. Да и необходимости такой не было, не так ли?
– А вы сами ничего не замечали? Он ведь часто бывал в особняке, у него там апартаменты…
– Нет, – уверенно, даже не дослушав доводы Терезы, ответила Рафаэла. – В палаццо он бывал только днем. Оставаться на ночь Микеле не разрешал. К тому же в доме постоянно велись работы. Зачем ему рисковать? По-моему, Мэсситер из тех, кто никогда не забывает об осторожности.
И все же Терезу такие рассуждения не убедили.
– Хорошо, только ведь они могли встречаться где-то в другом месте. У него же есть яхта?
– Говорят, что есть. Но… Не знаю, но мне в такое плохо верится.
Тереза кивком указала на Лео.
– У него особый нюх на подобные ситуации. Бывало, отпустит какое-то замечание, и ты начинаешь задумываться, оглядываться назад, а потом вдруг замечаешь, что видишь все в совершенно ином свете. Срабатывало не всегда, но ведь часто и не нужно.
Рафаэла задумчиво кивнула.
– Вообще-то Белла уезжала с острова довольно часто. Я думала, что она навещает подруг. Или ходит по магазинам. В последнее время у нее стали появляться деньги. Небольшие, но все же.
– Так она могла бывать у него на яхте?
В темных глазах отразилось сомнение.
– Наверное. Извините, но я в таких делах плохо разбираюсь. Возможно, вы и правы. Но ради чего все это? Ради нескольких минут в постели? Сомневаюсь. Если так, то это очень грустно. Впрочем, я не эксперт. Отношения…
– Вы не одна. Для меня любовь тоже загадка.
– Но мне показалось, вы свою уже нашли?
Она видела их с Перони несколько раз в больнице. Наверное, что-то заметила.
– Думаю, что нашла. А вот как – не знаю.
Рафаэла Арканджело кивнула. Ей нравилась эта женщина. Очень нравилась. Тем более ее следовало удалить от кровати Лео.
– L'amore e eicco, – тихо сказала она.
Любовь слепа.
Мысль о том, что Лео Фальконе пострадал от чего-то большего, чем обычная случайность, оскорбляла присущее Луке Дзеккини чувство справедливости, а когда римские Полицейские упомянули имя, всколыхнувшее неприятные воспоминания из не столь уж далекого прошлого, аппетиту него окончательно испортился. С каждым новым обстоятельством представленное ими дело выглядело все более сложным и интересным.
– Создается впечатление, что сомнений в виновности упомянутого лица у вас уже не осталось, – заметил он, когда они закончили. – Я же слышал, что Лео пал жертвой трагического случая, а такие вещи чаще всего лучше вообще не трогать.
– До следующего трагического случая? Да, вы правы, сомнений у нас нет.
По рассказам Фальконе у майора сложилось несколько иное представление о Нике Косте. Сейчас он видел перед собой человека более твердого и решительного.
– Я следил за этим делом по газетам. В них утверждается, что виновником смерти той супружеской четы был некий безумец, которого и застрелил ваш комиссар. Так что эта часть расследования завершена. Вы же, как я понимаю, хотите сказать, что есть кое-что еще? Что Лео подстрелили не случайно?
– Нет, – вздохнул Перони, и Дзеккини, к своему стыду, поймал себя на том, что в глубине души ждал другого ответа. Такого, который позволил бы ему с легким сердцем отправить друзей Лео с их фантазиями назад, в Венецию. – Инспектора подстрелили случайно. А вот смерть Альдо Браччи случайной не была. Рандаццо импровизировал. Выслуживался перед хозяином.
Оба гостя выжидающе уставились на майора.
– Даже если вы правы, что я могу сделать? Такими случаями занимается полиция, а не карабинеры. Мы в чужие дела нос не суем. Прецедентов еще не было. Боюсь…
– Мы не просим вас выходить за рамки служебных полномочий, – быстро сказал Коста. – То о чем идет речь, входит в сферу вашей компетенции. Кража предметов искусства. Контрабанда культурных ценностей.
В этом Дзеккини сильно сомневался.
– Вы должно быть, задаетесь вопросом, как поступил бы в подобных обстоятельствах Лео? Он человек практичный и скорее всего признал бы поражение. Вы сейчас отстранены от службы и не имеете права вести какое бы то ни было расследование или допрашивать кого-то, а уж тем более человека столь высокого положения, как Мэсситер. На мой взгляд, Лео всегда воздерживался от принятия однозначных решений при отсутствии веских улик.
Коста отодвинул тарелку. К овощам он почти не прикоснулся.
– Мы понимаем вашу озабоченность, но у нас есть веские улики. Мне не хотелось бы вводить вас в заблуждение. Наши возможности не исчерпаны. Дело Арканджело далеко от завершения. Пять лет назад против Мэсситера уже выдвигались серьезные обвинения. Тогда ему удалось выйти сухим из воды. – Он посмотрел на напарника. – И еще. Сейчас у нас могут появиться новые улики.
Перони неуверенно кивнул. Похоже, он не очень-то полагался на «новые улики» и наверняка понимал, сколь опасно играть в такие игры. Пора, решил Дзеккини, переходить к сути.
– С вашего разрешения я буду говорить без обиняков. Хьюго Мэсситер – человек очень влиятельный, и, судя по тому, что пишут в газетах, влияние его только возрастает. Завершив сделку и сделавшись владельцем острова, он перейдет в разряд неприкасаемых. Я здесь живу. В Венето все следят за тем, что происходит в Венеции, потому что там деньги. Большие деньги, которые связывают дающего и берущего так, как вы в Риме даже не представляете. Приобретя остров, Мэсситер станет частью местного истеблишмента. После этого все изменится. Даже для простого разговора с ним по поводу штрафа за неправильную парковку вам придется обращаться в Квиринальский дворец за письменным разрешением. Но сейчас…
– Что сейчас? – спросил Перони.
– Сейчас он всего лишь очень влиятельный делец с большими связями. Прижмете его – ожидайте неприятностей. Это не общие рассуждения – я знаю, что говорю. Немало людей лишились карьеры, пытаясь свалить Мэсситера. У меня нет ни малейшего желания разделить их участь.
– Вы знакомы с ним лично? – Коста пристально посмотрел на майора.
– Детали значения не имеют. Я лишь хочу, чтобы вы представили себе общую картину. Голыми руками его не взять – вывернется, уйдет, а потом вернется с улыбочкой и абсолютно чистенький, без единого пятнышка. Нужен мотив.
– Есть, – вмешался Перони. – Та самая сделка с Арканджело. Ему нужно ее завершить.
– Тогда зачем убивать брата с женой? – возразил Дзеккини. – Какой смысл?
– Смысл есть, – ответил Коста. – Белла забеременела. От него. Попыталась надавить. Мэсситер убил ее, а виновным выставил Уриэля.
– Можете это доказать?
– Докажем.
– Этого мало. Нужно кое-что более убедительное! Говорю вам, обвинения отскакивают от него как горох от стенки. Мы много раз пытались прижать Мэсситера по делам, связанным с контрабандой. И ничего.
Одно дело – знать, что человек виновен. Совсем другое – суметь доказать его вину, пройти судебные процедуры. Это понимали все: полиция, карабинеры и армии адвокатов как с одной, так и с другой стороны.
Коста не сдавался. Глядя на него, Лука Дзеккини пытался вспомнить, что рассказывал об этих двоих Фальконе: честные, бескорыстные, готовые идти до конца. Он понимал, что не поколеблет их решимости одним лишь своим мнением, но считал долгом предупредить:
– Лео еще и мой друг. Не думаю, что он одобрил бы ваше стремление сунуть голову в петлю на основании одних лишь подозрений.
Коста разочарованно вздохнул:
– Вы действительно думаете, что дело только в этом? Что нами движет лишь желание отомстить за Лео?
– Похоже, что так.
– Нет! Послушайте, майор, мы видели документы. Мэсситер – зло, раковая опухоль. Он везде – в правительстве, в городе. И с ним организованная преступность, люди, которые приходят с той стороны Адриатики.
Дзеккини промолчал.
– Вы бы видели, что мы выкопали в архиве, пока нас не погнали из квестуры, – продолжал Перони. – Мы звонили одному приятелю в ДИА [i]. Нам известно о связях Мэсситера с сербскими и хорватскими группировками. Он натравливает одних на других. И это только верхушка айсберга.
Майор застонал. К людям из ДИА обращаются в самом крайнем случае, когда другие средства исчерпаны.
– Это не ваша компетенция, – предупредил он, – и вам там делать нечего.
Коста бросил на него хмурый взгляд.
– Значит, вам он не нужен?
Дзеккини уловил язвительную нотку.
– Я отдал бы правую руку, чтобы поймать ублюдка на чем-то и довести дело до суда. Но все наши прошлые попытки провалились. Не мне вам объяснять, что каждый провал – это шаг назад. С ним никто не хочет связываться. Прокурор даст разрешение открыть дело только при наличии стопроцентных гарантий. У нас было все, чтобы его посадить. Не один раз, а десять. И он бы уже сидел, если бы не покровители.
– Покровители отойдут в сторону, если поймут, что дело серьезное, – возразил Коста.
– Неужели? – Дзеккини сочувственно посмотрел на Косту. Как можно быть таким наивным? – Тогда послушайте, что я вам скажу. Каждый раз, когда мы терпим неудачу, он становится сильнее. Чтобы мой шеф просто согласился открыть досье на Мэсситера, мне нужно положить ему стол что-то очень и очень увесистое. Как только англичанин подпишет контракт, как только прикроется миллионами из общественных фондов, все политики будут у него в кармане. И тогда…
Майор посмотрел на загубленный бифштекс. Вообще-то он ожидал от них большего. Может быть, вечер еще не потерян окончательно. Может быть, свидание с Джиной еще не поздно спасти. Дзеккини вовсе не горел желанием соваться в пекло из-за каких-то любителей и тем более связываться с человеком, который уже не раз демонстрировал удивительную ловкость и живучесть.
– Жаль, но у меня нет ничего такого, что могло бы вам помочь, – добавил он, нахмурившись. – Хотел бы, но… Все старое отработано, а свежего ничего нет. Будь у меня что-то, я бы прижал его к ногтю хоть завтра. И не только из-за Лео.
У них было что-то еще. Что-то, оставленное напоследок. Что-то, из-за чего они мялись, переглядывались и к чему никак не решались подступить. Лука Дзеккини уже начал жалеть, что не задержался в Милане.
Коста выпил минеральной воды.
– Вы спросили, что бы сделал на нашем месте Лео. Я вам отвечу. Он бы добавил жару. Пустил волну. Устроил бы так, чтобы Мэсситер почуял паленое и начал совершать ошибки.
Майор кивнул. С методами полицейского инспектора он успел познакомиться, и то, что говорил сейчас Коста, вполне им соответствовало. Но что дальше?
– Два отстраненных от службы полицейских вряд ли в состоянии пустить волну, которая напугает такого человека, как Мэсситер. А чтобы добавить жару, нужен горючий материал, – скептически заметил он.
Перони улыбнулся:
– Вы Правы, Лука. Мы не в состоянии. А вот вы – да. Для начала надо просто снять трубку, позвонить в квестуру и спросить, не возражают ли они, чтобы вы поговорили с комиссаром Рандаццо. Насчет украденных предметов искусства.
Дзеккини хмыкнул.
– Я серьезно. – Перони бросил на веронца быстрый колючий взгляд. – Мы побывали у Рандаццо в доме. В Лидо. Дом пустует. Комиссар там не живет. Жена куда-то уехала. Роскошное гнездышко для человека, состоящего на государственной службе. Я уж не говорю про картины. Керамику. Серебряную посуду. Так получилось, что дверь была открыта…
– Нет! – Дзеккини замахал рукой. – Ни слова больше. Я не желаю это слышать. Господи, что вы себе думали?! Вломиться в чужой дом… Спятили?
– Достаточно одного звонка, – повторил Коста. – Скажите, что вам надо побеседовать с Рандаццо. Посмотрим, как они отреагируют. Кстати, вы могли бы получить ордер на обыск дома. И нашли бы кое-что интересное. Взгляните.
Коста расстегнул замок на сумке и достал папку с фотографиями. Их было немного, не больше десятка. Просторные, высокие помещения с антикварной мебелью, экзотическими растениями, крохотными пальмами, картинами… Ничего подобного большинство полицейских, даже высокого ранга, не могли себе позволить.
– Там есть пара сербских икон, – заметил Коста. – Подлинных. В хорошем состоянии. Скорее всего пятнадцатый век.
Перони коротко хохотнул:
– Хотите узнать, откуда это все? Думаю, он сам считает их просто подарками. От некоего богатого и очень влиятельного англичанина. Допускаю, что комиссар даже не представлял, насколько глубоко он в этом увяз, а когда понял, было уже поздно. Долги надо возвращать. Пристрелив Браччи, Рандаццо снял Мэсситера с крючка по подозрению в двойном убийстве и устранил препятствия на пути к заключению сделки с Арканджело. Одним выстрелом двух зайцев. Ловко сработано, а, Лука?
Спорить Дзеккини не стал. Да, ловко. Если все так и было.
– Может быть, – добавил Коста, – Мэсситер специально дарил ему краденое. Чтобы привязать покрепче. Чтобы комиссар понимал, что может потерять.
А они не так просты, подумал Дзеккини, вспоминая одно старое дело. Тогда карабинеры подозревали, что Мэсситер проделал такой же трюк со следователем, разбиравшимся в деле о контрабанде через Триест, на которой попался один из сообщников англичанина.
– Что ж, это я могу, – согласился майор. – Но зачем? В чем моя выгода? Что я получу взамен?
– Вы получите Мэсситера, – спокойно ответил Коста – детали финансовых операций. Маршруты. Склады. Средства транспортировки. Перечни грузов. Нам безразлично, кто упрячет его за решетку. Вы. Мы. ДИА. Но его надо убрать.
– Удалить. Как раковую опухоль, – прибавил Перони.
Майор рассмеялся. Они годами пытались раздобыть такого рода информацию. Никто не желал говорить о Хьюго Мэсситере. Никто не хотел умирать раньше времени.
– Не надо играть со мной в эти игры. – Он с сожалением посмотрел на остывший ленч и подумал, что желание снова посидеть на террасе у «Серджио» вернется не скоро. – Давайте-ка выпьем пива, а? А потом помолимся за Лео. Вряд ли о нем многие вспоминают.
Молчание. Лука Дзеккини перевел взгляд с одного на другого. Странная парочка. Упрямцы. Лео Фальконе часто говорил о них. Некоторым его рассказам Лука тогда даже не поверил. В наше время таких твердолобых не бывает. Кому хочется идти до конца, заранее зная, каким будет этот конец?…
И тут до него дошло.
– Так вы подобрались к нему изнутри? – пробормотал майор.
Коста и Перони переглянулись и не сказали ни слова.
Что бы это могло значить? От одной лишь мысли по спине пробежал холодок. По скудным данным, которыми располагала служба разведки, в качестве мускульной силы Мэсситер использовал теперь исключительно балканские банды, людей, преданных до конца, готовых взяться за любую работу, если за нее хорошо платили, и никогда не нарушающих кодекс верности и молчания. Трудно, невозможно даже представить, чтобы один из них предал своего капо. Ставки слишком велики. Наказанием за измену была смерть, причем не в самом легком ее варианте. Однажды во Флоренции он видел жертв такой расправы. Даже самых крутых итальянских мафиози выворачивало наизнанку.
– Вы подослали к нему кого-то? – недоверчиво спросил Дзеккини и покачал головой, когда они угрюмо кивнули. – Господи… – прошептал он и, подозвав официанта, заказал три пива. – Надеюсь, вы понимаете, что делаете.
Коста достал из кармана джинсов мобильный телефон.
– Мы тоже на это надеемся. Теперь вы позвоните?
Погода наконец успокоилась. Вечер был тихий и ясный, с легким солоноватым бризом. В Вероне Коста и Перони осторожно выкладывали перед спецгруппой карабинеров обрывки собранной информации в надежде, что этого хватит, чтобы, во-первых, убедить Луку Дзеккини и его коллег получить ордер на обыск дома Рандаццо, а во-вторых, забрать потом для допроса самого комиссара. В маленькой квартирке в районе Кастелло Тереза Лупой ее помощник Сильвиоди Капуа ломали головы над результатами первых анализов, проведенных в частных лабораториях Местре и Рима. А в центральной больнице Венеции так и не пришедший в себя и не догадывающийся о присутствии Рафаэлы Арканджело продолжал видеть сны Лео Фальконе. Запертый в своем собственном приватном мирке из фантазий и воспоминаний, он не спешил и боялся покидать его, не зная, куда попадет.
– Лео, – произнес голос из внешнего мира. Голос был женский, теплый, заботливый, и у голоса было имя, но оно ускользало от него, потому что он был мальчиком-Лео, а не Лео-взрослым. – Пожалуйста…
Механизм на стене заскрипел. Заревела искусственным голосом кукушка. Загудел колокол.
– Мне нужно, чтобы ты жил, – умоляла женщина. – Лео…
Как будто все зависело от его выбора. Они оба – и мальчик, и мужчина – знали, что все не так просто. Чтобы жить, надо было посмотреть, а этого он хотел меньше всего. Меньше всего на свете.
В то время как Лео Фальконе спал, бессознательно вслушиваясь в звучащие в нем внутренние голоса и проникающие из внешнего мира участливые интонации Рафаэлы Арканджело, белый скоростной катер пересекал широкий канал между больницей и островом Сан-Микеле, направив лакированный деревянный нос в сторону открытой северной лагуны. Тихий и ясный день угасал, и последние лучи солнца превращали залив в озеро расплавленного золота. Сидевший на корме Хьюго Мэсситер с привычной легкостью открывал бутылку марочного шампанского. Эмили Дикон устроилась напротив на обитых мягкой кожей сиденьях. Проведя долгий бесплодный день на пришвартованной у Рива дел ьи Скьявоне яхте, она чувствовала себя усталой и разбитой и теперь пыталась вспомнить, чему еще ее учили в академии ФБР.
Вверху, чуть ли не над головой, пронесся, с воем заходя на посадку, самолет. Аэропорт находился рядом, у кромки воды, неумолимо расширявшийся и из года в год подгребающий под себя по кусочку болотистой пустоши. Эмили подождала, пока утихнет рев двигателей, взяла высокий витой бокал, сделала глоток охлажденного шампанского «Дом Периньон», напомнив себе, что этот – последний, и откинулась назад, так что волосы едва не касались бурлящего следа за кормой. На Мэсситера она не смотрела, но чувствовала его пристальный, ни на секунду не оставляющий ее в покое взгляд.
– Куда именно мы направляемся? Я привыкла получать указания.
– Насчет указаний не беспокойтесь. А направляемся мы в локанду [ii] «Чиприани». Торчелло. Бывали там?
Эмили слышала об этом месте. Там в перерыве между утиной охотой и запоями Хемингуэй написал большую часть «За рекой, в тени деревьев». Она прочитала книгу еще в школе, когда проходила соответствующую фазу. Романтическая история, связавшая немолодого, искалеченного войной и умирающего американского полковника с юной и красивой итальянской аристократкой, показалась ей малоправдоподобной. Возвращенная любовь. Даже не зная биографии писателя, нетрудно было понять, что Хемингуэй описывает собственный случай, детально излагая растущие страхи и разочарования возраста, пытаясь убедить себя в том, что их можно уравновесить, если не устранить, присутствием девушки, готовой заниматься с ним любовью в гондоле. Мечта развратного старика – и трагедия состояла в том, что Хемингуэй тщетно надеялся скрыть этот факт от всех и в первую очередь от самого себя.
– Расскажите о Лауре Конти, – попросила она. Вторую половину дня Мэсситер провел в бесконечных переговорах с адвокатами, советниками и братьями Арканджело, и Эмили лишь теперь представилась возможность попытаться вытянуть из него что-то интересное. – Я любопытна.
Хьюго поднял бокал.
– А я нескромен. Вот только… – Он посмотрел на далекий остров и перевел взгляд на часы. – Обедаем в локанде. Давно я там не был. А отпраздновать есть что.
– И что же?
Он улыбнулся и немедля уставился на нее с неожиданно чувственной откровенностью.
– Доверие требует ответного доверия, близость – близости. Я не дурак, Эмили.
Она поставила наполовину полный бокал на разделявший их полированный ореховый столик. Временная обитель англичанина представляла особый интерес. Экипаж состоял главным образом из хорватов; работу по обслуживанию, включая стирку и уборку, выполняли женщины-филиппинки. На нижней палубе, за восемью каютами, самую большую из которых, на носу, занимал Мэсситер, находился небольшой, постоянно закрытый на ключ кабинет. Яхту англичанин арендовал, поскольку квартиру на Большом канале пришлось продать – проект с Изола дельи Арканджели обходился недешево, – а в новые апартаменты въехать до заключения сделки не мог. Жизнь на воде большого удовольствия не доставляла, хотя затемненные стекла и не пропускали любопытные взгляды туристов, которых всегда хватало на широкой набережной, соединявшей Дворец дожей с Арсеналом. Причина, определившая выбор Мэсситера в пользу яхты, лежала, очевидно, в той самой запертой на ключ кабине. Судя по кладовой, оборудованной им в апартаментах на острове, англичанин имел склонность хранить все самое ценное в маленьких темных местах. Вопрос заключался только в том, как бы туда проникнуть.
– Я вас дураком и не считала. Повторяю, мы с Ником поссорились. Идти мне было некуда. И пожалуйста, Хьюго, не ищите в моих поступках то, чего там нет.
Эмили знала, что Ник уже съехал со своей служебной квартиры в Кастелло и вместе с Перони сиял апартаменты с двумя спальнями и кухней на одной из узких улочек рабочего квартала между виа Гарибальди и садами Бьеннале. Не будет больше ни бесплатного жилья, ни приятных моментов на узкой кровати зажатой между дверью и окном с видом на перечеркнутый бельевыми веревками дворик. И что взамен? Она хорошо запомнила каким видела его в последний раз: серьезным, мрачным решительным, целеустремленным. Ник жаждал посчитаться с Мэсситером за Лео, восстановить справедливость. Эмили понимала его: есть люди, которые не могут жить спокойно, не расплатившись по долгам.
– Когда человеку негде остановиться, он обычно идет в отель. Вы же пришли ко мне. Почему?
Она еще не определилась, как держаться с ним, какую модель поведения выбрать. Во многом Мэсситер оставался загадкой: хитрый и коварный во всем, что касалось мира и бизнеса, он казался ей почти невинным в том, что имело отношение к его внутреннему «я».
– Я подумала, что вам будет приятно, и хотела проверить, ошиблась или нет.
Он смотрел на нее с жадным интересом и в то же время настороженно.
– Ваш приятель знает, что вы со мной?
– Нет.
Эмили взяла бокал и осушила его двумя глотками, даже не пытаясь бороться с соблазном. Англичанин тут же налил еще. Самое главное – доверие. Так говорили инструктора в академии. Вы должны уметь построить его из лжи и умелого обмана.
– Это так важно? – спросила она. – Я знала, что дверь передо мной не закроют и на улице не оставят. Или вы и вправду думали, что я буду вашим архитектором?
Он вскинул брови:
– А почему бы и нет? Попробуйте. Если не получится, найду кого-нибудь другого. Деньги у меня теперь есть, а деньги решают все. Поправлюсь: деньги у меня будут, как только я подпишу договор с Арканджело. А потом… Знаете, остров – прекрасный шанс. Именно то, что и нужно, чтобы встать на ноги.
Хорошо бы разузнать пролегали сделки, подумала Змиям.
– Вы действительно так близко подошли к краю?
– Ближе просто не бывает, – с чувством ответил Мэсситер. – Никто даже не представляет, насколько критической была ситуация. Она и сейчас мной остается, хотя проблем с договором я уже не ожидаю. Все решится завтра вечером. В шесть часов. Небольшая церемония в той роскошной столовой. Которая, кстати, сразу после подписания станет моей.
Вот так сюрприз!
– Мне казалось, Арканджело собирались оставить эту часть палаццо за собой, а вам отдать только апартаменты.
Англичанин фыркнул.
– Неужели вы и впрямь верили, что я удовольствуюсь частью? Разве хозяину подобает жить в крыле для слуг? Думаю, нет. В контракт внесены кое-какие изменения, осознать значение которых Микеле еще только предстоит. Но сделать он уже ничего не сможет. Когда я куплю остров, он станет моим полностью. Без каких-либо условий, ограничений и обязательств. Я смогу делать на нем все, что только захочу. Построить, например, отель. Или многоквартирный дом.
– А что же будет с Арканджело?
Он посмотрел на нее с досадой.
– Они получат деньги. Без этой сделки им долго не протянуть. Долги достигли таких размеров, что игнорировать их уже невозможно.
Ник говорил, что больше всего Арканджело хотели бы продолжать заниматься стеклом, сберечь свое искусство, и сделка с Мэсситером для них что-то вроде второго шанса.
– Но им ведь нужно как-то жить. Сохранить производство. Разве это для них не самое важное?
– Разве что для Микеле. Уриэлю на мастерскую было наплевать. Габриэль делает то, что ему говорят. Их сестричка, по-моему, сама не знает, чего хочет. Теперь у них появятся деньги. Пожалуйста, открывайте бар. Живите в свое удовольствие. Вот только…
Он облизал губы. Похоже, кое-какие сомнения все же оставались.
– Вот только что?
– В любом случае вам беспокоиться не о чем! – отрезал Мэсситер. – Просто до того, как все завершится, нужно еще кое-что подчистить прибраться. Но я человек аккуратный, справлюсь и на этот раз. Ни один юрист не подкопается. Пришлось конечно повозиться в грязи, но ничего не поделаешь.
– А что потом?
Англичанин усмехнулся – широко, открыто, цинично Появившееся на лице новое выражение как будто размазало огрубило черты.
– Потом? Потом я смогу уже ни о чем не беспокоиться Аукционный бизнес – дело рискованное, а вот недвижимость. Этот проклятый островок стоит вдесятеро больше, чем они за него получат. Желающих вложить в него деньги хоть отбавляй. Они уже выстроились в очередь. Достаточно л ишь поднять трубку телефона. Конечно, процветать могли бы и Арканджело, не будь они настолько самоуверенны и уперты. Сейчас в Венеции перспективна только одна индустрия: заманить сюда как можно больше туристов и обобрать их всех до нитки. Заниматься стеклом никто не желает. Оно никому не нужно, как не нужно и настоящее искусство. Вот чего не поняли Арканджело. Глупцы пытались обмануть время и самих себя, сделать вид, что они не такие, как все. Не получилось.
– Они всего лишь хотели сохранить самоуважение и гордость, – возразила Эмили.
– Гордость… самоуважение… Об этом нужно забыть! – резко ответил он. – Индустрия развлечений и досуга, – Мэсситер скривил лицо, произнося популярный термин на американский манер, – не оставляет места для таких излишеств. Важны только деньги. Заманить одних идиотов, вывернуть им карманы, отправить домой и запустить других.
Англичанин махнул рукой в сторону города, налил еще бокал шампанского и устало откинулся на спинку диванчика. Похоже, говоря и слушая себя, он испытывал двойное удовольствие.
– Ничего другого Венеции уже не осталось. Это больше не настоящий город, а всего лишь декорации, место, где люди либо Роняют крошки, либо их подбирают. Молодежь это понимает, потому и убегает на материк. Вы ведь не станете их удерживать? Кому хочется жить в музее? Лет через двадцать настоящих венецианцев просто не останется. Те. что поумнее, отправятся зарабатывать хорошие деньги в других местах. Останутся неудачники, довольные тем, что у них есть работа на какой-нибудь фабрике в Местре и машина и что они могут привезти покупки на ней, а не тащиться с ними пешком по улице. Венеция – старая дохлая потаскуха, которой еще удается кое-как существовать, предлагая полюбоваться былыми прелестями. Тот, кто думает иначе, просто романтичный дурак. А романтики в итоге всегда проигрывают. Проигрывают все.
Он повернулся к стоящему за штурвалом мужчине в белой форме:
– Сбрось скорость, Димитрий. Спешить некуда.
Рев двигателей стих до ровного, уверенного урчания. Хьюго повернул переключатель у винного шкафчика, и над ними начал разворачиваться парусиновый тент. Через пару секунд небо исчезло, и через узкие боковые окошечки Эмили могла видеть только серую полосу лагуны, мелькающих чаек да редкие рыбацкие лодки.
В следующий момент Мэсситер уже пересел к ней, и не успела Эмили опомниться, как его горячие губы коснулись ее обнаженного плеча. Эмили снова вспомнила Хемингуэя, наверное, также мечтавшего убежать от старости с юной девушкой на покачивающейся на волнах гондоле.
– Откровенность за откровенность. Я подпустил вас к себе, теперь очередь за вами, – прошептал на ухо Мэсситер, поглаживая ее левую грудь.
Мягкие кожаные подушки, плеск воды за бортом, запах моря – Эмили постаралась не думать о том, что может последовать дальше.
– Не сейчас, – прошептала она, ускользая от него. Теперь все зависело от того, поверит он ей или нет. – Я еще не готова, Хьюго. Извините.
– Когда? – с грубой прямотой спросил он.
– Что такое? – вскинулась Эмили. – Мы уже договариваемся о свидании?
– Вы сами ко мне пришли, – напомнил Мэсситер.
– Тогда, может быть, вам лучше развернуть катер? Не люблю, когда меня загоняют в угол.
– Загоняют в угол? – Он вернулся на прежнее место, раздраженно щелкнул переключателем и крикнул что-то рулевому.
Взвыли двигатели. Катер задрал нос, набирая скорость.
– Конечно.
Что-то в его тоне насторожило Эмили. Что-то было не та. Может быть, она просто плохо играла свою роль. Может быть.
Зазвонил телефон, и Мэсситер, поднявшись, шагнул к открытой рубке.
Она попыталась представить себя на занятии в академии. О чем говорил инструктор? Такого рода темы затрагивались нечасто и обсуждались быстро и профессионально, без нюансов Наверное, обе стороны в душе надеялись, что до крайности никогда не дойдет и ученику не придется искать ответ на этот нелегкий вопрос. Насколько далеко ты готов зайти, чтобы добыть крайне важную информацию? Готов ли ты пытать человека, чтобы предотвратить взрыв заложенной в школе бомбы? Готов ли убивать ради спасения заложников?
Ответить трудно. Но сейчас вопрос касался только ее. Готова ли она сама ради шанса на успех уступить в том, что не причинит никому никакого, по крайней мере физического, вреда? Готова ли отдать то, что многие, если не большинство, отдают свободно и без принуждения, часто тем, кого не любят, или даже совершенно незнакомым людям?
Тогда, на занятиях, они все отвечали утвердительно, воспринимая другой вариант как проявление эгоизма и даже предательство.
Эмили вспомнила ночной разговор на террасе у больницы. Тогда все представлялось иначе. Тогда сомнениям не было места. Тогда они четверо – Ник и Перони, она и Тереза, – глядя ДРУГ другу в глаза, поклялись, что не позволят венецианцам похоронить это дело.
Лео Фальконе и сейчас еще находился между жизнью и смертью, лежа в белой палате с видом на лагуну, и Эмили могла, лишь чуть приподнявшись, увидеть больницу за колышущейся кромкой воды.
Голос Мэсситера доносился неразборчивой скороговоркой. В другой жизни у нее было бы устройство, способное проникать в электронное сердце телефона и записывать все, что говорилось, сейчас она могла полагаться только на свои таланты. На свою интуицию. И ничто больше.
Закончив разговор, Мэсситер вернулся в каюту и снова сел напротив гостьи.
– Дела не отпускают? – спросила Эмили. – Вы, наверное, совсем не отдыхаете.
– Как говорится, колесико ржавеет, когда не крутится. Кому же хочется стареть? – Англичанин помолчал. – Вы правы, дела не отпускают. То, чем я сейчас занимаюсь, у наших друзей строителей называется «благоустройством территории». – Он скользнул по ней холодным взглядом. – Аккуратность – это добродетель. А я привык считать себя добродетельным человеком.
В дом Рандаццо они вошли ровно в девять утра. Дом располагался в тихом тенистом квартале за Гран-Виале, главной торговой улицей Лидо, берущей начало от остановки речного трамвайчика и прямой линией протянувшейся через весь узкий полуостров мимо белой, напоминающей кита громадины гостиницы «Гранд-отель де Бейнс». День был самый обычный, рабочий, и прохожих не встретилось, если не считать нескольких молодых людей с полотенцами, направлявшихся, очевидно, к пляжу. Вверху время от времени жужжали частные самолеты, разворачивающиеся к маленькому аэродрому на северной оконечности полуострова. Прежде чем войти, Лука Дзеккини окинул особняк взглядом знатока. Небольшой, построенный в так называемом свободном стиле, с множеством лепных украшений и завитушек, каменными ступеньками и причудливыми окнами, домик тянул на добрый миллион евро, а то и больше. Ник Коста с оценкой майора согласился. Сейчас все зависело от того, улыбнется им удача или нет. Шел уже десятый час, а новости не поступали. Молчала Тереза Лупо. Молчала Эмили. Состояние Лео Фальконе не изменилось. Единственное короткое сообщение поступило из больницы, от Рафаэлы Арканджело, через Терезу. Последние препятствия на пути к заключению договора наконец устранены. Сама церемония подписания назначена на шесть вечера, Хьюго Мэсситер, несомненно, уже предвкушает победу.
Накануне Дзеккини и его людям удалось-таки выбить у веронского судьи разрешение на обыск в доме комиссара полиции. Опасаясь утечки информации, майор умышленно обратился к человеку, славящемуся своей скрытностью. В случае обнаружения в доме Рандаццо предметов искусства сомнительного прохождения Дзеккини рассчитывал сделать следующий шаг и потребовать встречи с самим комиссаром, которого венецианская полиция предусмотрительно удалила из квестуры и поместила в надежное место. И только тогда, но не раньше, у них появилась бы возможность прижать Мэсситера. Найдет что-то любопытное Тереза – еще лучше. План Косты основывался на том, что арестовав англичанина по одному обвинению, они смогут инициировать полномасштабное расследование по всем остальным направлениям: убийству Уриэля и Беллы и даже, если удастся открыть новые обстоятельства, событиям пятилетней давности с участием Дэниэла Форстера и Лауры Конти. Может быть, им самим и не доведется свалить англичанина, но зато они будут знать, что на этот раз ему с крючка уже не сорваться.
Ключевым в этой схеме было слово «если». Чтобы получить ордер на арест Мэсситера, улики требовалось собрать до подписания договора о покупке. Как только Арканджело поставят на документе свои подписи, дело придется иметь уже не с одним отдельным человеком, а со всей иерархией города, с теми, кто поставил на кон свою репутацию, чтобы обеспечить нужное им будущее острова и навсегда скрыть от посторонних глаз прошлые финансовые махинации. В таком случае орешек мог оказаться не по зубам даже Луке Дзеккини, и без того рискнувшему слишком многим. В Венеции все решала впасть, и это понимали как Ник Коста, так и майор из Вероны. Как сказал Дзеккини, каждая неудавшаяся попытка свалить Мэсситера только Добавляла ему влияния. В их распоряжении оставалось очень мало времени и еще меньше идей относительно того, где у англичанина слабое место.
Из серого, без опознавательных знаков, фургона вышли восемь человек, восемь вооруженных и надежных карабинеров, подобранных самим майором. Дзеккини заранее предупредил, что в Венеции им придется пробыть, если понадобится, весь день – возвращаться с пустыми руками никто не хотел.
Сидевший напротив Косты и Перони майор вопросительно посмотрел на римлян.
– Время пришло. Решайте сейчас, потому что потом будет поздно. Мы еще можем повернуть обратно.
– Можете уезжать, – без раздумий ответил Коста. – Только отдайте нам ордер. Мы пойдем в любом случае.
Дзеккини пожал плечами:
– Надеюсь, Лео когда-нибудь оценит наши старания. – Он повернулся и положил руку на плечо соседу. – Пошли!
Действовали четко, быстро, профессионально. Им хватило четырех минут, чтобы убедиться, что дом пуст, открыть переднюю дверь и пройти по просторным, с высокими потолками комнатам особняка, позволить себе который государственный служащий определенно не мог. Рандаццо нравились картины, что удивило Косту. Впрочем, подобранные со вкусом полотна девятнадцатого и начала двадцатого века, с десяток старинных икон и коллекция японских гравюр могли отражать и увлечение супруга комиссара.
Переходя из комнаты в комнату, Дзеккини осматривал все с дотошностью профессионала, щелкал фотоаппаратом и время от времени уточнял что-то с помощью карманного компьютера. Комментариев не было. Перони и Коста беспокойно переглядывались. Визитом в дом Рандаццо их варианты не исчерпывались, но остальные выглядели еще более сомнительными.
Наконец, когда они прошли по всем комнатам первого этажа и майор лишь покачал головой, Коста не выдержал:
– У нас что-нибудь есть, Лука?
– Не знаю, – неуверенно пробормотал Дзеккини. – Может быть, да. Может быть, нет. Чтобы потребовать встречи с комиссаром, мне нужно предъявить что-то, в чем я уверен на сто процентов. Одних лишь подозрений недостаточно. Даже если все здесь приобретено незаконно, доказать вину покупателя будет крайне трудно – подобного рода мелочь продается едва ли не в каждом художественном салоне. Ничего особенно ценного здесь нет. Если мы попытаемся прижать ублюдка только на основании этого, он просто прикинется простаком и изобразит святую невинность. Скажет, что приобрел на распродаже. Доказать обратное практически невозможно.
Двумя днями раньше Коста и Перони уже побывали в особняке, но тогда Коста присматривался только к картинам – остальное он знал плохо.
– Как насчет икон? Вам не кажется, что они сербские?
– Определенно сербские, но что с того? Не проведя экспертизу, не установив наверняка их подлинность, мы опять-таки имеем только подозрения. Может быть, когда я вернусь в Верону и пороюсь в архивах, какой-то след и появится. Не поймите меня неправильно. Я просто… – Он помолчал, подыскивая слова, чтобы смягчить удар. – Просто сейчас у нас нет ничего, что можно было бы выкладывать на стол. Жаль, но…
Перони почесал голову.
– Послушай, Ник! Может быть, поискать что-то еще? Не упираться в одни картины. Оглядись, посмотри.
Здесь действительно было на что посмотреть: восточная керамика, клуазонские вазы, ширмы. В доме Рандаццо смешались все стили, эпохи и страны, что говорило о неопределенности предпочтений.
– Самое чудное вон там. – Перони указал на укрывшийся в углу, около камина, стеклянный шкафчик, на который Коста в первый раз не обратил внимания.
Перони открыл дверцы и достал небольшую и очень древнюю статуэтку. Выточенная из камня, она изображала сидящую со скрещенными ногами фигуру с бусами на шее и выражением, в котором было что-то и от Будды, и от сатира.
– Что-то знакомое, – объяснил Перони. – Как будто я где-то его уже видел. А может, все дело в этом. – Он указал на громадный фаллос, гордо торчащий между ног странного существа.
Лука Дзеккини повертел статуэтку в руках, потом вернул ее Перони, достал компьютер и пробежался пальцами по кнопкам, Через пару секунд он остановился, усмехнулся приятелям и повернул к ним экран, на котором было показано что-то, напоминающее находку Перони.
– Вавилонская. Я уже видел несколько похожих после того, как американцы вошли в Ирак.
– Здесь наш? – спросил Коста.
– Нет но сходство большое.
– Ценная штука? – поинтересовался Перони.
Майор кивнул:
– По-своему. В наркоторговле такие вещицы используются вместо твердой валюты. Переправлять большие суммы наличных денег довольно затруднительно, легально их тоже не перешлешь – наблюдают за этим теперь внимательно, и просто так миллион со счета не снимешь.
О системе, призванной бороться с незаконным отмыванием «грязных» денег, Коста уже читал.
– И тогда вместо долларов или евро посылают ценный предмет искусства, – продолжил он. – Переправить его контрабандой намного легче и обратить при получении в наличные тоже труда не составляет.
– Верно. – Дзеккини с уважением посмотрел на молодого детектива – таких познаний он явно не ожидал. – Статуэтка изображает домашнее божество. Все эти скульптурки хранились либо в иракских музеях, либо в частных коллекциях. Сейчас из Ирака через нелегальные каналы уходит так много ценностей, что нам приказано брать на заметку все и немедленно докладывать о каждом случае.
Разговор пришлось прервать из-за шума пролетающего самолета.
– Так что? – наконец спросил Перони. – Сгодится?
Дзеккини достал сотовый телефон.
– Для начала. Мне необходимо встретиться с комиссаром Рандаццо. Вы со мной?
Коста бросил взгляд на напарника и покачал головой:
– Джанни, иди ты. У меня есть еще одно дело.
Большого удовольствия от такого поручения Перони не выразил.
– Что за дело? Ты ведь знаешь, я не люблю, когда от меня что-то скрывают.
– Ничего особенного. – Коста кивнул в сторону окна и простирающегося за ним голубого неба. – Всего встреча с парой призраков. И то если повезет.
В то время как карабинеры обыскивали дом комиссара Рандаццо, Эмили Дикон сидела на палубе яхты, заканчивая поздний завтрак. Толстое дымчатое стекло защищало ее как от солнца, так и от взглядов прогуливавшихся по набережной туристов. Мэсситер отправился с визитом к своему банкиру на Сан-Марко, чтобы уже оттуда отбыть на решающую встречу с Арканджело в офисе своих адвокатов в Дорсодуро. Перед уходом он прозрачно намекнул, что будет ждать Эмили там. Чем объяснялось приглашение – необходимостью иметь под рукой человека, мало-мальски разбирающегося в строительстве, или просто желанием завершить долгие и трудные переговоры в присутствии свидетеля, – Эмили не знала. Впрочем, прежде чем решать, принимать приглашение или оставить его без внимания, ей еще предстояло сделать то, ради чего она сюда и приехала. Хорватов на яхте видно не было, остались только три филиппинки, которые, справившись со своими обязанностями, разошлись по каютам в ожидании очередных приказаний.
Улики.
Вот чего так отчаянно недоставало Нику. Доказательств нелегальной деятельности в любой форме.
Эмили поднялась, смахнула с рубашки крошки корнетто, разгладила джинсы и звонком вызвала одну из служанок.
Откликнулась младшая, невысокого роста девушка лет восемнадцати, одетая во все белое, с собранными в пучок черными волосами. Эмили, как того требовала ситуация, встретила ее недовольной гримасой.
– Как тебя зовут? – спросила она по-итальянски.
В глазах бедняжки заметался страх. Эмили повторила вопрос по-английски.
– Флора, – нервно теребя край передника, ответила служанка.
– Тебя взяли на работу, хотя ты и не говоришь по-итальянски?
– Да.
Разговорчивостью девушка не отличалась. Разумеется, Мэсситер предпочитал таких, которые не сболтнут лишнего.
– Кто говорит вам, что делать?
Флора бросила взгляд на каюту, где обычно располагались мужчины.
– Они.
Эмили представила, как ведут себя хорваты, когда остаются наедине с этими женщинами. Догадаться было нетрудно.
– Я могу научить тебя нескольким словам. Если хочешь.
– Нет.
Флора знала свое место, и Эмили поняла, что выбрала неверную тактику. Теперь у нее остался лишь один вариант.
– Мистер Мэсситер был недоволен тем, как убрали его кабинет, – строго сказала она.
Девушка уставилась на нее широко открытыми глазами.
– Я убирала! Вчера вечером!
– Не важно. Ему не понравилось. Он выгонит тебя…
Флора задрожала, и Эмили даже испугалась, что несчастная упадет в обморок.
– Ты ведь не хочешь возвращаться домой? – продолжала она. – Там тебя никто не ждет. А что ты будешь делать здесь, если останешься без работы? Без денег? Без друзей? Как ты думаешь, что случается с такими, а, Флора?
– Я… я стараюсь…
В глазах у нее уже блестели слезы. Эмили терпеть не могла слез.
– Идем со мной. Так и быть, я дам тебе еще один шанс.
Они спустились по лестнице, миновав три коротких пролета, и остановились у металлической двери.
– Ну же, что ты стоишь? – прикрикнула Эмили.
Флора торопливо сняла с пояса связку ключей, отыскала нужный и открыла дверь. Эмили переступила порог и, не останавливаясь, решительно направилась к письменному столу с ноутбуком у маленького круглого окошка, провела пальцем по идеально чистой поверхности и, помахав пальцем перед носом служанки, сердито крикнула:
– Видишь?
– Я ничего не…
– Плохо. Есть пыль. Надо лучше. Ты должна лучше работать. Я буду здесь пятнадцать минут, а потом ты придешь и уберешь за мной. Я проверю. Сделаешь хорошо – так и быть, мистер Мэсситер не узнает о твоей промашке. И хорваты тоже не узнают. Сделаешь плохо…
По смуглым щекам покатились слезы. Эмили чувствовала себя последней дрянью, но отступать было поздно. Не всегда поступаешь так, как хочется. Иногда приходится делать то, что должен.
– Все! Убирайся! – рявкнула она.
Металлическая дверь захлопнулась. Эмили повернулась к стоящему на столе ноутбуку. Это была дорогая модель с широким экраном.
Она достала маленькое устройство внешней загрузки, которое хранила еще со времен академии ФБР, подсоединила к USB-порту и включила сам компьютер. Теперь бы только войти. Умные создают системы защиты всего компьютера. Но умные всегда в меньшинстве. Собрать УВЗ мог любой мало-мальски продвинутый хакер, для этого ему понадобилась бы всего лишь флэш-карта за несколько долларов да несколько скачанных из сети файлов. Обычный, не защищенный специальной программой компьютер при включении загружался именно с флэшки. Затем устройство сканировало весь каталог файлов на жестком диске и предоставляло их взломщику.
Именно такого рода фокусам их и учили в академии ФБР. Никакого волшебства; всего лишь строгое выполнение заученной наизусть последовательности команд.
Ноутбук Мэсситера ничем ее не удивил: машина надежная до тех пор, пока ее контролируешь, и беззащитная перед мало-мальски опытным хакером. Эмили оставалось лишь наблюдать за тем, как ее игрушка подчиняет противника своей электронной воле. Она проследила каталоги, отыскала созданный Мэсситером для личного счета, скопировала содержимое хранящихся в папке документов и перешла к почтовым файлам. Потом заглянула в кэш-память Интернет-браузера. Менее чем за две минуты Эмили перегрузила на УВЗ всю информацию, касающуюся документов англичанина, почтовых сообщений и всех посещенных им виртуально мест, совершив по американским меркам несколько серьезных преступлений. Впрочем, в похожих обстоятельствах ФБР действовало бы примерно так же. Что касается Италии… Эмили даже не хотелось думать о возможных последствиях. Надо спешить. Нику требуется ее помощь.
Закончив, она отсоединила и убрала в карман флэшку, выключила компьютер и разбросала несколько бумажек.
Отличная работа. Быстрая и эффективная. Никаких следов.
Выйдя из каюты, Эмили поднялась наверх, нашла Флору и коротко бросила:
– Убери.
Пока дрожащая от страха девушка собирала разбросанные бумажки, протирала и без того сияющие поверхности и приводила кабинет в образцовое состояние, Эмили наблюдала за ней с порога.
– Достаточно, – сказала она, когда служанка наконец закончила. – Теперь запри дверь на ключ. И чтобы я больше не видела такого беспорядка. Старайся, и мы никому ничего не скажем. Никому. Ничего. Понятно?
Флора безмолвно кивнула.
– Ладно. Все хорошо. Я скажу ему, что ты сегодня особенно постаралась. Ни о чем не беспокойся. Но…
Раз уж взялась, доведи до конца.
– То, что было, останется между нами. Проболтаешься – окажешься на улице.
Они вместе поднялись на верхнюю палубу. Хорваты еще не вернулись. Мэсситер сказал, что они занимаются уборкой. Интересно, что бы это значило?
Ты собираешь все, что только можешь. Получается большая куча. И теперь остается только надеяться, что в ней отыщется маленький кусочек того, что тебе нужно.
Эмили позвонила Терезе. Встретиться договорились в неприметном кафе на Рамо Пескария – небольшой улочке, соединяющей блистательный искусственный мир с подобием настоящей, неприкрашенной Италии на задворках Кастелло. Потом она прошла в каюту Мэсситера, длинную, с обеденным столом и стульями, телевизором, дорогой стереосистемой и баром. Рядом помещала» спальня, растянувшаяся вдоль правого борта на добрых десять метров. Флора уже успела здесь побывать: в вазах по обе стороны от кровати стояли свежие орхидеи, постель застелили чистыми, идеально выглаженными белыми простыням. Эмили закрыла и заперла за собой дверь, сорвала и сбросила на пол простыни и добралась до матраса.
Все было так, как она и ожидала. В академии ее научили пас познавать их с первого взгляда. Темные засохшие пятна десятка полтора-два кружков, сконцентрированных на середине матраса и, как всегда, слегка смещенных вправо. Закономерности можно проследить во всем, в том числе и в столь интимной сфере, как совокупление человеческих существ.
Эмили достала из заднего кармана перочинный ножичек, опустилась на колени и стала вырезать засохшие лужицы человеческих выделений. Здесь было не только мужское семя. В большинстве случаев, говорили инструкторы, на матрасах и простынях остается и вагинальная жидкость, по которой с помощью магического теста ДНК можно безошибочно установить личности побывавших здесь женщин. Стандартную процедуру Эмили освоила на практике, когда участвовала в расследовании нескольких случаев изнасилования. Приобретенный опыт мог помочь и сейчас.
Всего получилось шестнадцать кружков, шестнадцать кусочков ткани, которые она положила в пакет из супермаркета. Самые бледные, самые старые она трогать не стала, решив, что необходимого для теста материала в них уже не осталось. Закончив, Эмили перевернула матрас чистой, нетронутой стороной вверх, дырками вниз и небрежно застелила простыни. Еще одно задание для несчастной Флоры. К тому времени, когда Мэсситер обнаружит порчу имущества – если вообще обнаружит, – будет уже поздно.
Через десять минут, попивая крепкий двойной кофе, она передала пакет Терезе, которая приняла его молча, настороженно, с тревогой посматривая на подругу. Впервые за все время знакомства они сидели вот так, не находя слов, смущенные, разделенные чем-то, о чем не принято ни рассказывать, ни расспрашивать. Эмили протянула флэшку.
– Скажи, что я не успела ничего просмотреть, но думаю. Мэсситер не настолько хорошо разбирается в компьютерах, чтобы все зашифровать. К тому же, на мой взгляд, У себя на яхте он чувствует себя как за каменной стеной. Я посмотрю, может быть, отыщется еще что-то интересное.
Мысленно она укорила себя за чрезмерную самонадеянность, самую типичную ошибку тех, кто занимался ее прежним бизнесом' Что касается Хьюго Мэсситера, то он, похоже, вообще чувствовал себя неуязвимым.
– Передам. – кивнула Тереза. – Ты как?
– В порядке. А ты? Есть новости от Ника?
– Кажется, они что-то нашли. По крайней мере голос у него был бодрый. Он сказал, что оставляет с карабинерами Джанни, а сам попробует пройти по другому следу.
– Хорошо. – Эмили указала взглядом на пакет. – Там есть и свежие, и не очень. Думаешь, Белла тоже?…
– Лаборатория у нас отличная. Ее нашел Сильвио. Берут, конечно, дорого, но это ведь частный сектор. Зато и результаты будут готовы раньше, чем я получила бы их дома. Деньги творят чудеса.
– Что правда, то правда. – Эмили помолчала, но все же не вытерпела и спросила: – У тебя есть образец ДНК Беллы?
– Конечно. Из дома. Ошибки быть не может.
– А что еще? Если там другие женщины?
Тереза пожала плечами:
– Было бы, конечно, очень удобно иметь банк данных по всем женщинам трахательного возраста в Венеции. Представь только, насколько бы это облегчило нашу работу. Но сейчас все, что мы можем сделать, – это попытаться их факторизовать. Ни о чем другом, кроме как об их привычках, это нам не расскажет. Образец Беллы – единственный.
Эмили задумчиво кивнула. Каждое действие имеет свои последствия. И сейчас никто из них не знал, чем все закончится. Ее учили просчитывать ситуацию наперед, оставлять маркеры, по которым потом можно определить, кто ты такой и что ты сделал.
Она вытащила из кармана чистую салфетку, поднесла к губам и аккуратно сплюнула. Потом протянула салфетку Терезе.
– На всякий случай возьми и этот образец. Легче будет факторизовать.
На Сан-Франциско делла Винья туристов увидишь нечасто. Достопримечательностей здесь не сыскать, хотя неподалеку от остановки водного трамвайчика Челестия, в паре минут от главной городской больницы, есть небольшая церковь Тем не менее даже Джанфранко Рандаццо, считавший этот квартал Кастелло едва ли не трущобами и никогда раньше его своим вниманием не удостаивавший, был немало удивлен тем, что обнаружилось за суровым белым фасадом Палладио. Оказывается, здесь все еще помещался францисканский монастырь, основанный более пяти столетий назад. За угрюмым интерьером с расставленными в кружок скульптурами Ломбардо и полотнами Веронезе и Беллини в скромных кельях и рабочих комнатах шла тихая уединенная жизнь. Обитавшие здесь люди как будто пришли из другого мира, не знающего скоростей и стрессов современной жизни. В решетке отбрасываемых колоннами теней порхали голуби. Вокруг статуи святого Франциска, стоявшей на солнечном пятачке посредине первой галереи, росли цветы. Здесь же, напротив статуи, находилась и келья, выделенная монастырем комиссару. В редкие минуты одиночества он либо укрывался в скромно обставленной комнатушке, либо сидел в тени колоннад. Здесь ему были гарантированы покой и относительная безвестность. В любом случае иного выбора квестура не оставила. Похоже, кто-то очень влиятельный пожелал, чтобы его убрали с глаз долой. На Сан-Франчиско делла Винья Рандаццо предстояло оставаться до окончания внутреннего расследования, результатом которого, как ему пообещали, мог стать разве что выговор.
Самым худшим элементом новой жизни была навязанная комиссару компания. В течение дня рядом о ним пребывали два известных всей венецианской полиции шутника, Лавацци и Мальпьеро, два человека, которых Рандаццо знал давно и презирал за лень и наглость. Вечером эту пару остряков сменяли двое таких же тупиц. От их идиотских выпадов и злобных шуточек в свой адрес комиссар устал уже в первые часы временного заточения. Перспектива неопределенно долгого пребывания за каменными стенами в обществе Лавацци и Мальпьеро сводила с ума. Он уже решил, если положение не изменится в ближайшее время, обратиться к начальству с требованием заменить этих охранников на других. Но не сейчас. Прежде чем привлекать к себе внимание верхов, Джанфранко Рандаццо должен был найти ответ на вопрос, не дававший покоя с первого дня нахождения в монастыре. Кто такие эти двое и какой приказ они получили? Призваны ли они охранять и защищать комиссара от внешнего мира или их приставили к нему в качестве сторожей-тюремщиков на случай, если он попытается сбежать?
Последнее предположение выглядело дико. Рандаццо прекрасно понимал, скольким влиятельным людям – и прежде всего Мэсситеру – он оказал неоценимую услугу тогда, в палаццо, застрелив пьяного Альдо Браччи. Долг платежом красен. Венеция живет по своим, давно установленным, пусть и неписаным, но строгим правилам. Без их соблюдения город давно бы погрузился в пучину хаоса. И среди прочих правил одно всегда соблюдаюсь неукоснительно: по долгам рано или поздно рассчитывались все и всегда.
Весь последний час Мальпьеро жаловался на отсутствие у францисканцев телевизора. В конце концов Рандаццо не выдержал.
– Почему бы тебе не открыть книгу?
– Ха!
Прозвучало это так, словно ему предложили выпить яду. Сам комиссар за время вынужденной ссылки успел пролистать пару книг. Обе касались некоторых весьма туманных аспектов итальянского права, и он сразу же, как только ему обрисовали ситуацию, решил, что должен прояснить для себя отдельные положения. Книги пригодились. По крайней мере теперь Рандаццо знал, о чем стоит напомнить кое-кому из городских чинов, если возникнет необходимость освежить им память. Он даже стал относиться к своему заключению как к необходимому и полезному отступлению, возможности сосредоточиться и наметить новые цели. Даже поражение можно использовать с выгодой для себя.
– Книги помогают в жизни, – добавил он.
– Не больно-то они вам помогли, – ухмыльнулся Лавацци.
Эти двое действительно составляли странную пару. Начать с того, что они настолько походили друг на друга, что могли сойти за братьев: оба под тридцать пять, невысокие, склонные к полноте и облаченные в дешевую синюю форму. Именно такого рода блюстители порядка портят статистические показатели участка, вызывая недовольство начальства и подавая дурной пример сослуживцам. Рано или поздно терпение комиссара истощается, и нерадивых полицейских выгоняют на улицу с суровым наказом заняться наконец настоящим делом. Точно так поступил однажды с дерзкой парочкой и Джанфранко Рандаццо. Результатом работы Лавацци и Мальпьеро стал резко увеличившийся наплыв задержанных, среди которых попадались как мелкие воришки и мошенники, так и совершенно невинные граждане. Впрочем, энергии служителям закона хватило ненадолго, и они, устав от трудов, вернулись к более привычному занятию: патрулированию баров с поглощением бесплатного пива и бутербродов.
– А прогуляться не хотите? – предложил комиссар. – Глупо же весь день сидеть взаперти.
– Прогуляться? И нарваться на братьев Браччи? – Лавацци покачал головой. – Говорят, парни сильно обозлились. Оно и понятно – вы же угрохали их старика.
Рандаццо начал закипать.
– Я застрелил зверя, преступника, захватившего в заложницы женщину и угрожавшего оружием. Мои действия оправданы обстоятельствами. Кто знает, как бы все повернулось, если бы я не предпринял никаких мер?
Мальпьеро отмахнулся от слов комиссара, как от назойливых мух.
– Слышать ничего не хочу. Ни слышать, ни знать. Наше дело маленькое, а судят пускай другие. Нам приказано держаться рядом с вами, вот мы и держимся. А вы что же, предлагаете нам нарушить приказ? Невероятно! Человек такого ранга!
– Неслыханно! – поддержал приятеля Лавацци, сокрушенно качая головой. – Поневоле задумаешься, куда катится мир. Никакой дисциплины. В этом вся проблема.
– Я уже устал от…
– Это вы мне говорите?! – завопил Лавацци.
В открытом окне возникло невозмутимое лицо монаха. Съехавший на шею капюшон обнажил загорелую лысину. Монах поднес палец к губам:
– Ш-ш-ш…
Подождав, пока окно закроется, Лавацци негромко выругался и угрюмо посмотрел на Рандаццо.
– Мы здесь, на хрен, устали. Понятно? И оттого, что вы это повторяете, лучше не становится. К тому же…
Он взглянул на часы. Приближался полдень. Время ленча. Уж чего-чего, а возможности набить брюхо эти двое не упустят, подумал комиссар. Тем более за чужой счет. Служебный долг вовсе не мешал им исчезать на час-полтора примерно в это время. Возвращались они довольные, с красными физиономиями и следами соуса на лоснящихся губах. Комиссару же приходилось довольствоваться незатейливой, однообразной трапезой монахов.
– Мы могли бы сходить на ленч…
– А кто платит? – тут же спросил Мальпьеро. – Вы?
– Могу и я, если вам так нравится, – ответил Рандаццо. Ради удовольствия не жалко и потратиться. К тому же, взяв на себя расходы, он потребует, чтобы они сели за другой столик, и насладится пусть и недолгим уединением.
Полицейские переглянулись. Комиссар понял – шансы повышаются. Настроение сразу улучшилось. Хорошая еда, пара бокалов вина… На Кампо Арсенале, в тени огромных золотых ворот и неподалеку от четырех известных каждому горожанину львов, есть уютный ресторанчик, специализирующийся на домашней кухне. Вспомнив о львах, он усмехнулся. Все в Венеции знали, что статуи притащили из Афин во времена республики как «военный трофей». За века своего существования Венеция собрала богатый урожай подобных «трофеев». Город всегда брал то, что хотел и когда хотел. Этот урок истории Рандаццо постиг еще мальчишкой.
Глаза сторожей вспыхнули от жадности. Иногда он подумывал о том, что мог бы, пожалуй, убедить их пропустить мимо внимания визит Кьеко. Только вот как воспримут монахи появление женщины в этом светлом оазисе благочестия?… Возможно, попытаться все-таки стоит. Это было бы восхитительно.
Он вспомнил недвусмысленную реплику Мэсситера по поводу его жены, и настроение мгновенно испортилось.
– Ну так что? Время уходит, и я не собираюсь ждать вас весь день.
– Неужели? – рассмеялся Лавацци. – Ладно, побудьте здесь. Я только позвоню. Может быть, – он выразительно посмотрел на своего напарника, – идея не такая уж и плохая.
В отсутствие Лавацци Мальпьеро молчал. Очевидно, решил комиссар, он в этой паре был младшим.
– Кому вы постоянно названиваете? Подружкам? Или дружкам? – Удерживать злость становилось все труднее; вот и сейчас она прорвалась совершенно бессмысленными вопросами. – Телефоны у вас служебные, так что счета я проверю обязательно. И обещаю – за постороннюю болтовню вам не поздоровится.
Мальпьеро молча рассматривал свои толстые, загребущие руки, безмятежно насвистывая при этом идиотский мотивчик бесконечно звучащей по радио песенки. Лучшего развлечения он, похоже, придумать не мог.
Внезапно свист оборвался. Мальпьеро хмуро уставился на Рандаццо.
– Вы бы уж решили как-нибудь для себя, кто вы здесь такой. Честный парень или такой же, как мы. А то я что-то никак не пойму.
– Не смей дерзить, наглец! – завопил комиссар.
В окне снова возникло лицо, но теперь уже недоброжелательное, а укоризненное.
– Господа, – обратился к ним монах, – если вы не будете вести себя достойно, мне придется попросить вас уйти. Мы пошли вам навстречу, но вправе ожидать уважения.
– Ладно, ладно, – проворчал, махнув рукой, Мальпьеро. – Иди. Скройся. Прочитай молитву. Будем уходить, бросим мелочи в ящик.
Монах исчез, послав в адрес гостей далеко не благочестивый эпитет.
– Как вам, должно быть, везде рады и благодарны, – заметил комиссар.
Мальпьеро предпочел не отвечать. Через минуту вернулся Лавацци. В руке у него был пластиковый пакет.
– Радуйтесь. Нас отпускают на два часа. Надеюсь, комиссар, денег у вас хватит?
– Не беспокойтесь, – пробормотал Рандаццо, с любопытством глядя на пакет.
– Ах да! – Л акации озорно, по-мальчишески ухмыльнулся. – Есть одно условие. Вам придется вроде как замаскироваться. – Он раскрыл пакет и достал коричневую монашескую сутану с поясом. – При вашей лысине вас никто от настоящего и не отличит.
Еще одна шуточка обнаглевшей парочки? Или кто-то в квестуре действительно считает, что ему не помешает осторожность? Впрочем, какая разница? Так или иначе, Рандаццо уже предвкушал возможность выбраться в другой мир, выпить настоящего вина, а не той ослиной мочи, что подавали в монастыре, отведать настоящей пищи и посидеть в тишине за отдельным столиком. И пусть Лавацци с Мальпьеро попотеют под солнцем, на тротуаре.
Комиссар взял сутану.
– Отвернитесь. Мне надо переодеться.
– Ну вот, опять вы за свое, – покачал головой Мальпьеро. – Требуете, чтобы мы нарушили приказ. Не беспокойтесь. Смущать вас никто не собирается. Мы просто постоим и посмотрим.
Тереза Лупо и Сильвио ди Капуа жевали холодную пиццу. На столе перед ними лежали присланные по электронной почте предварительные отчеты из двух лабораторий, одна из которых проводила химический анализ, другая – патологический. Были здесь и результаты более ранних исследований материалов, отосланных в Рим через Альберто Този. Часы показывали половину первого. Время, отведенное Ником Костой на поиски улик, которые карабинеры могли бы предъявить англичанину, быстро истекало. Ничего существенного найти пока не удалось.
Наиболее перспективным направлением должно было стать изучение файлов из компьютера Мэсситера. Информацию такого рода детективы предпочитают любой другой прежде всего потому, что ее можно распечатать и раздать всем заинтересованным сторонам, которые сами, без дополнительных разъяснений, в состоянии оценить степень важности представленных материалов. Само УВЗ Тереза передала детективам в штатском, явившимся сразу же после ее звонка. Прежде, однако, она скопировала содержимое устройства для собственного пользования.
Сильвио, разбиравшийся в компьютерах намного лучше Терезы, попытался открыть файлы всеми известными способами, но ему удалось лишь вывести на экран непонятные тексты и неясные таблицы. Файлы были не просто защищены паролем, но и зашифрованы. Устав слушать бесконечные проклятия и поношения, содержащие в себе некие туманные акронимы, Тереза в конце концов спросила напрямик, может ли он взломать защиту, и получила ответ, из которого поняла, что речь идет о месяцах упорной работы и каких-то таинственных мипсах [iii]. В переводе на человеческий язык это означало, что расшифровать файлы можно, но это займет кучу времени и потребует применения компьютеров, о существовании которых олухи, подобные Альберто Този, даже не догадываются. Так что если дело против Мэсситера будет все же возбуждено, то через несколько недель в распоряжении следователей, возможно, окажется что-то ценное. Пока же польза от добытых Эмили файлов равнялась нулю, и это отбрасывало их к самому началу, вынуждая переключиться на вещественные улики.
Тереза снова обратилась к отчетам по фартуку Уриэля и образцам дерева. И чем больше она на них смотрела, тем сильнее хотелось выть от отчаяния.
– Ты же химик, Сильвио. – Тереза отхлебнула минеральной воды из бутылки, обнаруженной в холодильнике Ника. – Кетон. Что еще за кетон, черт возьми? Напомни.
Ее помощник покачал головой, как бы говоря: «Ну, уж это ты Должна и сама знать». В последние дни он потерял пару лишних килограммов и радикально изменил подход к выбору одежды – сейчас на нем были серые вельветовые слаксы и сиреневая рубашка-поло. И первое и второе пошло Сильвио на пользу, и Тереза уже начала подумывать, что если тенденция сохранится, то в недалеком будущем он, пожалуй, обзаведется наконец и подружкой.
– Промышленный растворитель. Постоянно используется в лабораториях. Мы. кстати, им тоже пользуемся.
– Ты же знаешь, химией я не занимаюсь. Он горит?
– Странный вопрос. Можно подумать, ты не читаешь предупредительные надписи на этикетках. А как же техника безопасности?
– Heт y меня времени этикетки читать. Итак, что мы имеем… Фартук побывал в каком-то промышленном растворителе. Это уже кое-что По крайней мере колдовство можно исключить.
Она замолчала, заметив, что Сильвио качает головой.
– Загрязнение.
– Что?
– Те идиоты, что занимают у них должности судмедэкспертов… Материалы ведь хранились у них, верно? Вот и результат. Классический случай лабораторного загрязнения. Ты же сама называла их жалкими любителями.
– Ничего подобного! Я только говорила, что Този немного староват.
– Този староват. Лаборатория тоже. Оборудование не лучше. Методика из позапрошлого века. Он не упоминал, что образцы подверглись воздействию пены?
– Упоминал. Именно так и сказал. Пожарные все залили пеной.
– Ну вот. А ведь этому учат всех лаборантов: никогда не пытайся отчистить одно дерьмо с помощью другого дерьма. Какой-то придурок решил смыть пену и окунул образцы в раствор, уничтожив все, что мы могли бы под ней обнаружить.
– Насовсем? – без всякой надежды спросила Тереза. Невероятно! Как можно быть такими тупицами?!
Сильвио состроил скорбную гримасу:
– Нет. Но повозиться придется. Потеря времени и денег. Конечно, можно отправить материалы в какую-то специализированную лабораторию, но с учетом состояния… Не знаю. В любом случае ждать придется недели.
То есть ты хочешь сказать, что Альберто Този, или его жутковатая внучка, или кто-то из родственников практически уничтожили это вещественное доказательство?
– Наконец-то угадала.
– Прекрасно!
– Я бы не стал исключать вероятность того, что они сделали это умышленно, – попытался приободрить ее Сильвио.
– А, перестань, не смеши меня. Альберто не из тех. кто играет в такие дурацкие игры. Он вообще мог бы просто не отдавать мне образцы.
– Тогда остается второй вариант – твои друзья совершенно некомпетентны. Жаль. Больше у нас ничего нет.
– Замечательно! – рявкнула она. – И где в таком случае отчеты по ДНК из наших частных лабораторий? Час назад они сказали, что все будет готово через час!
– Эй, не надо выплескивать на меня свое раздражение. Не я держал твои драгоценные улики в тазике с растворителем. И кстати, они сказали, что все будет готово через два часа. Перешлют электронной почтой.
– К черту электронную почту! – Тереза схватила телефон, набрала номер лаборатории, потребовала заведующего и весьма убедительно скопировала вставшего не с той ноги Лео Фальконе.
Отчет пришел через несколько минут – с жуткими опечатками и кошмарной грамматикой. Шестнадцать отдельных тестов. В каждом обнаружена одна и та же мужская ДНК.
– Слава Богу. Что бы мы делали без Y-хромосомы, – проворчала она. – Если существование пениса и можно оправдать, то только тем, что из него капает нечто стоящее.
Тереза пробежала взглядом по остальным распечаткам. Сильвио дышал ей в ухо.
– Эврика! – Восторга хватило на добрых три секунды.
Четыре образца вагинальных выделений указывали на Беллу. Идентифицировать остальные двенадцать не удалось.
– Когда-нибудь… – пробормотал Сильвио.
За этим последовало то, что Тереза слышала уже не раз. Что мир был бы совсем другим, более безопасным, если бы всем при рождении присваивали метку, если бы данные на всех жителей Земли хранились в некоем гигантском компьютере и если бы Файлы были доступны любому лентяю-полицейскому, который за отсутствием желания пользоваться мозгами или искать улики мог бы запросто идентифицировать преступника по капле крови или семенной жидкости.
– Я уже говорила раньше, – перебила его Тереза, – и скажу еще. Ты не прав. Людям надо оставить немного личной тайны, иначе они перестанут быть людьми.
Она подумала о лежащей в сумочке салфетке которую едва не отправила в мусорницу, но все же сохранила. На всякий случай Нику она, разумеется, ничего не сказала, хотя и подозревала что Эмили, может быть, рассчитывала именно на это: передать новость через третье лицо. Не помогло. Ник все равно услышал что-то в ее голосе. От него ничто не ускользало.
– Никто не хочет знать о других все. Это противоестественно. Это…
«Сосредоточься на главном, – напомнила она себе. – Отложи в сторону мелочи и займись делом».
Подумать было о чем. Белла спала с Хьюго Мэсситером. Возможно, именно он и являлся отцом ребенка. В любом нормальном полицейском расследовании эти факты стали бы отправными точками, теми кусочками информации, которые человек вроде Лео Фальконе собрал бы вместе, пережевал и использовал в качестве инструмента для извлечения других, более убедительных доказательств. А уже потом попытался сложить более или менее полную картину произошедшего. Только вот у них с Сильвио не было ни ресурсов, ни времени для такой работы.
– Вот что, Сильвио, поставь себя на место детектива, – распорядилась она. – Женщину сожгли в печи. Какие тебе нужны ключевые факты?
Он пожал плечами. Такие игры были не в его вкусе.
– Температура. Мы можем добыть еще какие-то вещественные доказательства? Из останков?
– Нет, нет и нет! – завопила Тереза, подавляя недостойное желание отхлестать ассистента по бледным дряблым щекам. – Думать должны мы! Не они, а мы!
– Ты же знаешь, я в этих делах ничего не понимаю, – признался он. – Ну наверное, надо понять, как она туда попала. Полицейские всегда об этом спрашивают.
А вот и нет. Не всегда. Теперь, когда Фальконе оказался в стороне от расследования, официальная версия сводилась к тому, что в печь Беллу засунул Уриэль, а поскольку дать показания он не мог, всякие там «почему», «как» и «зачем» никого уже не интересовали.
Две насильственные смерти. И полиция даже не попыталась прояснить один из важнейших аспектов любого расследования. Как?
Немалый опыт сотрудничества с детективами позволял Терезе реконструировать ситуацию. Заставить человека залезть в пылающую печь не так-то просто. Скорее всего это даже невозможно. Каким бы сильным ни был нападающий, какой бы слабой ни была жертва. Следовательно, для начала Беллу лишили возможности сопротивляться. И сделали это не с помощью магии или алхимии, а по старинке, верным ударом по голове. А насилие всегда оставляет после себя следы. Хорошо знакомые следы.
– Господи! – прошептала она. – Я, должно быть, спятила. У нас на руках два убийства, и никто – даже старик Альберто Този – не видел и пятнышка крови. Пусть кто-нибудь убедит меня, что это обычное дело.
Она посмотрела на часы и набрала номер Рафаэлы Арканджело. Только бы та не была в больнице. Утром Рафаэла сообщила, что Фальконе, который так и не пришел в себя, собираются отправить на магнитно-резонансную томографию в надежде, что машина обнаружит в его пораженной голове некие признаки скорого возвращения в мир живых. Процедура должна была продлиться не менее часа. Тереза познакомилась с томографами в свою бытность врачом и оптимизма Рафаэлы не разделяла. Чаще всего машина не сообщала вообще ничего, и это было хорошей новостью, потому что если она что-то сообщала, то лишь исключительно плохое.
– Есть что-то новое? – сразу спросила Рафаэла. – В больнице сказали, что проводят тесты. Я остаться не могла. Слишком тяжело.
– Обычно обработка информации занимает несколько часов, так что результаты будут у консультанта не раньше вечера. Новостей нет. Все, к сожалению, по-прежнему. Хотя это не так уж и плохо. Я хотела…
На другом конце линии повисла напряженная тишина.
– Бедный Лео, – выдавила наконец Рафаэла.
– Я хотела спросить… Вы ничего не нашли?
– Извините, совсем забыла.
Но отступать после первой попытки Тереза не собиралась.
– Сейчас на острове кто-то есть? Кроме вас?
– Нет. Братья уехали к адвокату. Думаю, их еще долго не будет. Похоже, синьор Мэсситер внес в контракт какие-то изменения. Весьма значительные. Впрочем, мы уже не в том положении, чтобы отказаться от сделки.
– Вы не против, если мы приедем? Я хотела бы взглянуть на спальню Беллы. Может быть, взять еще несколько образцов.
Она рассчитывала повторить удачный трюк Эмили, хотя даже в случае успеха не могла бы доказать, что Мэсситер был на острове в ночь убийства.
– Конечно. Приезжайте.
– И еще одно. Пожалуйста, подумайте хорошенько. Видели ли вы что-нибудь после той ночи – что угодно, – со следами крови? Пятна на стене или на полу. На одежде. Ну… я не знаю.
Рафаэла молчала. Тереза замерла.
– Рафаэла?
Она даже представила ее – с трубкой в одной руке, другая застыла у рта, брови сведены.
– Знаете, – произнесла наконец Рафаэла, – приезжайте поскорее. Я, кажется, кое-что упустила.
Старенькая, тридцатилетняя «Сессна-180» выполнила крутой поворот на сорок градусов над сверкающей, в мелких барашках волн лагуной. Высокие крылья и пара громадных поплавков «Эдо» вместо шасси придавали ей сходство с неуклюжей красно-белой птицей. Андреа Коррер, владелец двух отелей в Лило, двух ресторанчиков на Сан-Марко и одного из крупнейших в городе турагентств, сунул в рот очередную сигарету и налег на штурвал, пытаясь вспомнить правила посадки на воду, которым его учили девять лет назад на кишевшем аллигаторами озере в нескольких милях от Орландо. За десять лет Коррер налетал почти тысячу часов и считал себя хорошим пилотом-любителем, так что когда к нему подошел незнакомый молодой полицейский и, размахивая жетоном и ссылаясь на срочные обстоятельства, потребовал поднять его в воздух, он не колебался. К тому же незнакомец пообещал заплатить за керосин. Профессиональной лицензии у Коррера не было, поэтому деньги он взял (в счет будущих расходов), но квитанцию выписывать не стал, тем более что ее у него никто и не потребовал.
Проблема была только одна, и она могла обернуться как ценным призом за летное мастерство, так и позорным провалом. Коста наивно полагал, что если он обнаружит то, что ему надо, Коррер просто посадит самолет на воду, подвезет его к берегу, высадит, развернется и улетит домой. Принимая во внимание тот простой факт, что каждый посторонний обращал внимание прежде всего на поплавки, такая ошибка была понятна и простительна. Никто при этом почему-то не замечал обычного шасси. Купить эту дорогую и старую амфибию Коррера уговорил один завсегдатай летного клуба, забывший упомянуть маленькую, но немаловажную деталь: закон запрещает поплавковым самолетам совершать посадку в лагуне. Только в море. Бурные воды Адриатики, однако, обещали нелегкое испытание даже опытным пилотам-профессионалам. Единственную в своей жизни посадку на воду Коррер совершил на озере Пайпер-Каб во Флориде, где проходил курсы в местной летной школе. Но там роль летного средства играл маленький древний двухместный аппарат из дерева я брезента, заводить который приходилось стоя на поплавке и раскручивая пропеллер вручную. Аппарат тот больше напоминал игрушку, чем настоящий самолет, а озеро, ясную гладь которого тревожил разве что легкий бриз, не шло ни в какое сравнение с лагуной.
«Сессна-180» – непростая машина, со сложной системой Управления и неудобным убирающимся шасси. Да и лагуна это вам не тихий Эверглейдс, а скорее море в миниатюре, изменчивое, коварное, с невидимыми подводными течениями и частыми порывами ветра, прилетающего с Доломитовых гор. Здравый смысл подсказывал Андрее Корреру, что уступать требованиям молодого полицейского – чистое безумие. Гордость же нашептывала, что другой такой возможности больше не представится, а если случится что-то ужасное, вину можно всегда свалить на полицию.
Они уже облетали едва ли не все разбросанные по лагуне мелкие островки, держась на минимально разрешенной высоте и на предельно низкой скорости – только ради того, чтобы сидевший в правом кресле пассажир имел наилучший обзор. Коррер потерял счет выкуренным сигаретам. Из всего множества островов он знал лишь несколько: Сан-Франческо дель Дезерто с францисканским монастырем; Ладзаретто Нуово, куда раньше отправляли прокаженных и где теперь ветшали заброшенные армейские постройки; и Санта-Кристина с крошечной кирпичной церквушкой. Остальные были всего лишь точками на туристской карте, перечнем незнакомых названий: Ла-Салина, Ла-Кура, Кампана, Сант-Ариано… Заросшие травой каменистые осколки, давно оставленные людьми, память о которых хранили разве что редкие полуразвалившиеся строения.
Пассажир мрачнел, а Коррер не знал, радоваться ему или огорчаться. Мысль о посадке на воду отзывалась то трепетом восторга, то холодком страха.
«Сессна» пролетала над Мадзорбо – длинным, практически необитаемым островом, расположенным рядом с Бурано и соединенным с ним мостом. Зимой Андреа частенько приезжал сюда пострелять уток и пообедать в ресторане у остановки водного трамвайчика, где в сезон подавали блюда из дичи, причем по цене вполовину ниже городской.
Он бросил взгляд на топливомер – хватит еще на час. Показатели давления и температуры тревоги не вызывали. Старушка «сессна» – верная, надежная лошадка. Только вот островов уже почти не осталось. Сверху лагуна вовсе не выглядела такой уж большой. Они летели достаточно низко, чтобы заглядывать в чужие огороды и бассейны. Достаточно низко, чтобы по возвращении в Лило получить нагоняй от соответствующих городских служб. Никому не нравится, когда у него над головой летают самолеты. Кто-нибудь обязательно пожалуется.
– И все-таки что же вы ищете? – прокричал Коррер, перекрывая шум мотора.
Перед взлетом оба надели шумопоглошаюшие наушники, но и они не спасали от рева расположенного впереди мошного двигателя.
– Мужчину и женщину! – прокричал в ответ полицейский. – Они скрываются!
– Я бы на их месте спрятался вон там!
Коррер выстрелил окурок в открытое окно кабины и указал на появившийся на горизонте город-остров. С высоты он казался густым лесом кирпичных шпилей, поднимающихся над плотно сбитыми зданиями.
– Нет. Там бы их узнали.
– Может, они уже упорхнули?
Пассажир покачал головой:
– Вряд л и. Денег у них нет. Да и держит их здесь многое. Крепко держит. Нет, они где-то здесь.
– А почему мы летаем над лагуной?
Полицейский смотрел в сторону Мypaнo, туда, где высились три чудных сооружения, о которых Коррер читал в газетах. Говорили, что скоро там откроют отель и новую художественную галерею. И все это благодаря богатому англичанину, близкому к влиятельным людям Венеции, попасть в число которых Коррер и не мечтал. А вот разузнать, что к чему, было бы полезно; чутье туроператора подсказывало – там могут быть деньги.
Пассажир повернулся к пилоту:
– Если я прав, им помогают. Один фермер на Сант-Эразмо. Он лагуну знает как свои пять пальцев и если бы захотел их спрятать, то…
Полицейский замолчал.
Жаль, не рассказал раньше, подумал Коррер.
– Вы ведь нездешний, верно? Большая часть островов в лагуне необитаемые. На них не спрячешься. Людям ведь нужна крыша над головой. К тому же за всеми присматривают археологи и «зеленые». Эти даже из-за пустой бутылки шум готовы поднять. Нет, по-моему…
– Знаю, знаю.
Похоже, полицейский и сам осознал бессмысленность затеи, так что от дальнейших комментариев Андреа воздержался.
– А где бы вы спрятали?
Коррер рассмеялся:
– Если бы жил на Сант-Эразмо? Да у себя в огороде. Или где-нибудь поблизости. Территория там огромная, больше всей Венеции. Чужие бывают редко. По-моему, у них даже полиции нет.
– Нет.
– Ну вот. Обыщите остров. Сверху вы, конечно, ничего не увидите. Только в одиночку не ходите – народ здесь отчаянный.
– Доставьте меня туда, – приказал Коста.
– Как угодно. – Коррер развернул свою птичку и взял курс на темный силуэт Сант-Эразмо, отчетливо проступающий на фоне светлого горизонта. – Куда именно?
– К южному мысу. Чуть в стороне от лодочной станции. У вас, случайно, не найдется карты лагуны?
– Целых четыре.
Коррер порылся в «бардачке», забитом полупустыми сигаретными пачками и прочим хламом, и вытащил нужную карту. Пассажир удивленно посмотрел на него.
– Это ведь «поплавок». К тому же у меня еще и моторка есть. Карты – вещь полезная.
– А дома на них показаны? Я имею в виду частные здания.
– Чего только на них не показано! Конечно, на Сант-Эразмо все надо перепроверять.
– Почему?
Не понимает человек. Ну что с такого возьмешь?
– Потому что местные, матти, делают что хотят и ни перед кем не отчитываются. Могут поставить какую-нибудь лачугу для мамаши, чтобы не надоедала, живя под одной крышей. И без всяких разрешений. Такое здесь в порядке вещей. А почему бы и нет? Кому какое дело?
Долетели за три минуты. При повороте на сорок пять градусов Коррер добавил газу и заложил крутой вираж – посмотреть, как будет чувствовать себя пассажир. В первые минуты полицейский показался ему слабаком, но потом Андреа изменил свое мнение. Теперь, из чистого любопытства, он устроил парню настоящее испытание: поворот на шестьдесят градусов с креном на правое крыло – предельная крутизна на выбранной высоте. Мужчин вжало в спинки кресел, мотор заревел, а «сессна» пошла по дуге, как игрушечный самолетик на веревочке. При таком угле наклона даже пилот получил хороший обзор. Впрочем, ничего особенного он не увидел: поля, скромные домишки. Как обычно.
Завершив круг, Коррер выровнял машину на той же высоте и в той же точке, где начал поворот, мысленно поставил себе пятерку и направил нос в сторону моря. Пассажир смотрел уже не вниз, а на него.
– Домик. На карте его нет. Мы здесь были, но я его не заметил.
– Как я и говорил. А не заметили вы его потому, что не смотрели, как надо. Самолеты для того и существуют – с них лучше видно.
Коста кивнул.
– Когда мы пролетали, из домика вышла женщина. Смотрела на нас.
– Хорошенькая?
– Не разглядел.
– Можно вернуться и сделать еще круг. Чуть пониже. – Андреа выжидающе посмотрел на полицейского. – Вы ведь, если что, замолвите за меня словечко?
– Обязательно. – Коста отвернулся и, выгнув шею, бросил взгляд на зеленеющие поля.
Коррер последовал его примеру. Неподалеку от мыса растянулась узкая полоска пляжа. Он уже догадывался, что будет дальше.
– Я хочу, чтобы вы меня высадили. – Коста посмотрел на часы. – Сейчас.
– А потом?
– Потом возвращайтесь на аэродром. Мне вы больше не нужны.
Судя по тону, в последнем он был не уверен. Спорить Коррер не стал, но помощь предложил:
– Знаете, места здесь на четверых хватит. Без проблем. Так что…
Пассажир улыбнулся – впервые с тех пор, как они взлетели открыто и беспричинно, – и Коррер решил, что парень ему нравится. Несмотря на жетон.
– Спасибо,»о такой необходимости нет. Вы и без того сделали немало. Так что, если можно, давайте спустимся.
Коррер оглянулся еще раз. Внизу кто-то жег уголь, и дым то кой ровной струйкой уходил в сторону Адриатики.
Сориентироваться по ветру. Подкатить к берегу. Взлет по той же директории.
Во рту пересохло, как и в тот раз, когда он много лет назад впервые поднялся в воздух на малютке «Сессне-150», сестренке его нынешней, куда более крупной птички. Вспомнились уроки во Флориде. «После нескольких попыток, – убеждал инструктор, – вам все будет казаться легким и простым. Плевое дело Главное, самому в это верить».
Коррер рассмеялся про себя, выстрелил недокуренную сигарету и попытался убрать шасси. Ежегодную проверку на летную годность самолет прошел всего два месяца назад, и все – элероны, закрылки, дроссель – работало безупречно, в чем он и не сомневайся.
Выровняв «сессну» по ветру, Андреа начал снижаться, держа мое чуть вверх, чтобы поплавки коснулись воды под нужным углом. Ошибись с углом – и выяснится, что вода, оказывается, весьма твердая субстанция. Он видел, как это случилось с одним парнем во Флориде, на спокойном и гладком, как зеркало, озере, а не в лагуне с ее предательски колышущимися волнами.
Пассажир напрягся, и Коррер понимал, в чем дело. Он и сам нервничал, когда впервые опускался на воду. Предугадать силу сцепления невозможно. Это же не трава и не асфальт. При удачной посадке скорость самолета равняется шестидесяти узлам, а длина пробега до полной остановки составляет около ста метров. Сейчас они находились в опасной близости от каменистого берега и продолжали сближаться. Ситуация обострялась, и Коррер начал обратный отсчет – на случай если придется разворачиваться.
Будет о чем рассказать в летном клубе, успел подумать он и в следующий момент выключил двигатель и задрал нос, приглушая скорость. Штурвал задрожал в руках, крылья потеряли опору… волна шумно ударила в металлический корпус. «Сессна» прокатилась еще немного и остановилась не далее как в десяти метрах от песка.
Андреа отстегнул ремень, открыл дверцу и выглянул. Вода была прозрачная, и он увидел мелких рыбешек и камни на дне.
– Дальше не могу. Вылезайте, становитесь на поплавок и ведите. Дадите знать, когда станет мелко. Заднего хода у меня нет.
Коста достал из кармана бумажник.
– Спасибо, – сказал он, протягивая деньги.
– Нет, – с улыбкой ответил Коррер и, взяв бумажки, добавил: – Это вам спасибо.
Чтобы выбраться на берег, пассажиру пришлось ступить в воду. Андреа развернулся, вырулил на открытое пространство и снова развернулся. Взлет прошел идеально, и он пожалел, что старый инструктор из Флориды не может оценить успехов ученика.
Вот бы похвастать перед приятелями в летном клубе, но,… Коррер знал, что никто из них еще ни разу не садился в лагуне. И сам он скорее всего испытывать судьбу больше не станет.
«Сессна-180» с ревом промчалась над островом Сант-Эразмо. Андреа высунулся из кабины, чтобы помахать пассажиру рукой, но никого не увидел.
Они выскочили на широкую, кишащую в этот час пешеходами улицу Гарибальди, проскользнули мимо лодки зеленщика, пробежали по закоулкам Кастелло и, промчавшись по мосту, оказались на пустынном островке Сан-Пьетро, Катер на Мурано уже отходил от пристани. Через двадцать минут они стояли в прачечной Арканджело перед старым эмалированным тазиком с розоватой водой, в которой лежат какая-то тряпка.
– Я и не думала, что это может быть так важно. Столько дел свалилось… Про корзину вспомнила только вчера. Теперь, наверное, уже поздно.
– Что поздно? Не волнуйтесь. Успокойтесь.
– Я ведь обещала Лео и… – Мысль о том, что она что-то упустила, похоже, не давала Рафаэле покоя. – Господи, надо же быть такой глупой! Я… а…
– Не спешите. Расскажите обо всем по порядку. И успокойтесь. Пожалуйста.
Рафаэла вздохнула.
– Лет пять или шесть назад с Уриэлем случилась неприятность. Большая неприятность. Ему еще повезло, что остался в живых. Но слух почти потерял. Мне было так его жаль. И еще он перестал ощущать запахи… стал страдать носовым кровотечением. Иногда кровь просто лилась ручьем, и тогда брат не мог работать… сидел подолгу с холодным мокрым полотенцем, ждал, пока кровотечение прекратится. Сначала я переживала, потом привыкла и уже не обращала внимания. Просто приходилось чаще стирать. Вы же знаете, какие они, мужчины. Если кровь попадала на одежду, Уриэль просто снимал ее и бросал в корзину. А что такие пятна трудно отстирываются, ему и дела не было. Я говорила, но…
Тереза снова посмотрела на тазик.
– Вы нашли окровавленную рубашку?
– Да! Но не придана этому никакого значения. Рубашка как рубашка. Ничем от других не отличалась. – Рафаэла виновато пожала плечами. – Поверить не могу… как можно быть такой дурочкой!..
– Ничего страшного, – успокоила ее Тереза.
– Но она мокнет здесь со вчерашнего дня.
Сильвио ди Капуа перевел взгляд на предмет в тазике и решительно покачал головой.
– Можете убрать ее в шкаф на ближайшие двадцать пять лет, и мы все равно сумеем выделить ДНК. Тем более что через двадцать пять лет…
– Притормози, лихач, – предупредила Тереза.
Но Сильвио было уже не остановить:
– И не только из крови. Если речь идет об убийстве, на одежде могут остаться и другие следы, те, которые мы даже не видим. Пот с рук. Слюна. Мы обнаружим и одно, и другое.
– Неужели? – спросила Рафаэла.
– Точно! – Сильвио уже пожирал глазами рубашку. – И я очень удивлюсь, если мы не сумеем идентифицировать и жертву, и злоумышленника.
Терезе пришлось схватить его за руку, чтобы не дать вытащить рубашку из тазика, за что она удостоилась сердитого взгляда.
– Давайте не будем торопиться и сделаем все по порядку.
Можете показать, где именно вы нашли рубашку?
Они поднялись на один лестничный пролет и проследовали за Рафаэлой по длинным сырым коридорам особняка в большую спальню со следами давно утраченного великолепия. Со стен свисали клочья отсыревших обоев. Постель толком не застелили, лишь прикрыв ее наспех покрывалом.
– Я здесь еще не убиралась, – извиняющимся тоном объяснила Рафаэла, – Не хотела ничего трогать. Сама не знаю почему.
– Тем лучше для нас.
Тереза прошла по комнате, оглядела стены, сунула нос в плетеную корзину для белья и остановилась у окна, из которого открывался вид на старую, поржавевшую крышу мастерской. Она откинула щеколду, толкнула раму и, свесившись через подоконник, посмотрела вниз. Потом подалась назад и взглянула на соседнюю стену. В нормальном расследовании начинать стоило бы именно отсюда. Но это дело закрыли едва ли не раньше, чем успели открыть. Удивляло то, что в комнате не побывал даже Лео, но, возможно, его отвлекли другие проблемы, как интеллектуального, так и личного свойства.
– Вот…
Она указала на крошечную, едва заметную отметину на стене. Сильвио и Рафаэла подошли ближе.
– Господи… – вздохнула Рафаэла и тяжело опустилась на кровать. Глаза ее наполнились слезами.
– Пожалуйста, держитесь, – попросила Тереза, – Вы еще нужны мне. Ничего особенного. Обычная капля крови. Учитывая местоположение на стене и прежде всего высоту, можно предположить, что она попала туда после удара по голове, нанесенного неким твердым орудием. Например, небольшим молотком. Как мне представляется…
Она схватила Сильвио за руку и отвела на пару шагов в сторону, туда, где могла бы в момент нападения стоять Белла.
– Белла была здесь. Стояла. Он подошел… Одного сильного увара вполне достаточно…
Зажатое в руке воображаемое орудие взлетело и, описав дугу мягко опустилось на голову ассистента, за ухом.
– Если бы он ударил ее несколько раз, крови было бы больше. Она падает без сознания. Никакого шума. Кто еще был в доме?
Рафаэля подняла голову.
– Я была здесь всю ночь. Микеле и Габриэль тоже. Нет, такое невозможно. Мы бы обязательно услышали. Кто-нибудь проснулся бы.
– Все так думают. Я могла бы рассказать вам о нескольких случаях, когда люди спокойно спали, а в соседней комнате убивали человека. Если нет борьбы, если никто не стреляет… Здание большое, старое. Спрятаться есть где, темных уголков хватает. Он мог подкараулить ее в спальне, ударить по голове и стащить вниз. Не так уж и трудно. Если преступление планировалось заранее, то вес могло случиться очень быстро. Она не сопротивлялась, иначе обязательно остались бы следы. А потом ему оставалось только заманить в ловушку Уриэля.
– И все-таки…
– Поверьте мне. – Тереза снова подошла к окну и поманила Сильвио. – Тебе понадобится лестница. Где-то там, у края крыши, ты найдешь орудие убийства. Что это, я не знаю. Скорее всего какой-то инструмент из мастерской. Штырь или молоток. Он наверняка выбросил его в окно, рассчитывая, что добросит до воды. Так. А теперь давайте взглянем на рубашку.
Они вернулись в кухню. Тереза чувствовала – удача наконец повернулась к ним лицом. Лучше и быть не могло. Взяв тазик, она подошла к раковине, осторожно слила воду и посмотрела на Сильвио.
– Я хочу, чтобы ты взял молоток, или что там еще, и рубашку и отвез их в ту лабораторию в Местре. Сейчас же. Скажи, пусть все бросят и срочно протестируют на ДНК все, что найдут. Не только кровь. Лот. Слюну. Мочу. Все. Ты останешься там и будешь стоять у них над душой и дышать им в затылок. Пока не дадут ответ. Мне наплевать, во что это обойдется. И наплевать, на кого тебе придется наорать.
– С удовольствием.
– С удовольствием повремени, пока не слазишь на крышу. А потом, – она повернулась к Рафаэле, – мы с вами навестим Лео. Думаю, из томографа его к тому времени извлекут. Я бы взглянула на результаты.
Она осторожно вынула из тазика мокрую тряпку, медленно развернула ее и подняла.
Некоторые мужики просто самодовольные, кичливые ублюдки. Как собаки – не могут не пометить то, что считают своим.
На кармане тонкой дорогой хлопчатобумажной рубашки стояли две буквы, вышитые монограммой инициалы: ХМ.
Если бы он мог крикнуть. Или хотя бы шевельнуться. Он попытался оживить пальцы, заставляя себя верить, что ответ придет – пусть даже по одному-единственному нерву, дрожью одной-единственной мышцы.
Зеркальная дверь перед ним изменила форму, сделалась прозрачной, и мальчик Лео застыл, вглядываясь в знакомое лицо, которое тоже смотрело на него.
Это был он сам, только постаревший, с морщинистой дубленой кожей, гладкой блестящей лысиной, испещренной трещинами, пронизанной рваными кровавыми разломами. Лицо Шалтая-Болтая после падения со стены. Лицо человека, неуверенного, жив он или нет либо просто висит где-то посередине.
– Лео, малыш, – умоляюще произнес старший. – Ради Бога, смотри и думай.
Искаженное болью лицо побледнело и исчезло. Теперь взгляд его проникал дальше, в спальню, ту самую запретную спальню, где рождалось и созревало столько загадок и тайн.
– Ты же знал, что там происходило, – сказал Лео-старший. – Знал, но ничего не делал. Потому что был ребенком. Сейчас ты все понимаешь. И можешь остановить. Не в прошлом. В настоящем. В своей голове. В нашей голове. Надо всего лишь посмотреть. Всего лишь попасть туда.
– Боюсь, – прошептал он и услышал тот же голос, с такой же дрожью:
– Лео – Голос звучал совсем слабо, как будто принадлежал не человеку, а призраку, и это напугало его сильнее всего на свете. – Ты должен.
Грохот за дверью не смолкал, как и лязг невидимой машины за стенками гроба из стекла и дерева, и пугающий предмет дергался, трясся и прыгал.
– Боюсь ключа.
– Который для того и существует, чтобы…
Нехорошо насмехаться над ребенком, даже если он нереальный.
Он опасливо посмотрел сквозь дверь – там колотили и пинали, и мать каталась по полу, чтобы унять боль, оглядываясь в отчаянии, но не видя его, умоляя, повторяя жалобно одно и то же: за что?
– Чтобы она оставалась там! – пискнул ребенок. – Я же тебе говорил, говорил, говорил…
Он появился снова, закрыв собой родителей, за что мальчик был ему благодарен. Но голова его выглядела теперь еще хуже: трещин стало больше, через них сочилась кровь, она стекала по сухой, цвета орехового дерева коже, заползала в ясные, светлые глаза. Трещины соединялись, сплетаясь в подобие паутины, и эта сеть сжималась, выдавливая из него остатки жизни.
– Я слышу твои мысли, – прошептал умирающий. – Я читал те же сказки. Помнишь, Лео? Шалтай-Болтай… «Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше», – сказал Шалтай надменно. «Вопрос в том, послушается ли оно вас», – заметила Алиса. «Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин», – сказал Шалтай-Болтай.
Свет в его глазах угасал. Наступали последние минуты.
– Факты – те же слова. Мы понимаем это с годами. Они поддаются интерпретации. В конце концов все зависит от того, кто их хозяин.
Мальчик Лео посмотрел на того, кто разговаривал с ним, и понял вдруг, что видит самого печального во всем мире человека, человека, чьи чувства стерлись и потускнели, но также и человека, многое постигшего, владеющего важным секретом, ставшим в этот миг их общим достоянием.
– Ключ… – прошептал умирающий.
– …чтобы выпустить меня оттуда! – прокричал мальчик Лео. – Ключ для того и существует, чтобы я мог выйти! Выйти!
Железное чудовище взвыло, забрякало металлическими частями, заскрипело и стихло – выработалось.
Мальчик протянул руку, взял ключ, повернул его и с изумлением обнаружил, что дверь превратилась в настоящую, деревянную, такую, какой он помнил ее с детства.
То был худший год из всех. Год, когда семья распалась, когда все закончилось разводом и ненавистью, и мальчику, затаившемуся в холодном суровом уголке, ничего не оставалось, как только спрятаться в свою раковину, защититься хрупкой, но крепчающей год от года скорлупой, отделявшей его от лжи, жестокости и грубости окружающего мира. Он вспомнил все, все, что годами блокировал мозг, те жуткие выходные в горах, когда родители заперлись в своей комнате, думая, что их крики не долетят до испуганного, онемевшего и оцепеневшего от страха ребенка.
Дверь исчезла. Остался только свет. И Лео – бывший, как он понял теперь, и мальчиком, и взрослым – бросился вперед, в запретную спальню, чтобы втиснуться между ними и оттолкнуть сморщенный, запылившийся манекен, представлявший собой то, что осталось в его памяти от отца.
Он заглянул в суровое, бездушное лицо, с удовольствием заметив на нем гримасу удивления, и произнес страшное, запрещенное слово, то самое слово, выговорить которое мальчику Лео так и не хватило смелости.
Лео Фальконе открыл глаза – свои настоящие глаза – и обнаружил, что находится в светлой и чистой комнате с раздражающе резким запахом больничной палаты. Он лежал в горизонтальном положении на кровати, выезжающей из большого белого, похожего на барабан аппарата, вызывающего в памяти полузабытые сцены из каких-то фильмов.
Приятная молоденькая медсестра с длинными, собранными в пучок черными волосами и сияющими счастливыми глазами наклонилась к нему и широко улыбнулась:
– С возвращением, инспектор Фальконе. – B ее голосе проступал милый южный акцент. – Давно вас ждем.
– Как давно? – рявкнул он. – И где, черт возьми, мои люди?
Старинный монастырь укрывался в церкви неподалеку от газового заводика, не более чем в трех минутах ходьбы от квартала, где Перони и Коста прожили последние восемь месяцев. Ни один, ни другой даже не догадывались о его существовании. И уж конечно, никто не стал бы искать здесь комиссара Джанфранко Рандаццо. Они его тоже не нашли бы, если бы Перони не обратился за помощью к Корнаро, единственному в квестуре Кастелло офицеру, не относившемуся к римлянам как к прокаженным.
Гостей встретил любезный монах в коричневой сутане. Судя по рассеянно-озадаченному выражению, помощи от него ждать не приходилось. Перони улыбнулся.
– Нам нужно поговорить с комиссаром Рандаццо, – повторил Дзеккини, с трудом сдерживая раздражение. – И пожалуйста, побыстрее.
– Я из полиции, – добавил Перони. – Синьор из жандармерии.
Монах пожал плечами и улыбнулся:
– Тогда дело, должно быть, действительно очень важное. Но мне сказали, что синьора Рандаццо не должно беспокоить. Насколько я понимаю, он здесь для поправления здоровья. Нервное расстройство.
– Он здесь один? – спросил Перони.
– Нет. Обычно с ним есть кто-то еще. – Монах нахмурился, на мгновение сделавшись похожим на человека, не понаслышке знакомого с миром, в котором жил Перони. – Двое весьма неприятных мужчин. Вероятно, полицейские. Люди такого рода бывают у нас нечасто. Должен признаться, для меня это загадка. Но наше дело служить, а не задавать вопросы.
– Кто тут у вас старший? – не выдержал Дзеккини.
– В настоящий момент никто. В административном смысле у нас как бы междувластие.
О чем, несомненно, известно кому-то в квестуре, подумал Перони.
– Отец, – сказал он и по выражению лица монаха понял, что выбрал неподходящее слово, – нам очень нужно поговорить с Рандаццо.
– У нас ордер! – пояснил Дзеккини, размахивая бумажкой.
Старик недоуменно уставился на документ:
– Ордер? Что это такое?
– Лист бумаги, в котором сказано, что вы, черт возьми, выдадите его нам, хотите того или нет! – взорвался майор.
Сопроводивший это заявление фонтан проклятий эхом разбежался по залитому солнечным светом дворику, спугнув стайкой метнувшихся в безоблачное небо голубей.
Твердыня уравновешенности осталась, однако, неколебимой. Монах лишь сложил руки на груди и ответил молчаливой улыбкой. Перони бросил на своего невоздержанного спутника укоряющий взгляд.
– Нам не хотелось бы устраивать в монастыре обыск, – спокойно сказал он. – Уверен, вы тоже этого не хотите. Много посторонних, много шума, беспорядка.
Чего монах не любил, так это шума. Перони заметил, как он поморщился, когда Дзеккини повысил голос.
– Мы тоже не хотим шума.
Старик рассмеялся, и Джанни Перони с изумлением понял, что смеется он над ними и что между улыбкой и усмешкой на его лице нет большой разницы.
– Его здесь нет. Они ушли на ленч. Нет.
Ответ опередил вопрос.
– Куда – я не знаю и знать не хочу. Нас здесь мало, господа, но мы любим покой и тишину. Когда нас просят помочь городу, мы помогаем и не задаем лишних вопросов. Мы доверяем нашим властям. А вы?
Дзеккини нахмурился:
– Они ушли насовсем?
Монах развел руками.
– У нас не отель и не тюрьма. Больше я вам ничем помочь не могу. Я…
Джанни Перони никак не мог отвести взгляд от голубей, собравшихся у подножия статуи святого Франциска. Отличное укрытие. Странно, что Рандаццо его покинул. Пусть даже только для того, чтобы поесть.
Внезапно птицы встрепенулись, захлопали крыльями, взмыли серо-белым вихрем и разлетелись во все стороны, роняя перья, бездумно, испуганно.
Четыре или пять выстрелов прогремели где-то за стенами монастыря, и отзвук их запрыгал по чистым терракотовым плитам, разбежался по маленькой площади, заметался между колоннами.
В следующее мгновение в руке Дзеккини уже блеснул пистолет. Монах уставился на оружие с выражением крайнего изумления и праведного возмущения.
– Где он? – крикнул Дзеккини.
Джанни Перони не стал ждать, пока эта маленькая шарада разрешится сама собой. Что толку орать на перепуганного, прожившего всю жизнь за стенами монастыря и никогда не слышавшего звука выстрела старика, который скорее всего и впрямь не знает, куда ушел Джанфранко Рандаццо. Легко развернув свое крупное тело, он устремился в соседний мир, стремительно перебирая в уме те места, куда мог бы направиться человек, привыкший к хорошей кухне. Вариантов было немного. Выбрав один, Перони побежал. Дзеккини и его люди устремились вдогонку.
Пино Ферранте неплохо знал своего пациента, жизнь которого спас в ту долгую ночь, когда его вытащили из-за обеденного стола и заставили мчаться из Болоньи в Венецию. Из рассказа Терезы Лупо следовало, что Лео Фальконе достойный человек, опытный, честный, добросовестный инспектор полиции, заслуживающий лучшей доли, чем умереть под скальпелем какого-нибудь усердного хирурга-ремесленника, если таковой вообще отыщется.
Лео Фальконе лежал на кровати с открытыми глазами, поочередно сверля взглядом каждого из них и изрыгая проклятия. Пино улыбнулся Терезе застенчивой улыбкой, которую она помнила еще с колледжа и которая, никого не обижая, как бы вопрошала: «Неужели?»
Даже Рафаэла Арканджело выглядела несколько растерянной – эту грань своей натуры Фальконе, похоже, ей еще не демонстрировал.
Пино терпеливо выслушал последние требования инспектора – представить данные по расследованию убийства Альдо Браччи и Арканджело, доложить результаты экспертиз, найти и доставить сюда этих лодырей Перони и Косту, – сел на стул у кровати, сложил руки и пристально посмотрел на больного.
– Инспектор Фальконе, – мягко начал он, – вы перенесли серьезное ранение головы. Вы больше недели не приходили в сознание. Я полагал, что человек, прошедший через то, через что прошли вы, в первую очередь поинтересуется своим состоянием. В противном случае… – добродушная улыбка сменилась довольно жесткой, очевидно, решила Тереза, взятой им на вооружение уже после колледжа, – в противном случае мне придется сделать вывод, что надежды не оправдались и состояние ваше хуже, чем вам, похоже, представляется.
Секунду-другую Фальконе молчал, а когда заговорил, всем стало ясно – предупреждение доктора не возымело ни малейшего действия.
– Я офицер полиции и веду уголовное расследование. Быть в курсе дела и своевременно получать всю необходимую информацию – моя обязанность. Ваша обязанность – не чинить мне препятствий. Советую помнить об этом.
Пино ждал. Когда стало ясно, что других заявлений не последует, он сказал:
– Вы ни о чем не собираетесь меня спросить? Или хотите, чтобы я ушел и позволил вам кричать на коллег, пока хватит сил? Не думаю, что у вас их много осталось. Выбирайте. – Доктор посмотрел на часы. – Я намерен вернуться домой, в Болонью, к восьми вечера, так что, пожалуйста, решайте прямо сейчас.
Инспектор метнул испепеляющий взгляд в сторону Терезы и Рафаэлы Арканджело, как будто подозревал их в предательстве и тайном сговоре с врагом, но тон все же приглушил:
– Ладно. Что там со мной?
– Вас ранили в голову, – пожав плечами, ответил Пино. – Поврежден мозг. Это очень чувствительный орган. Даже если речь идет о человеке, чувствительностью не отличающемся. И еще загадочный. На деталях я остановлюсь позже, но вам они все равно ничего не скажут. Откровенно говоря, мне они тоже мало что говорят. Такова неврология. То, что я вижу сейчас, в целом соответствует моим ожиданиям. Частичный паралич нижней части тела. Скорее всего вы будете испытывать головные боли. Возможна кратковременная потеря сознания. И наверняка будут наблюдаться побочные эффекты – это неизбежно при столь массированном приеме сильнодействующих лекарств. Так что нам придется за вами понаблюдать.
Лицо инспектора начало медленно багроветь.
– Я должен работать! Я…
– Не смешите меня, – твердо перебил его Пино. – Человек в вашем состоянии работать не способен. Допускаю, что физически вы чувствуете себя неплохо, но ваше психическое состояние нестабильно, как бы вы ни старались убедить себя в обратном. Вам требуется то же, что и любому другому больному в подобном положении. Постоянный уход. Регулярные осмотры. Процедуры. В течение некоторого времени вы будете зависеть от посторонней помощи. Полагаю, инспектор, вы сможете укротить свое самолюбие и примириться с этим фактом.
– Я… – Слова застряли у него в горле. Было ясно, что сталкиваться с подобной ситуацией Фальконе еще не приходилось и приложить ее к себе он не мог.
– Лео, – вмешалась Тереза, – вы такой же человек, как и все мы. Ни больше ни меньше. Разве что вам крупно повезло – остаться в живых. Так что успокойтесь и не берите в голову. А потом… – Она повернулась к консультанту, который настойчиво постучал по циферблату. – Ради Бога, Пино! Лео не желает спрашивать, так что спрошу я. Долго он будет таким? И что это значит?
– Что это значит? Инвалидное кресло. Не меньше чем на два-три месяца. Возможно, дольше. Надо ждать. Ничего другого не остается. У меня нет хрустального шара. Не исключено… – Он пристально посмотрел пациенту в глаза. – Есть вариант, что вы останетесь в кресле навсегда. Не думаю, что это необратимо, но полной гарантии вам не даст никто. И чтобы разработать ногу, вам понадобится регулярная физиотерапия. Насколько я понял, вы холостяк. Может быть, у полиции есть приют, где за вами присмотрят…
– Приют?! – взревел Фальконе.
– Никакого приюта не будет, – тихо сказала Рафаэла. – Пожалуйста, Лео. Выслушайте доктора. Он лучше знает, что вам на пользу.
– И чем же, черт возьми, я буду заниматься?
– Отдыхать. – Пино пожал плечами. – Читать. Слушать музыку. Найдите себе какое-нибудь хобби. Я бы рекомендовал живопись. Знаете, этот талант обнаруживается порой в самых, казалось бы, чуждых искусству людях. Беспокоить вас не будут, если не считать сеансов физиотерапии. Многие мужчины с удовольствием поменялись бы с вами местами.
– С удовольствием! – фыркнул инспектор и бросил взгляд на Терезу. – Приведите сюда Косту и Перони.
Доктор покачал головой:
– Нет. Я категорически запрещаю все такого рода посещения. Никакого стресса. Никакой работы.
Фальконе злобно зарычал:
– Тогда пусть хотя бы пришлют материалы по делу? Читать-то мне разрешено, а?
– Конечно, – улыбнулся Ферранте. – Читайте сколько душе угодно.
Без Лавацци и Мальпьеро даже пища приобрела другой вкус. Джанфранко Рандаццо сидел недалеко от окна, один в целом зале, неспешно наслаждаясь едой, литьем и уединением и стараясь по мере возможности растянуть удовольствие. Лишь теперь, выбравшись из монастыря, он в полной мере осознал, насколько глубокой ненавистью успел проникнуться к месту своего заточения. Как отупел и опустился, проведя в нем всего лишь неделю. Один день. Только один день. Больше он ждать не намерен. И если ничего не произойдет, он позвонит нужным людям в квестуре и городе и напомнит о кое-каких малоприятных фактах.
Часы показывали без пятнадцати три. Заказав больше, чем обычно, комиссар уже расправился с основной частью блюд: закуской из крабов, кальмара и раков, порчини-ризотто и нежными котлетами из барашка со шпинатом. Все это отлично пошл о в сопровождении чудесного густого бароло. Он немного опьянел. Вино распалило обиду и злость. Какая несправедливость! Разве он заслужил такое обращение? Альдо Браччи был ничтожеством и убийцей. И получил по заслугам. Сам напросился.
И что же? Чем отблагодарили того, кто избавил общество от бешеного пса? Отправили в ссылку. Унизили. А когда он всего лишь вышел отдохнуть и по-человечески поесть, заставили напялить дурацкую, провонявшую потом сутану. Ради чего? Кого обманет этот шутовской наряд? Никого, если даже официант улыбнулся и едва удержался от смеха, когда он, Джанфранко Рандаццо, появился в ресторане в сопровождении двух идиотов, набивающих теперь брюхо за его счет.
Просто так он им это не спустит. Мысленно Рандаццо уже провернул несколько вариантов. Шале в горах – слишком малая цена. Сделка по покупке Изола дельи Арканджели принесет Мэсситеру миллионы. С англичанина не убудет, если несколько крошек с праздничного стола перепадут человеку, устранившему с его пути последнее препятствие.
Комиссар обдумывал дальнейшие шаги, когда подошедший официант принес очередное блюдо: землянику со взбитыми сливками и капелькой бренди.
– Я это не заказывал, – бросил раздраженно Рандаццо.
– Не заводитесь. Это за счет заведения, – с ехидной ухмылкой ответил официант. – Братья у нас не каждый день бывают. Надеюсь, вы нас еще посетите. С коллегами. Их можно так называть? У нас с церковью дела всегда ладятся. Можете рассчитывать на небольшую скидку. Например, десять процентов, а? Двадцать – для вас лично.
– Можете начать прямо сегодня. – Рандаццо оглянулся. – Их тоже не забудьте.
Комиссар снова оглянулся. Сторожей не было. Отобедав, Лавацци и Мальпьеро как-то незаметно исчезли. Скорее всего отправились промочить горло в ближайшее кафе.
Но зачем? Ленч в любом случае обошелся им бесплатно. Что-то было не так, но разгадывать эту загадку Рандаццо не собирался. Есть люди, которые готовы на что угодно, только бы увильнуть от работы. Даже если в этом нет никакого смысла. Наверное, дело в генах. Сбой в ДНК. На таких при рождении можно вещать пять бирку: «Ленивая тварь. Исправлению не подлежит».
Какое тихое, уютное местечко. Почему он не приходил сюда чаше? Район тот же, Кастелло, но какой разительный контрасте обветшалыми рабочими кварталами, прилегающими к виа Гарибальди, где у квестуры было несколько служебных квартир. Да, приятное место: готовят отменно, и туристы сюда не забредают. Классное. Такое обречено на популярность. Еще недавно все столики на террасе были заняты, сейчас же осталась только одна компания. Трое мужчин. Одеты по-деловому – голубые рубашки солнцезащитные очки, зализанные назад волосы. Расположились за тем самым столиком, где только что сидели его сопровождающие. Отсутствие посетителей объяснялось просто – жара. Да и поздновато.
Официант вернулся к прилавку – смахнуть хлебные крошки да вытереть пыль. Рандаццо немного неуверенно встал и поднял бутылку. Легкость, с которой та оторвалась от стола, удивила его. Он присмотрелся – за толстым темным стеклом с изящной желтой наклейкой было пусто.
– Кофе, – пробормотал Рандаццо.
Официант повернулся к нему с недовольной гримасой, не сделав даже шага навстречу клиенту.
– Что?
– Кофе, – повысил голос Рандаццо. – И граппы. Хорошей граппы. Не того дерьма, что ты обычно наливаешь. Я выпью на террасе.
В других обстоятельствах он с самого начала устроился бы там. Смотрел бы на ворота Арсенала. Размышлял бы о краденых львах. Рандаццо хорошо знал его историю. Бывали времена, когда оттуда, из-за скрывавших военную верфь зубчатых стен выходил настоящий флот. Флот достаточно мощный, чтобы держать в покорности все восточное Средиземноморье. Флот, наводивший страх на императоров. Флот, при появлении которого богатые горожане и купцы открывали сундуки с сокровищами, чтобы золотом откупиться от венецианских пиратов.
Пиратство и воровство. У местных это в крови. Не вытравишь, тот, кто это отрицает, глупец или лицемер.
Комиссар проковылял к ближайшему столику, тяжело рухнул на стул, дождался кофе и граппы, глотком осушил стаканчик я добавил в чашку шепотку тростникового сахара.
Трое сидевших неподалеку бизнесменов с интересом наблюдали за ним. Пошли вы к черту, подумал Рандаццо. До него доносились обрывки их разговора. Язык немного напоминал его родной венето.
От хорватов теперь некуда деться. Они везде, куда ни глянь в развлекательном бизнесе, в подпольной торговле наркотиками в контрабанде. И отделить законопослушных бизнесменов от преступников с каждым годом становилось все труднее.
Комиссар саркастически усмехнулся:
– Салют!
Самый здоровый из хорватов поднял стакан с пивом.
Рандаццо хотел было добавить парочку выражений покрепче, но передумал.
– Как вас называть? – спросил один. – Отец? Брат? Как?
Комиссар молча посмотрел на них. В его понимании хорваты в большинстве своем были мусором. Подонками. Приспособленцами, перебравшимися в соседнюю страну в расчете на легкую наживу и готовыми облапошить первого встречного. Он выпил еще граппы.
– Наверное, из тех молчунов, – обронил тот, что сидел к нему ближе всех. – Слишком занят общением с Господом.
Его сосед, с физиономией выдры, рассмеялся:
– Я бы сказал, что он слишком занят общением с бутылкой. И тем, что у него на тарелке. Ты за это заплатил, отец? Брат, сестра или дядя? Как там тебя?
Никакого уважения. Ни к кому и ни к чему. Еще одна причина, почему он презирал хорватов.
– Я плачу за все, – ответил Рандаццо, стараясь говорить по возможности твердо. – В том числе и за шваль вроде вас.
Теперь он видел их яснее. Один, здоровяк, постарше, другие помоложе. Комиссар окинул взглядом пустую площадь.
– Лаваши! Мальпьеро! Где вы, черт возьми? Как надо, так вас мет?
– Ну вот еще. Полегче с выражениями, – укоризненно заметя здоровяк.
– Где эти гребаные…
Комиссар не договорил и заглянул в ресторан. Никого. Не было даже наглеца-официанта. Площадь обезлюдела. Пустые окна. Закрытые двери. Только неподвижные тряпки на растянутых между домами бельевых веревках. Никого. Только он, хорваты и старые каменные львы.
Рандаццо потянул носом воздух. Воняло тухлятиной – августовский ветерок приносил запахи со стороны Арсенала, у ворот которого плескалась буро-зеленая вода канала.
Здоровяк поднялся. Стряхнул с брюк крошки. Допил пиво.
– Знаешь, по-моему, хуже ничего и быть не может служитель церкви, божий человек – и так матерится. Ест, пьет набивает брюхо, а полмира между тем голодает.
Он посмотрел на Рандаццо, потом кивнул в сторону ресторана:
– Там, откуда мы, люди только мечтают, чтобы так есть. Даже священники.
«Я не священник», – хотел возразить комиссар, но тревожная нотка, прозвучавшая в затуманенной вином голове, заставила его промолчать.
Другие двое тоже поднялись.
– Знаешь, что хуже жадного священника? – спросил один.
Рандаццо снова позвал Лавацци и Мальпьеро, обещая задать обоим по первое число, когда они вытащат наконец на свет свои жирные задницы.
– Хуже жадного священника, – продолжал хорват, подходя к нему с выражением скорее разочарования, чем ненависти, – только продажный полицейский. Тот, что берет, а места своего не знает.
– Неблагодарность, – заметил здоровяк, доставая из кармана что-то черное, тяжелое и знакомое, что-то, при виде чего по спине комиссара под провонявшей сутаной пробежал холодок, – есть эквивалент неуважения.
Он остановился перед Рандаццо с пистолетом в руке.
– Вот почему я решил, комиссар, что легко ты не отделаешься.
Туман в голове мгновенно рассеялся, как будто все выпитое вино – все до последней капли – осело где-то в глубине его.
– Я н-н-никому ничего не г-говорил, – заикаясь, пробормотал он. – И никому ничего не скажу. Передайте ему. Скажите, что я…
Они не слушали. Их глаза шарили по площади – убедиться, что посторонних нет.
– Я передам. – Хорват выстрелил в колено. Как раз в тот момент, когда Рандаццо, собрав оставшееся мужество и силы, начал вставать, чтобы попытаться спастись бегством.
Комиссар поднял разбитую ногу – он еще был уверен, что сумеет уйти, – вскрикнул от боли и понял, что падает. Падая, он почувствован, как что-то укололо его в грудь и живот… маленькие злобные стальные дьяволы вонзились в него, крутясь, ломая и разрезая… обжигающие кусочки металла сверлили его плоть… Мостовая вскинулась ему навстречу. Голова ударилась о камень, зубы хрустнули, встретившись с булыжником.
Он поднял глаза, но увидел только каменного льва с оскаленными в ухмылке клыками, как будто украденный зверь радовался, видя, что все идет своим чередом.
Потом стертые черты растаяли, и вместо них появилось лицо здоровяка хорвата. Холодный металлический предмет возник ниоткуда и уткнулся в пульсирующую на правом виске Рандаццо вену.
– Чао, – прошептал хорват.
Моторки Скакки, когда они кружили над островом, у причала не было. И если не считать женщины, появившейся на шум мотора и с беспокойством выискивавшей в небе источник звука. Ник никого больше не увидел. Никого и ничего. Только незаконно построенный домик на задворках участка Пьеро Ник понимал, что тычет пальцем наугад. Трюк в духе Лео Фальконе. Что ж, может быть, удача, так часто сопутствовавшая инспектору, улыбнется и ему.
Пройдя по берегу, Коста перелез через невысокую шаткую ограду и оказался на краю засаженного кустиками красного перца поля. Слева лежало другое поле, отведенное под артишоки; справа зеленели грядки шпината. На всем лежала печать заботы и внимания: каждый кустик на своем месте, каждый аккуратно подвязан, на листьях ни малейших следов болезней или вредителей. Ник вспомнил, как трудился в огороде его отец – с тем же крестьянским старанием, с тем же неутомимым упорством, изо дня в день, не разгибая спины, – и как это все проявлялось в урожае, в каждом чистом, здоровом, сияющем листке.
Он огляделся – домик стоял неподалеку, примерно в сотне метров. Женщины видно не было. Может быть, ушла в дом? Или, предвидя, что будет дальше, убежала за помощью? На всякий случай Коста вынул служебный пистолет, проверил обойму и вернул его в скрытую под пиджаком плечевую кобуру.
Вид оружия неизменно действовал на него угнетающе.
Ник достал телефон. Ни одного сообщения. Ни слова от Терезы и Джанни. Ничего от Эмили. Он поймал себя на том, что подумал о ней в последнюю очередь.
Отбросив сомнения и постаравшись отделаться от дурных предчувствий, Ник подошел к домику, толкнул дверь – она оказалась не запертой, – переступил порог и тихо окликнул:
– Синьора Конти?
То, что снаружи выглядело как обычная деревенская лачуга – оштукатуренные стены, простая шиферная крыша, одно-единственное окошко с видом на крошечный сад с настурциями и розами, дешевая деревянная дверь, – внутри больше напоминало городскую квартиру. На стенах картины, в углу стереосистема – в динамиках приглушенно звучала классическая музыка, – на полках книги. Из кухни доносился запах пищи. Чистота, порядок, организованность – характеристики городские, а не деревенские.
– Синьора Конти? – повторил он. – Я хочу поговорить с вами. Вам нечего бояться.
Из кухни, вытирая полотенцем руки, вышла женщина. Короткие светло-русые волосы, умное лицо и беспокойный взгляд.
– Кто вы? – спросила она. – И по какому праву вошли сюда: Это вы летали над моим домом?
– Синьора Конти…
– Не называйте меня так! Никакой синьоры Конти здесь нет. Пожалуйста, уходите. Пока я не вызвала полицию.
Ник достал из кармана фотографию. В полицейском архиве нашлась только одна. Старая. Лаура Конти пыталась изменить внешность: покрасила и постригла волосы.
– Посмотрите. Вы – Лаура Конти. Я знаю, почему вы здесь. Знаю, почему прячетесь. Пьеро отлично вас спрятал. И с открытками хитро придумал. Все думали, что вы сбежали, а были здесь совсем рядом с городом, под носом у Хьюго Мэсситера. Да, Пьеро надежный друг.
– Пьеро? Где он? Что вы с ним сделали?
– Я ничего с ним не делал. И его здесь нет. Думал, может, вы знаете…
– Он хозяин, вот и все. Не понимаю, о чем вы говорите. Это какая-то ошибка.
– Лаура…
– Не произносите это имя!
Ник шагнул к ней. Женщина сжалась.
– Мне нужна ваша помощь. Очень нужна. Так больше продолжаться не может. Так нельзя. Время убегать закончилось, пришло время повернуться лицом к прошлому. Вы и Дэниэл…
– Дэниэл, Дэниэл, Дэниэл… – прошептала она, обхватывая голову руками. – О чем вы говорите? Меня зовут Паола Соранно. Я живу здесь с мужем, Карло. Мы простые крестьяне. А теперь оставьте нас в покое.
Коста положил фотографию на стол. Женщина даже не взглянула на нее.
– Не могу. Так нужно и вам, и мне. Я должен…
Он опустил руку в карман, где лежал жетон, и заметил подкравшегося тихо, как церковная мышь, мужчину, лишь когда тот вынырнул из-за правого плеча с двуствольным обрезом.
Рука незнакомца скользнула под пиджак, нашла пистолет, вытащила и бросила на пол. Потом он и сам предстал перед Костей, Сейчас Дэниэл Форстер мог запросто сойти за местного крестьянина: длинные черные волосы, выглядывающие из-под глубоко надвинутого берета, густые усы, щетина, сутулость как результат долгой, тяжелой работы в поле. Коста высоко поднял руку. – Синьор Форстер… – начал он.
– Заткнись! – крикнул мужчина, и дуло обреза врезалось Нику в висок.
Женщина вскрикнула – то ли от злости, то ли от страха, Коста не понял. Впрочем, это его не интересовало, потому что в следующее мгновение он уже грохнулся на пол.
Юридическая контора располагалась на третьем этаже стоящего на набережной в Дорсодуро блочного дома. Из окна открывался вид на густо заселенный остров Гвидекка со старой мельницей Молино Стакки, на которую и смотрела сейчас Эмили Дикон. Гвидекка, как и Изола дельи Арканджели, был частью венецианской старины. Частью, пытающейся найти новую цель в быстро меняющемся мире. После крушения компании, которой и принадлежало высоченное сооружение из красного кирпича, остров долгое время пустовал, хотя попытки оживить его и использовать под промышленные или строительные нужды предпринимались не раз. Теперь он стал объектом ускоренной застройки. Отели и многоквартирные жилые дома росли на нем как грибы после дождя, показывая, в каком направлении движется вся Венеция. Мэсситер был прав, когда говорил, что в городе может развиваться лишь один вид бизнеса: обслуживание неумолимо возрастающего потока туристов. На фоне Молино Стакки, несуразной, ничем не примечательной мельницы, островок Арканджело выглядел раем, уникальным соединением необычайной архитектуры и удачного месторасположения. Эмили понимала, почему англичанин не намерен обременять себя поддержкой тщетных усилий семьи по сохранению старинного производства. Мэсситер увидел свой главный шанс и не собирался его упускать.
Спор между тем продолжался. Со стороны Мэсситера в нем участвовали два солидных, уверенных в себе адвоката, англичанин и миланец, интересы Арканджело защищал местный юрист, чувствовавший себя, как показалось Эмили, не совсем в своей тарелке, похоже, испытывавший страх перед Мэсситером, Микеле сидел рядом с ним, с явным трудом сохраняя самообладание и едва заметно вздрагивая каждый раз, когда на стол падало новое требование противной стороны. Взгляд его единственного видящего глаза не отрывался от бумаг, схем и планов, которые, как прекрасно все понимали, означали конец эпохи Арканджело и переход острова в другие руки. Сидевший по другую руку от брата Габриэль упрямо молчал, всем своим видом напоминая человека, который многое бы отдал, чтобы оказаться сейчас где угодно, только не здесь. Эмили понимала: игру ведет Микеле, и подстегивает его самолюбие, тщеславие и желание доказать, что он может быть ровней отцу. Окончательный вариант Мэсситера не оставлял ему ничего, кроме денег. Хороших денег. Даже после уплаты всех долгов у него еще оставалось бы несколько миллионов евро. Глядя на Микеле, Эмили понимала – дело не в деньгах. Без собственной доли в будущем острова сделка в его глазах теряла всякий смысл, хотя и альтернатива выглядела не лучше.
Арканджело согласились на все за исключением одного пункта – относительно стеклодувной мастерской. Микеле настаивал на первоначальном варианте Мэсситера, согласно которому за семьей сохранялась литейная и право на беспрепятственную работу в ней, а также предусматривалась возможность открытия магазинчика для продажи произведенной на острове продукции. Микеле не уступал, держась до последнего. Мэсситер давил. Эмили видела планы и отлично понимала, почему для англичанина так важно добиться полной победы. Весь комплекс предполагалось переоборудовать в ресторан, конференц-зал, художественную галерею и шикарный отель с номерами-люкс. На свободном пока участке острова, за стеклянным дворцом, Мэсситер намеревался возвести другой отель, с номерами подешевле. Допустить существование рядом со всей этой роскошью какого-то дымящего, вонючего средневекового цеха он не мог. Туристы требовали тишины, покоя и уединения и не пожелали бы терпеть опасного и неприятного соседа, к тому же работающего по ночам. Именно поэтому, приступая к переговорам с Арканджело, Мэсситер поначалу скрыл от них свои далеко идущие планы, объяснив интерес к острову всего лишь желанием устроить на нем выставочный зал.
Присутствие на переговорах Эмили объяснялось желанием сохранить доверие англичанина до тех пор, пока это важно для Ника. В понимании же Мэсситера доверие было неотделимо от полезности. Вот почему она, взглянув нетерпеливо на часы, расчетливо перебила Микеле, разразившегося желчной тирадой в адрес тех, кто, нарушая предварительные договоренности, в последний момент внес поправки, меняющие суть всего документа.
– Господа, у нас осталось только два часа. Стоят ли эти пункты того, чтобы так за них держаться? Не лучше ли поставить точку и разойтись? Десятки людей, начиная с мэра, приглашены стать свидетелями назначенного на шесть полписания контракта. Если мы полагаем, что никакого подписания сегодня не будет, то какой смысл терять время? Давайте объявим об этом прямо сейчас.
Микеле уставился на нее невидящим стеклянным глазом.
– Это кто так говорит? – рявкнул он. – Ваша любовница, Мэсситер? Еще одно оскорбление, а? Если так…
– Я архитектор, – твердо, но не повышая без необходимости голоса, снова перебила его Эмили. – И присутствую здесь для того, чтобы контракт, если синьор Мэсситер согласится поставить на нем свою подпись, базировался на экономической выгоде. Ни один разумный человек не согласится брать на себя решение всех тех финансовых проблем, которые вы намерены взвалить на его плечи. Я по крайней мере считаю своим долгом не допустить этого.
Микеле ткнул заскорузлым пальцем в лежащие на столе бумаги.
– Так вы все знали? С самого начата знали, что у него на уме? Англичанин улыбнулся ей. Доволен, решила Эмили.
– Над контрактами такого масштаба всегда работают специалисты. Один человек никогда ничего не решает.
Она чувствовала себя уверенно. Чувствовала, что в силах довести игру до конца.
– Прошу извинить, если то, что я скажу, промучит резко, синьор Арканджело, но любое предприятие должно основываться на точном финансовом расчете, а не на пустых мечтах и благих пожеланиях.
– Пустые мечты? Это про нас? – взревел Микеле.
– Да.
– Мы – художники! Мастера! Это благодаря таким, как мы Венеция стала тем, что она есть!
Мэсситер добродушно рассмеялся:
– Пожалуйста, Микеле, не надо так. Не набивайте себе цену. Вы всего лишь лодочники из Кьоджи, одному из которых пришла в голову неплохая идея. Ваше время прошло. Ваше искусство никому больше не нужно. Мода – штука капризная. Она приходит и уходит. – Он развел руками. – Вы слишком близко принимаете все к сердцу. Я в некотором смысле тоже. А вот Эмили – сторона незаинтересованная, и в этом ее преимущество. Так давайте послушаем. – Под его теплым, благодарным взглядом она почувствовала себя виноватой. – Ее совет обращен к нам обоим. Чтобы вы ни думали.
– Что же это за совет? – проворчал Микеле.
Эмили знала правильный ответ:
– Что бы я посоветовала Хьюго? Отказаться. Встать, уйти и не думать больше об этом контракте. Топографическая съемка не проведена. Оценка страховой стоимости вызывает сомнения. Не исключаю, что заключение просто купили. Я не имею доступа к банковским счетам некоторых вовлеченных в сделку людей, но подозреваю, что большая часть отчетов не соответствует действительности. Это касается состояния фундамента, несущих конструкций, перекрытий, дерева и металла и в целом каркаса палаццо. Для расчета действительной стоимости будущих затрат по реконструкции мне понадобится повторная, независимая экспертиза, которая займет примерно два месяца.
– Конструкции надежны! – завопил Микеле. – К тому же часть расходов по реконструкции возьмут на себя его друзья. Это общественные деньги!
– Не важно. Весь комплекс держится на честном слове, – продолжала она. – Если бы пожар в литейной продолжался еще минут пятнадцать, у вас вообще ничего бы не осталось. Что, возможно, было бы только к лучшему. Вы ведь не имеете к нему отношения?
Микеле хлопнул ладонью по столу:
– Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления!
– Всего лишь мысли вслух. И небеспочвенные. Ваш остров – пустая скорлупа. Вес прогнило и рано или поздно рухнет. Без Хьюго – раньше. Вам нужны деньги. Другого варианта нет.
Она посмотрела на младшего брата.
– Скажите ему, Габриэль. Вы же там работаете. Он ничего не знает, потому что видит только бумажки. Откройте ему глаза. расскажите правду. Кому-то надо это сделать.
Габриэль поерзал на стуле, но так и не решился оторвать глаза от документов на столе.
– Ну? – гаркнул Микеле.
– Дела плохи, – тихо пробормотал Габриэль. – Хуже, чем ты думаешь. Все разваливается. Там даже работать страшно. Иногда я думаю, что мы не переживем еще одной бури. Надо… – Он смотрел на бумаги, но видел восстановленное в прежнем блеске палаццо, расставленные вдоль набережной столики и катера с туристами. – Надо кончать. Дальше так продолжаться не может. Тем более без Уриэля. И без денег.
– За семью решаю я! – отрезал Микеле. – Мы так решили. Это записано.
– Да, – согласился Габриэль.
– И если я решу отказаться, – продолжал Микеле, едва не тыча пальцем в лицо англичанину, – мы все пойдем ко дну. Мы. Вы. Те продажные шкуры в городе. Все.
– Все? – отозвался со смехом Мэсситер. – Не думаю. У меня талант – всегда успеваю вовремя соскочить с летящего под откос поезда. Не замечали? Конечно, если хотите рискнуть, если намерены потянуть за собой других…
Мэсситер не закончил, но братья поняли невысказанное предупреждение.
Микеле нахмурился, но промолчал.
Эмили закрыла блокнот.
– Мне добавить нечего, – объявила она, поворачиваясь к англичанину. – Ищете неприятностей на свою голову – подписывайте. Только не размахивайте потом передо мной счетом и не говорите, что я не предупреждала.
– Оставьте нам хоть что-то, – буркнул Микеле. – Дайте уйти с достоинством. Нам же надо где-то работать. Где-то продавать. Разве мы многого просим?
– Вовсе нет, – ответил Мэсситер. – У меня есть промышленный корпус возле, пьяццале Рома. Построен недавно. В хорошем состоянии. Берите. Есть торговые точки на Страда Нуова. Одна из них ваша.
Микеле едва заметно вздрогнул. Эмили поняла, в чем дело – Страда Нуова, длинная улица, протянувшаяся от вокзала до площади Сан-Марко, представляла собой галерею дешевых магазинчиков, рассчитанных на невзыскательных, падких на мелочевку туристов.
– Там все сойдет за настоящее, – продолжал Мэсситер. – Берите, Микеле. Я даже освобожу вас на какое-то время от арендной платы. Продавайте свои сувениры.
– Страда Нуова… – Микеле добавил пару проклятий. – Так что, вы предлагаете мне стать лавочником?
– У лавочников здесь большое будущее. В отличие от тех, кто делает никому не нужные стеклянные безделушки. Такую роскошь могут позволить себе немногие. Выбирать не приходится. Когда-то я тоже вполне довольствовался одним аукционным домом. Теперь же вынужден заниматься недвижимостью, строительством, расширять круг друзей, Только дурак думает, что мир должен меняться вместе с ним. Каждый должен искать свой путь. Не хотите слушать меня – послушайте собственного брата.
Габриэль насупился:
– Микеле прав. Дайте нам уйти с достоинством.
– Вот как? – От недавнего добродушия не осталось и следа. – Что ж, берите все даром. И цех. И магазин. Варите свое стекло и продавайте, если сможете. Я освобождаю вас от арендной платы на десять лет. Принимайте. Или пропадайте.
Мэсситер подался вперед:
– Вас ждет крах. А Микеле, может быть, еще и тюрьма. Если не кое-что хуже.
Старший из Арканджело покачал головой:
– Я жалею, что открыл перед вами дверь. Вас нельзя было впускать за порог. Мы бы нашли других…
– Но вы же открыли и впустили! – оборвал его Мэсситер. – Вы сами меня пригласили. Я прихожу только туда, где меня ждут. И я думал, вы это понимаете. А теперь…
Он вынул из кармана рубашки ручку. «Паркер». С золотым пером. И бросил ее через стол.
– Воспользуйтесь, когда будете ставить подпись. Похвастайте перед мэром. Сделайте вид, что она ваша. А потом оставьте себе. И еще одно…
Микеле уперся взглядом в дорогую игрушку.
– Что?
– Не задерживайтесь на моем острове, – с уничтожающей улыбкой сказал Хьюго Мэсситер.
К тому времени как Джанни Перони добежал до небольшой площади у ворот Арсенала, полиция успела оградить место происшествия, так что немногочисленные зрители могли созерцать лишь распростертое у каменного льва тело в лужице растекающейся по камням крови.
Джанфранко Рандаццо лежал на спине с разбитым от удара о булыжник лицом, застывшими, устремленными к солнцу глазами и выражением недовольства, которое сопровождало его не только при жизни, но и после смерти. Впрочем, ничего странного в этом не было, поскольку переход из одного мира в другой дался ему нелегко. Повидавший немало огнестрельных ранений Перони сразу понял, что убийство было совершено с особой жестокостью. Стреляли как по ногам, так и в туловище, после чего комиссара оттащили от перевернутого столика на террасе – на это указывал кровавый след – и прикончили выстрелом в голову.
В заказном характере убийства сомневаться не приходилось. С Рандаццо расправились хладнокровно и беспощадно, и, судя по тому, как вели себя полицейские и два детектива в штатском, больше напоминавших уличных уборщиков, чем служителей закона, преступники скрылись достаточно быстро и не оставили заметных следов.
Дзеккини и его люди, прибывшие на место чуть позже Перони, с изумлением взирали на открывшуюся перед ними картину.
– Если я правильно понимаю, вопросы здесь неуместны, – пробормотал, тяжело отдуваясь, майор.
– Верно, – ответил Перони, поглядывая на двоих в штатском, торопливо допивавших оставшееся на столиках пиво.
– Не понимаю, – продолжал Дзеккини. – Прошло не больше двух-трех минут. Как они успели так быстро?
Перони об этом тоже думал.
– Участок рядом, за углом. Наверное, тоже услышали, как стреляют.
Тем не менее оперативность полиции оставляла место для размышлений.
Он снова посмотрел на старательно державшуюся в стороне парочку. Оба были ему знакомы. Монах, говоря о сопровождавших Рандаццо полицейских, сделал недовольное лицо. У Перони эти двое, когда он встречал их в квестуре, тоже вызывали отвращение.
– Если не ошибаюсь, тут есть кое-кто, кто не должен был допустить ничего подобного. Эй, Лавацци!
Один из двоих повернулся. Вид у него был испуганный.
– На пару слов.
Полицейский не сдвинулся с места. Вцепившись в стакан с пивом, он растерянно и тревожно оглядывался по сторонам.
Детектив в штатском, накрывавший тело комиссара пластиковой накидкой, выругался, сплюнул и направился к ним. Перони узнал его: комиссар из главной квестуры, безликий чиновник, один из тех, кто старательно не замечал римских детективов все восемь месяцев, что они работали в Венеции.
– Вам бы лучше поискать другое место, – посоветовал офицер ровным, бесстрастным тоном.
Дзеккини достал из пиджака жетон.
– Жандармерия. – Он кивнул в сторону накрытого тела. – У нас ордер на допрос этого человека.
– Жаль, но вы немного опоздали.
Из подъехавшей кареты «скорой помощи» выскочили санитары с каталкой. Похоже, тело уже собирались увезти. Нечто похожее происходило и на Изола дельи Арканджели. И там, и здесь явно просматривалось желание сделать все как можно быстрее.
– Надо подождать судмедэксперта, – сказал Перони. – Или по крайней мере сделать вид, что ждете его.
Безымянный комиссар с ненавистью взглянул на него. Это был невысокий мужчина с моржовыми усами и черными безжизненными глазами.
– Помолчите, Перони. Это наше дело, а не ваше. И делаем Мы все как надо. Только вот раньше у нас ничего такого не случалось. И что вы за люди, а? Где ни появитесь, там неприятности. С собой их, что ли, таскаете?
Перони подумал, что если задержится в Венеции еще на недельку, то, пожалуй, откажется от некоторых привычек и начнет бить носы.
– Вы правы, комиссар. Дело ваше. Только началось оно задолго до того, как мы здесь появились. И когда нас не будет, у вас ничего не изменится. Так что не ищите виноватых на стороне, а присматривайте за собственными яблочками… чтобы не погнили.
– Вы отстранены! – взревел, багровея, офицер. – Вы больше не приписаны к этой квестуре! А будете совать нос, куда не просят, быстро попадете за решетку. Ясно? – Он повернулся к Дзеккини. – Вас это тоже касается. Делом занимается полиция, и карабинеров мы не звали.
– У меня ордер! – повторил майор, предъявляя бумагу.
– Мертвецов не допрашивают! – взвизгнул комиссар. – Я…
– Но вопросы-то остаются, – оборвал его Перони. – Например, почему, черт возьми, он мертв, когда ваши люди вроде бы его охраняли? Или этот вопрос дозволяется задавать только в тесном кругу близких друзей?
Он тут же пожалел о сказанном. Квестура вовсе не была свободна от мелкой коррупции, но подозревать всех в тайном сговоре с целью убийства коллеги, даже столь непопулярного, как Рандаццо, он просто не имел права.
– Извините. Зря я так сказал. Беру свои слова назад. Но может быть, мы могли бы чем-то помочь?
– Мне ваша помощь не нужна.
Боится, догадался Перони. И скорее всего сам ничего не поймает. Знает только, что должен держать ситуацию под контролем, не подпускать посторонних и ждать, пока кто-то другой примет решение, что делать дальше.
– Подумайте сами, – продолжал он. – У вас на руках мертвый коллега. Человек, который был под подозрением. Человек, который оказался в поле зрения карабинеров. Которого собирались допросить в связи с незаконным ввозом культурных ценностей.
Усы у комиссара дернулись, и в этот момент Перони вспомнил его имя.
– Послушайте, комиссар Грасси, из-за чего мы спорим? Вы же не местный. Вы миланец. Им на вас наплевать, как наплевать и на меня. Мы для них – расходный материал. Здесь майор Дзеккини. Если прикрыть дело не получится, если разразится скандал, кого, по-вашему, сделают крайним? Местных? Или таких, как мы?
Наблюдая за реакцией Грасси, Перони с сожалением пришел к выводу, что малодушие немногим отличается от продажности.
– Что вы такое говорите? – Грасси даже замахал руками. – Верно говорят, что у вас с головой не в порядке. За расследование отвечаю я и вести его буду так, как считаю нужным.
– Смотрите сами. Убит комиссар. Плюс два убийства на острове. И еще труп в морге, который вам организовал этот…
Он с изумлением обнаружил, что тело Рандаццо и на самом деле уже кладут на носилки.
– Вы действительно полагаете, что все здесь пройдет тихо и незаметно? Что никто ничего не видит? И никого не интересует, что здесь творится?
Грасси задумался.
– А что здесь творится?
Ответил ему Дзеккини:
– Рано или поздно кто-нибудь наверху решит, что пришло время во всем разобраться. Приедут люди со стороны. Начнут задавать вопросы и получать ответы. Их тогда уже не остановишь. Надо же и о собственной карьере думать. И делать выводы.
Майор пожал плечами. Перони с удовлетворением отметил, что веронец держится увереннее, что сомнения, которые, похоже, грызли его с самого начала, исчезли.
– Мы здесь. Разве это не причина, чтобы задуматься?
Грасси кивнул:
– Согласен. Подумать есть о чем. Но главное в другом. Вы явились сюда, чтобы допросить мертвеца. Перони здесь потому, что он идиот, привыкший совать нос туда, куда его не приглашают.
Так что не отнимайте у меня время. А будете упираться, обещаю, что устрою обоим неприятности.
Каталку с телом Рандаццо покатили через площадь.
– Так у вас есть подозреваемые, комиссар? – поинтересовался Перони.
– Хорошие полицейские всегда наживают врагов, – ответил Грасси и, покосившись на римлянина, добавил: – Плохие, кстати, тоже. Советую взять на заметку.
С этими словами комиссар повернулся и зашагал вслед за каталкой, сердито покрикивая на бесцельно слоняющихся полицейских, лица и позы которых выдавали желание поскорее отправиться по домам.
Дзеккини покачал головой:
– Хочу пива. Кто со мной?
– Я угощаю, – сказал Перони.
Майор повернулся и посмотрел на него с каким-то странным выражением. Как будто он чем-то провинился.
– Нет. Угощаю я. И разыщите-ка вашего напарника. Нам нужно поговорить.
Когда он очнулся, Дэниэл Форстер все еще стоял над ним, едва не тыча в лицо дулом обреза. Коста пощупан за ухом – кровь – и поморщился.
– У вас, когда сердитесь, английский акцент проскакивает, – заметил он.
– Сам нарвался! – рыкнул Форстер.
– Вы очень опрометчивы. Я могу подняться? И пожалуйста, если вас не затруднит, принесите воды.
Женщина быстро сказала что-то по-английски – смысла он не уловил, – прошла в кухню и вернулась со стаканом. Коста не без труда встал, взял стакан и благодарно кивнул.
– Без глупостей, Дэниэл, – твердо сказала она. – Я серьезно.
Больше всего Косту поразил мужчина. Форстер, человек культурный и образованный, выглядел потерянным, опустившимся, надломленным. Впечатление было такое, что не он защищает Лауру, а она его.
– Выслушайте меня, – сказал Коста.
Форстер вскинул дробовик:
– Заткнись! Знаешь, у нас все подготовлено. Если понадобится, нас через час здесь не будет. Здесь есть лодки. Есть люди, которые нам помогут. Ты и остыть не успеешь…
Женщина положила руку на ружье:
– Нет, Дэниэл. Этого не будет. Я не позволю.
Коста осторожно опустил руку в карман пиджака и достал удостоверение.
– Я не тот, за кого вы меня принимаете. Я полицейский. И сюда пришел, чтобы попросить вас о помощи. Надо закончить то, что следовало бы сделать еще пять лет назад – отправить Хьюго Мэсситера за решетку.
Форстер изумленно посмотрел на него. И рассмеялся. Получилось невесело.
– Выслушай его, Дэниэл! – раздраженно бросила Лаура. – Пусть расскажет. Дай человеку шанс.
– Какой шанс? Шанс полицейскому посадить Хьюго? А раньше у них шансов не было? Сколько ж им надо?
– Достаточно одного, но хорошего, – ответил Коста. – Мы рассчитываем на вас.
Теперь заговорила женщина:
– Невозможно. – Она посмотрела на Косту большими грустными глазами. – Мы не можем вам помочь. К сожалению.
– Почему? – не понял он. – Так и будете всю жизнь прятаться? Неужели вам не хочется быть самими собой?
– Нам хочется просто жить, – угрюмо ответил Форстер, обводя взглядом убогое жилище. – Пусть даже вот так.
– Обещаю, вам ничто не грозит, – быстро добавил Коста. – Мы обеспечим защиту. Сделаем все, что нужно.
Форстер снова засмеялся. Но уже мягче. Наверное, так, как смеялся когда-то.
– Все, что нужно, у нас уже было, – вздохнул он. – Дом. деньги. Свобода. И самое главное, мы были вместе. А потом Мэсситер вернулся и отобрал все. Кроме последнего.
Форстер отложил ружье, обнял женщину за талию, поцеловал ее в щеку и повернулся к Нику.
– И этого он у нас не отнимет никогда, – твердо сказал он.
– Но ведь это не ваша жизнь, – возразил Коста.
Лаура заглянула в удостоверение.
– Ту нашу жизнь, агент Коста, украл Хьюго Мэсситер. От нее ничего не осталось. К чему же нам возвращаться?
Ответа у него не было. В кармане пиджака зазвонил телефон – получилось так громко и неожиданно, что все вздрогнули. Он выслушал сообщение Перони, сказал несколько слов и убрал сотовый. Лаура и Форстер, должно быть, поняли что-то по выражению его лица.
– Плохие новости? – спросила она.
Они смотрели на него с любопытством, но без особенного интереса.
– Мы рассчитывали на еще одного свидетеля. Собирались использовать его против Мэсситера, если вы откажетесь.
– И?… – с надеждой спросила женщина.
Лгать не имело смысла.
– Убит. У нас больше нет свидетелей. Так что итог печален: сделано немало, а доказательств нет.
Она забрала у него пустой стакан, принесла полный и, осмотрев рану на голове, вытерла кровь мягкой тряпочкой.
– Теперь вы понимаете?
– Боюсь, что не совсем. Что вы хотите сказать?
– Все просто. Победить его невозможно, но вы осознаете эту истину слишком поздно. Приближаться к Мэсситеру смертельно опасно. Не обольщайте себя надеждой, что можете взять над ним верх.
Он подумал об Эмили, о том, на какой риск она пошла ради него, добровольно, по собственному решению, но и с его молчаливого согласия.
– Слишком поздно…
Лаура Конти пристально посмотрела ему в глаза.
– Мне вас жаль.
Коста покачал головой:
– Я не отступлю. И вы не должны отступать. Это ведь Мэсситер виноват в смерти тех людей, двоюродного брата Пьеро и его компаньона. Он убил двух полицейских. Он исковеркал вашу жизнь. Неужели…
Он замолчал, видя, что слова бьют мимо цели.
– Что? – Форстер отвернулся к окну. – Вы думали, мы жаждем мести? А какой нам от нее толк? Мы просто хотим жить.
– И ничего больше, – добавила Лаура. – Вам не стоит нас уговаривать или заставлять, потому что мы никогда не откажемся от того, что имеем.
– Я об этом и не думал. Хотя, повторяю, мы сумели бы защитить вас.
– А того свидетеля вы защитили? – с неожиданной резкостью бросила она. – Пожалуйста, уходите и оставьте нас в покое. Мы знаем его лучше, чем вы. Уходите. Завтра нас здесь не будет. Вы ведь не выдадите нас? Не расскажете, что мы здесь? Знаете, в Венеции секретов не бывает.
Форстер многозначительно погладил дробовик.
– Вы уверены, что не передумаете? – спросил Коста.
Оба кивнули. У него не было других аргументов ни для убеждения, ни для принуждения.
– В таком случае выслушайте меня. Через несколько часов Мэсситер заключит важную сделку. Очень важную. В результате ее он станет едва ли не самым влиятельным человеком в Венеции, а может быть, и за ее пределами. И тогда уже никто не посмеет поднять на него руку. Ни на местном уровне, ни на региональном. Не исключаю, что и выше. Он…
Лишь сейчас, видя перед собой две пары испуганных глаз, Коста понял, на какую высоту вознесется Мэсситер.
– Он приобретет такую власть, что выступить против него станет практически невозможно.
Дэниэл Форстер негромко, но с чувством выругался.
– Обещаю, что никому о вас не скажу, но тем не менее советую убраться отсюда как можно дальше. И не говорите Пьеро, куда собираетесь. Он и без того рискует слишком многим. Если я смогу как-то помочь…
Глаза Форстера блеснули в полутьме.
– Знаете, я ведь мог бы его убить. Тогда… раньше…
– Почему же не убили?
Англичанин посмотрел на дробовик, горько усмехнулся и покачал головой:
– Потому что был дурак.
Лодку покачивала легкая зыбь. Пьеро Скакки провел на воде полжизни, и ему не надо было долго думать, что знаменует эта волнующаяся, переменчивая, плещущая об обветшалый борт его старенькой «Софии» мощь. Надвигалась перемена. Еще один шторм, или, может быть, то возвращался с юга сирокко, в чреве которого вихрилась и клокотала горячая пыль. Лето в лагуне никогда не уходило легко и покорно. Оно сопротивлялось и кричало, не желая уступать приближающемуся холоду. До сентября оставалось два дня. Жара продержится еще месяц или чуть больше. Но неистовый пыл лета неизбежно растает в прохладном смирении осени, а ее убывающие дни принесут наконец ясный ледяной покой зимы. Это время года Скакки любил больше всего. Время, когда в старых дубовых бочках начинает бродить виноград. Когда в небо поднимаются утки и бекасы. Когда Ксеркс готов лезть в любое болото, в грязь, жижу и снежную кашу за птицей, упавшей с прозрачного, безоблачного неба, укрывавшего разбросанные по лагуне острова так же, как и тысячу дет назад.
Но перемены надвигались отовсюду, неумолимо, неотвратимо, и с этим фактом нельзя было не считаться. На первое место снова выходили деньги, и Скакки не представлял, чем ответить на новый вызов, где их найти. У него еще оставались последняя вязанка дров и мешок с золой от водорослей, купленный за гроши у одного фермера на Ле Виньоле, крохотном островке к юго-западу от Сант-Эразмо. Груз надо доставить Арканджело, после чего его отношения с этой семьей заканчивались. Что бы ни случилось потом, остров Хьюго Мэсситера будет для Скакки запретной территорией. Воспоминания, когда он выпускал их из кладовой памяти, все еще обжигали. Они не пробуждали жажду мести – это чувство давно ушло. События пятилетней давности – смерть двоюродного брата, бегство Дэниэла Форстера и Лауры Конго – соединились в цепь трагедий, дергать за которую у него не было ни малейшего желания. Что важно, так это жить в настоящем. В том настоящем, которое он находил вполне комфортным, пусть даже и не всегда ему подконтрольным.
Пес лежал на носу лодки, свесив голову за борт и наслаждаясь солоноватым ветерком. Глаз его, темных и пронзительных, Скакки не видел, но знал, куда он смотрит. В ту расплывчатую, туманную даль между небом и землей, куда они каждый год отправлялись на охоту. Иногда Пьеро завидовал собаке. В самых важных для себя вопросах пес проявлял мудрость и удивительную осведомленность. Ничто живое не могло ускользнуть от его глаз, ушей или носа, а в те редкие моменты, когда у них появлялся гость, Ксеркс никогда не упускал случая выйти за рамки обыденности: вкусно поесть, поиграть, порезвиться. Он жил в своем собственном мире, всем довольный, не терзаемый амбициями, не беспокоясь о будущем – совсем как городские дурачки.
Будущее… Время от времени Скакки поневоле сталкивался с ним и видел унылый пустырь, место, где нет легких решений и где нет тихих, благословенных уголков.
Одним из таких уголков оставался домик, построенный им для беглецов два года назад, домик, о существовании которого за пределами острова никто не знал. Им пришлось задержаться здесь дольше, чем планировалось вначале. Теперь им – к ним Скакки причислял и себя – требовались деньги, чтобы сбежать уже по-настояшему. Покинуть Венецию навсегда. Хьюго Мэсситер вернулся. Англичанин пришел навсегда. Пьеро чувствовал это слыша, как люди произносят его имя – с почтением и страхом.
Покойный кузен говорил много интересного. Много такого что врезалось в память. В отличие от Пьеро он умел обращаться со словами. Обрывок одного разговора запомнился особенно хотя смысл его дошел до Пьеро некоторое время спустя когда Мэсситер вроде бы убрался из Венеции, Дэниэл сидел в тюрьме, а Лаура скрывалась на Лило.
Разговор состоялся на лодке в то памятное лето, до прихода бурь, когда они возвращались с пикника на острове Сант-Эразмо управлял «Софией» – держа в зубах привязанный к румпелю кожаный поводок – Ксеркс, которому Пьеро иногда доверял это несложное дело.
Несколько реплик вспомнились сейчас с той поразительной ясностью, которая наступает в голове только после лишнего стаканчика доброго, выдержанного в дубовой словенской бочке красного вина. Вроде того, что они пили тогда из пластиковой бутылки – на всякий случай Пьеро всегда держал парочку в ящике для инструментов.
Он и сейчас еще видел их всех – живых, веселых, счастливых. Тогда они думали, что дни эти никогда не кончатся. Скакки, его бедный двоюродный брат, тыкал в грудь Форстеру сухим старческим пальцем, как будто пытался поставить точку в споре, которого, как ему казалось, никто не слышал.
– Нельзя обогнать дьявола, – решительно провозглашал старик. – Нет и нет!
– Знаю, – с ленивой полупьяной улыбкой отвечал Дэниэл. – Слышал. От дьявола не убежишь, потому что, как бы ты ни старался, он всегда бежит быстрее.
– Чушь, глупость, банальность. Я бы, наверное, не удивился, услышав такое из телевизора, которого у меня, к счастью, нет. – Скакки удрученно покачал головой. – Ты меня… разочаровал.
Когда старик говорил про разочарование, это звучало так, словно речь идет о смертном грехе. Дэниэл, однако, пропустил обидный выпад мимо ушей. К тому времени он был уже не юным, наивным студентом, а творением Скакки. Человеком, знающим жизнь. Жизнь по-венециански.
– Тогда что?
– Дьявола потому нельзя обогнать, – наставительно произнес Скакки, поднося к губам стакан, – что невозможно обогнать себя самого. Он одновременно и часть тебя, и часть чего-то еще.
Но не завладев твоей душой, которую ты, Дэниэл, должен предложить ему сам, добровольно, дьявол – ничто. Всего лишь ночной хищник. Бугимен, как сказали бы американцы. Тварь, годная только для того, чтобы пугать детишек, не больше. Следовательно…
Пьеро помнил, как старик выпрямился и для пущей важности помахал перстом перед носом англичанина.
– …дабы одолеть дьявола, ты должен прежде одолеть себя. И это самое трудное из всех сражений, требующее величайшего мужества.
Тот еще был краснобай и хитрец. Пьеро знал это всегда и порой побаивался кузена. Но и людей старик видел насквозь. Разговор не просто остался в памяти, но и всплывал время от времени. Те, о чем говорил Скакки, представлялось настолько истинным, насколько и ужасным. Выходило, что противники таких, как Мэсситер, отчасти сами навлекают на себя несчастья. Что нет четкого разделения на белое и черное, хорошее и плохое, добро и зло. Есть только оттенки серого, темнеющие или бледнеющие в результате действий тех, кто упорно полагает себя невинно пострадавшей стороной.
Себя Пьеро считал человеком простым и честным. Он никогда не рассчитывал на то, чего не заработал. Никогда не искал, на чьи бы плечи переложить общественное или личное бремя. Он всего лишь хотел спокойного существования в мире, о котором иногда не хотелось и думать. И как ни неприятно признавать, такое отношение к миру было своего рода трусостью, тягой к простоте, как бастиону против непонятного, чужого, сложного мира, лежащего за пределами Сант-Эразмо. Мира, в котором люди, мужчины и женщины, использовали друг друга из лености и жадности, а потом шли домой и спокойно спали, уверенные, что их действия оправданны, потому как, с их точки зрения, так принято.
Пьеро не вступал ни в какие сражения, убаюкивая себя мыслью, что совершает смелый поступок, помогая Дэниэлу и Лауре, но иногда спрашивал себя, не делает ли это ли из трусости – а как еще можно назвать бегство от дьявола?
Лодка обогнула Ле Виньоле, и он обернулся, чтобы еще раз посмотреть на свой остров. Там, далеко, был его самодельный причал, шаткий, покосившийся мосток, звавший его, ждавший их, Скакки и пса, возвращения. Там было его место. Его и других таких же. Но не Дэниэла. Не Лауры, Они стали жертвами драмы, поставленной также и при его участии. Но это не умаляло его сочувствия к ним – скорее, придавало решимости помочь, поскольку сами они, похоже, не видели за собой никакой вины. Хьюго Мэсситер лишил их настоящей жизни, как лишил жизни и старика Скакки. А если быть честным до конца, то следовало признать, что с ними обошлись еще хуже, поскольку каждый лень их был отравлен страхом перед Мэсситером. Пьеро с детства понимал – больные и покалеченные заслуживают помощи от здоровых. То был долг, в исполнении которого он не колебался никогда, даже тогда, когда его мать начала терять сначала здоровье, а потом рассудок. Жизнь столь кратковременный, невозместимый дар, а смерть так темна, пуста и ужасна, что он был счастлив сделать что угодно, чтобы хоть как-то поправить положение тех, кого жалел и кому соболезновал.
Глядя на причал, он вспоминал и других гостей. Троих полицейских, Престранную компанию. Один – невысокий, молодой, энергичный, второй – постарше, некрасивый, мудрый. И третий, инспектор, с ясными, умными глазами, в глубине которых таилась тьма.
Этот третий уже танцевал с самим дьяволом, хотя и не желал еще признавать это.
Голова слегка кружилась от выпитого. Пьеро прошелся взглядом по лагуне, вдоль однообразных высотных зданий, вытянувшихся от Челестиа до Фондаменте Нове. Он любил читать газеты, считая важным быть в курсе событий. В газетах много писали о возвышении Хьюго Мэсситера и его планах по переустройству Изола дельи Арканджело. Писали – хоть и немного – но том, как развивались события после трагедии в палаццо, происшествия, свидетелем которого он мог бы быть, если бы, доставив груз, не поспешил убраться поскорее от разряженных, напыщенных господ и раскрашенных дам.
Беспокойный инспектор лежал теперь в больнице, в одном из тех зданий на набережной. Интересно, встретился ли он со своими демонами, и если да, то кто взял верх?
– Нельзя обогнать самого себя, – пробормотал Пьеро, отметив, что язык слегка заплетается – определенно из-за того лишнего стаканчика крепкого темного вина из прошлогодних запасов.
Все движется навстречу судьбе. Меняется только шаг, скорость, с которой каждый приближается к конечному пункту назначения.
Голова плыла. Может быть, дать псу еще один шанс? Пусть ведет толку через лагуну, держа курс на островок с железным ангелом. В последний раз. Больше такого бремени он на Ксеркса уже не взвалит.
Что-то другое отвлекло его от этой мысли. Водное такси, выскочив из-за мыса, взревело мощными двигателями и, вскинув нос над серой водой, устремилось к городу.
Никто на острове такими лодками не пользовался. Ни у кого на них просто не было денег. Да и зачем они здесь?
Озадаченный, он подумал о тщедушном моторе «Софии», сил которого не хватало даже на то, чтобы соревноваться в скорости с мусорными баржами, медленно тащившими свой груз куда-то к выходу из лагуны.
Проводив глазами тающий вдалеке силуэт такси, Пьеро пожалел, что у него нет даже четверти его скорости. Он знал, что должен увидеть Изола дельи Арканджели еще раз и потом распрощаться с островом навсегда.
Коста еще говорил по телефону, когда моторка остановилась у причала Сан-Пьетро. Рев дизеля спугнул расхаживавших на набережной голубей, и они стайкой взмыли в ясное голубое небо. Коста сунул таксисту несколько бумажек и сошел на берег. Впереди, над крышами домов, высилась покосившаяся колокольня, но как добраться до нее через путаницу разбегавшихся от берега пустынных переулков? Даже здесь, на заброшенном островке, лишь формально считавшемся частью Венеции, ощущалась устремленность города к власти. Еще два столетия назад расползшаяся громадина Сан-Пьетро была главным городским собором, символом церкви, умышленно сосланной государством на далекую периферию, дабы ни у кого – ни у отдельного священника, ни у паствы в целом – не осталось сомнений в том, что духовное должно всегда отступать перед мирским. Ныне вся небольшая власть, которой обладало когда-то это место, рассеялась, как пыльца на ветру. Покинутый всеми, кроме нескольких пенсионеров, устроившихся на крохотной зеленой лужайке перед собором, островок казался вполне подходящим местом для сбора заговорщиков.
Каждому из них Коста позвонил еще по пути с Сант-Эразмо. Тереза Лупо только что вышла из больницы. Лео Фальконе уснул и больше всего нуждался сейчас в покое. Врач уверял се, что пациенту ничто не угрожает. Впрочем, это Тереза поняла и сама, потому что увидела огонь в глазах Фальконе, означавший, что сражение выиграно и беда отступила. Не все трудности преодолены, но Лео обязательно вернется и еще повоюет.
Он почувствовал в ее словах язвительный укор, но задумываться не стал – не время.
Джанни Перони еще не остыл после короткой, но горячей стычки в главной квестуре на пьяццале Рома. Вопреки совету напарника и здравому смыслу он все же попытался обратиться к полицейскому начальству через голову комиссара Грасси и потребовать, чтобы убийство Рандаццо расследовалось в связи с делом Браччи и соответственно двойным убийством Уриэля и Беллы Арканджело. С таким же успехом можно было распинаться перед глухими. Перони не пустили дальше какого-то чиновника, который заявил, что не может тратить время на человека, который больше не имеет к полиции Венеции никакого отношения.
Труднее всего оказалось дозвониться до Дзеккини. Майор осторожничал, уходил от разговора и умолял хоть на время оставить его в покое. Офис карабинеров находился по соседству с квестурой Кастелло, на кампо Сан-Дзаккария, и предугадать дальнейшие действия веронца было нетрудно: позвонить начальству, доложить ситуацию и ждать дальнейших приказов. Так в сложившихся обстоятельствах поступил бы любой благоразумный, заботящийся о собственной карьере офицер. Как раз таким офицером и был Лука, твердо полагавший, что только идиот готов положить голову под топор без достаточных на то оснований. Майор и так уже зашел слишком далеко, поддавшись на уговоры людей из конкурирующей службы. Короткий разговор по телефону, в течение которого Коста пытался убедить Дзеккини приехать на Сан-Пьетро, так и не дал ответа на вопрос, готовы ли майор или его начальство идти дальше.
Последний звонок он сделал Эмили. Ее самой на месте не оказалось, и Ник оставил сообщение, на которое она ответила через несколько минут, пообещав быть у собора в назначенное время.
Коста не стал раздумывать, что означает прозвучавшая в ее голосе неуверенность, – времени оставалось совсем мало, и у него еще не было плана дальнейших действий. Часы показывали почти пять, а подписание контракта, определяющего новую судьбу И зола дельи Арканджели, было намечено на шесть.
Приглядевшись, Коста заметил тонкую фигурку в темном шелковом костюме, стоящую у накренившейся под необычным углом колокольни из белого мрамора, построенной чуть в стороне от собора, к которому она и относилась.
– Где ты был? – сразу же спросила Эмили.
– Гонялся за призраками.
– Нашел?
Разговор пошел не так, как ему бы сейчас хотелось.
– Не совсем. Наверное, сама идея была глупая. Лео бы ее скорее всего не одобрил.
Она перевела взгляд на пластырь, которым Лаура Конти залепила рану на голове и из-под которого – он это чувствовал – еще сочилась кровь.
– Ты ранен? – Ее рука коснулась его волос. – Раны на голове – вещь опасная. Тебе надо показаться врачу.
– Лотом. Сейчас у нас нет времени.
– Разве?
Он уже давно не видел ее такой. Свет в глазах потух, лицо потускнело и посерело, как будто она внезапно постарела, и напоминало застывшую маску грусти.
– Как ты?
– Пыталась добыть то, что тебе нужно.
– Знаю, Спасибо.
Он дотронулся до ее голой руки, поцеловал в щеку и почувствовал, как Эмили напряглась.
– Я серьезно. Спасибо.
– Не думаю, что у меня что-то получилось. Извини».
И никакой радости от встречи – лицо почти бесстрастное, потерянное, незнакомое.
– Давай не будем забегать вперед. Мы еще не исчерпали все возможности. Мы его достанем.
– Неужели? А тебе не кажется, что это он достанет нас? И не только нас?
– Думаешь, дело обстоит именно так?
– На мой взгляд, да. Ну что, пойдем? – Эмили кивнула в сторону собора. – Тебя ждут. И я хочу покончить со всем этим уже сегодня вечером. Раз и навсегда. Имей в виду: завтра меня в Венеции уже не будет. Я уезжаю. – Она пристально смотрела ему в глаза, как будто искала что-то и не находила. – С тобой или без тебя.
Наверное, лучшего он не заслужил. После того как Фальконе попал в больницу, именно Коста занял его место и, не сознавая последствий того, что делает, стал движущей силой похода против Хьюго Мэсситера. Лишь теперь, увидев скрывающихся на острове в лагуне Дэниэла Форстера и Лауру Конти, их страх перед человеком, от которого они скрывались несколько лет, он стал задумываться о возможной цене принятых решений.
Ник взял ее за руки.
– Завтра мы уедем. В Тоскану. Или куда-то еще. Куда захочешь. Обещаю.
– Люди твоей профессии щедры на обещания, – сказала Эмили и, повернувшись, прошла в собор. Внутри было темно и пусто, если не считать смотрителя и трех человек, сидящих на деревянной скамье в тени нефа, – Терезы, Перони и, как ни удивительно, Дзеккини. Мало того, таким бодрым майор не был с тех пор, как непрошеные гости испортили ему мирный ленч в веронском кафе.
Коста придвинул два легких железных стульчика, после чего представил Эмили карабинеру.
– Не думал, Лука, что вы придете. И, честно говоря, не был уверен, что могу вас о чем-то просить.
Дзеккини усмехнулся:
– Лео всегда говорил, что с вами, ребята, не соскучишься. Вот я и решил немного развлечься.
– А ваши люди?
– Они еще молоды, и скука им не грозит. Сам я рискнуть готов, но на них эту привилегию не распространяю. Думаю, Лео поступает так же.
Перони грубовато хохотнул:
– Да уж! Поэтому мы здесь и собрались.
– Если удастся свалить Мэсситера, он ваш, – сказал Кости. – Чтобы без обид.
– Мой. Ваш. – Майор беззаботно пожал плечами. – Разве это важно? Я говорил со своими парнями. Заметьте, ни у кого из них связей здесь нет. И посадить Мэсситера за решетку мечтал бы каждый, но только при условии, что англичанин сядет надолго.
Коста кивнул. Он хорошо понимал, что имеет в виду Дзеккини.
– С другой стороны, – добавил майор, – если мы облажаемся… – Тонкое, умное лицо внезапно помрачнело. – После завершения сделки нам Мэсситера уже не взять. Это понимают все, из этого нужно исходить, определяя дальнейшие шаги. В долгу у него будут не только местные тузы, но и люди в Риме. Они уже сейчас его боятся, а как только он свяжет их всех займами и гарантиями…
– Картина ясна, – вставил Перони.
– Рад слышать. Только для вас это, может быть, рутина, а для меня… – Майор достал из кармана пачку сигарет, но, поймав предостерегающий взгляд Косты, огляделся, усмехнулся и покачал головой. – Совсем забыл… Итак, ребята, что у нас есть? В чем мы можем его обвинить? Есть основания для ареста?
– Не знаю, – признался Коста. – Вы что-нибудь раскопали? Как насчет контрабанды?
Дзеккини нахмурился:
– С тем, что у нас есть, шансов на ордер никаких. – Он невесело улыбнулся Эмили. – Не хочу вас огорчать. Я не представляю, как вы добыли такие материалы, но понимаю, на какой шли риск. Наши специалисты сейчас работают с ними. Похоже, что без пароля расшифровка может занять месяцы. Поиски продолжаются, но…
Сказанное карабинером явно не понравилось Перони.
– У нас есть не только файлы, – возразил он. – Есть Рандаццо. Есть то, что мы нашли в доме Рандаццо. Есть его отношения с Мэсситером.
– Где факты, доказывающие эту связь?
– Факты есть! Должны быть. Их надо только найти. Возьмем Мэсситера, у него и спросим.
– Возьмем? На каком основании? У нас нет доказательств того, что комиссар получил сомнительные подарки именно от Мэсситера. У нас нет оснований предполагать, что Мэсситер стоял за расстрелом Браччи.
– Мы это знаем, – не сдавался Ник.
– В том, что вы правы, я не сомневаюсь – иначе бы меня здесь не было. А вот насчет доказательств… боюсь, что не вижу, чем могу вам помочь. Возможно, если бы у нас была пара недель, мы смогли бы проверить все, что есть в доме Рандаццо, сравнить со списком объявленных в розыск ценностей и найти какие-то совпадения, но и тогда прямую связь с Мэсситером доказать было бы трудно. Такая работа требует времени и отвлечения человеческих ресурсов, а у нас ни того ни другого нет. Мне так представляется. Если ошибаюсь, поправьте.
– Получается, мои старания ни к чему, – заметила Эмили. – И что остается?
– То, с чего мы и начинали, – сказала Тереза. – Белла и Уриэль Арканджело. Но теперь у нас есть вот это.
Она наклонилась, запустила руку в черную кожаную сумку и достала цифровой фотоаппарат, с которым не расставалась в последние дни. На экране была фотография рубашки с отчетливо различимой монограммой на кармане.
– Рубашка сейчас в одной частной лаборатории в Местре. С ней работает Сильвио.
– И что она нам дает? – спросил Костя.
– На ней кровь Беллы. Рубашка принадлежит Мэсситеру, Который, как мы знаем, спал с ней на яхте. Неоспоримое доказательство. Тест на ДНК сомнений не оставляет. Как раз то, что и требуется в наше время. Возможно…
Она запнулась, заметив разочарование на их лицах.
– Как насчет фартука? – спросил Перони. – По-моему, ты собиралась доказать, что его чем-то обработали?
– Собиралась. Но фартук побывал в лаборатории Този, где его отмывали растворителем. Теперь, чтобы что-то найти, нужны недели.
– С такими уликами ордер на арест нам никто не даст, – покачал головой Дзеккини.
– Почему? – не согласилась Тереза. – Подумайте сами. Белла беременна. Она объявляет Мэсситеру, что отец ребенка он. Может быть, говорит ему, что собирается разойтись с Уриэлем. Англичанин мог убить ее в доме, потом убить Уриэля и обставить все так, чтобы подозрение пало на мужа. Чем плох такой вариант?
– Вариант в принципе не плох, – признал Коста. По крайней мере известным фактам выводы Терезы не противоречили. К тому же они вполне вписывались в психологический портрет Хьюго Мэсситера, характерными чертами которого были алчность, сексуальная ненасытность, беспощадность и завидная способность выходить сухим из воды и перекладывать вину на головы других, как в случае с Лаурой Конти и Дэниэлом Форстером. – Но это только предположения. Улик недостаточно.
– Что? – возмутилась Тереза. – К черту вашу дедукцию! Давайте лучше опираться на старую добрую химию. На рубашке Мэсситера кровь Беллы. Если это не улика, тогда я не знаю, что вообще называют этим словом.
– Мы пока не знаем наверняка, принадлежит ли рубашка Мэсситеру, – указала Эмили. – Это еще требуется доказать. Белла могла сама принести ее домой с яхты. Мы знаем, что она там бывала. К тому же у Мэсситера апартаменты в палаццо. Да, пользуется ими он только днем, но какая-то одежда у него там есть. В суде, если вы попытаетесь предъявить рубашку как улику, вас просто порвут на кусочки. Легко. Нет, рубашка ничего не доказывает.
– Докажет! – крикнула Тереза. – Дайте только время!
– Что ты имеешь в виду? – спросил Коста.
– Я еще об этом не говорила, не могла подстроиться под твой график. Сильвио вроде бы нашел на рубашке кое-что еще. Похоже, пот. В любом случае для анализа на ДНК сгодится.
Эмили с надеждой посмотрела на нее:
– Пот Мэсситера?
Тереза отвела глаза.
– Все не так просто. Кровь извлечь просто. С этим придется повозиться. Но результат будет. Я…
– Когда? – перебил ее Перони.
Она выругалась вполголоса и, достав из сумочки телефон, отошла в темный угол, откуда вскоре донеслись чередующиеся крики и стоны.
Остальные ждали, молча поглядывая друг на друга. Через минуту Тереза вернулась не в самом лучшем расположении духа.
– Сильвио сказал, что даже если они выложатся полностью, раньше семи вечера результатов не будет. Ничего не поделаешь, химия. Жаль.
Дзеккини посмотрел на полицейских.
– Семь – это уже поздно. К тому времени они все подпишут, и Мэсситер станет неприкасаемым.
– Тогда, наверное, нам ничего не остается, как признать, что он победил, – с явной неохотой констатировала Эмили. – Не так уж все и плохо. Лео будет жить. Улики передадим нужным людям. Может быть, через несколько месяцев что-то и сложится. Другой вариант – слить информацию газетчикам. Пусть делают свое дело.
– Это наше дело, – твердо сказал Коста. – Или карабинеров. И больше ничье. Либо так, либо никак. И мы все это понимаем.
Она улыбнулась:
– Ну вот. Видишь? Теперь он и тебя подцепил. Это в духе Хьюго. Это его заводит. Не деньги. Не недвижимость. Власть над людьми. Он вынуждает их играть по его правилам. Плясать под его дудку. Теперь он добрался и до нас. Придет день, когда и нам придется попросить его об одолжении. В обмен на что-то.
Перони непонимающе посмотрел на нее:
– С какой стати мы будем, как ты говоришь, плясать под его дудку?
– С такой, что он всегда предлагает людям то, чего они хотят! Вам двоим – игру. Мне – работу. Кто знает, что еще у него в запасе? Так все и начинается. Мы не должны ему поддаться, Ник, Не должны с ним связываться, впускать его в нашу жизнь. Если он узнает, что мы копали под него, да ничего не накопали, знаешь, что он подумает? Что мы попались на крючок, что он нас зацепил. Для него это – счастье.
Коста поймал ее взгляд и понял; в ее жизнь Мэсситер уже пробрался. И помог ему в этом он сам. Он сам пригласил его туда.
– Итак, подписание в шесть. Через час у нас будет улика, связывающая его с местом преступления. Только читать отчет Сильвио уже никто не захочет. Тереза, должен быть какой-то способ…
– Нет, черт возьми! Нет! – бросила она. – Я знаю, что ты хочешь сказать, но это невозможно. Законы физики изменить нельзя. Сильвио и так делает все, что в его силах.
Некоторое время все молчали. Первым, как ни странно, не выдержал Дзеккини. С минуту он сидел, раскачиваясь взад-вперед, потом поочередно посмотрел на каждого и, тряхнув головой, поднялся.
– И что? Это все?
Остальные удивленно уставились На него.
– Все, – признал наконец Коста. – Больше у нас ничего нет.
– Ничего? Помнится, Лео говорил, что вы никогда не сдаетесь. Говорил, что у вас всегда есть что-то про запас.
– Вы, может, не заметили, – огрызнулась Тереза, – но Лео здесь нет.
– Он говорил, что вы справляетесь и без него. Что ж, если это все, то я, пожалуй, зайду в больницу, встряхну его, разбужу, скажу, что он ошибался.
Теперь ему ответил Перони:
– Что толку биться головой о стену?
Коста снова вспомнил о прячущихся в лагуне беглецах и о своем обещании. С каким ужасом смотрела на него Лаура, думая, что он пришел от Мэсситера. Эмили, как обычно, права. Она поняла Мэсситера лучше их всех. Власть англичанина заключалась в том, что он навсегда оставался с теми, к кому прикоснулся. Как вирус в крови. Эмили подошла к Мэсситеру ближе других и ощутила его власть так же остро, как ощутили ее когда-то Лаура Конти и Дэниэл Форстер. Нанесенные им раны проникали глубоко. Он оставлял в них что-то, что жгло, оскорбляло и отдавалось страхом. Но страх иногда толкает человека к действиям страх может стать мотивом, побуждающим к решению проблемы. Дилемма, с которой столкнулись Лаура и Дэниэл, пока еще оставалась неразрешенной.
Бегство себя не оправдало. По крайней мере в случае с Лаурой Конти и Дэн излом Форстером оно не сработало. И Эмили оно тоже не помогло бы. То, что он сам по неразумению вынудил ее сделать, уже грозило разрушить их и без того натянутые отношения. Он видел, с каким помертвелым лицом она встретила его у собора, и инстинктивно догадывался, что это могло означать. Эмили служила в ФБР. Когда агент получает задание и приступает к работе, его не остановит уже ничто: ни гордость, ни самоуважение. И ему следовало помнить об этом.
Все изменил выстрел в том огромном стеклянном зале, когда пуля отправила Лео на свидание со смертью, а их всех толкнула на путь возмездия. Но возмездие, как и многое другое, не достается даром – за него приходится платить, а цену он должен был представлять с самого начала.
Палаццо пугало его. Оно хранило слишком много воспоминаний. Эмили в чудесном белом платье с ангельскими крылышками и кроваво-красным букетиком перчиков. В тот миг они еще могли сбежать. А потом прозвучали выстрелы, и Лео Фальконе рухнул на пол, и изо рта у него полилась кровь.
Коста посмотрел в глаза Дзеккини, и те вспыхнули в ответ.
– Нам нужен один час. Неужели не сможем продержаться.
– Думаете? Но как?
– Нам даже не надо арестовывать Мэсситера. Все, что требуется, – это отсрочить подписание контракта до получения результатов от Сильвио. А потом у вас будут все основания взять его на месте.
– Но как? – вслед за майором спросила Тереза.
Ему и самому это не нравилось. Да и кому приятно нарушать данное обещание?… В былые времена Ник Коста ни за что бы не согласился пойти на то, что он намеревался сделать сейчас. Однако теперь другого выхода не было.
– Мы дадим Хьюго Мэсситеру то, что ему нужно даже больше, чем Изола дельи Арканджели.
Альберто Този не любил публичные мероприятия. Особенно такие, когда хозяин собирал на подиуме целый оркестр, давал команду играть н музыка становилась ненавязчивым фоном для звона бокалов и пустой болтовни собравшихся глупцов. Нет, музыка заслуживала лучшего. И если бы Анна не выказала столь откровенный энтузиазм и не проявила неуместную, на его взгляд, настойчивость, он предпочел бы провести этот жаркий летний вечер на террасе своей большой квартиры на тихом, с налетом старческого покоя островке Санта-Елена, что расположился за садами Бьеннале и Кастелло, наслаждаясь спритцем и легким солоноватым бризом.
Вместо этого Альберто оказался на Изола дельи Арканджели в компании примерно двух сотен достойнейших граждан Венеции, готовых без устали поглощать следующие одно за другим блюда из роскошных деликатесов, поставленных – разумеется, за немалые деньги – фирмой Чиприани. И что же они отмечали? Дать четкий ответ Този, наверное, затруднился бы. Скорее всего подтверждали свое право на блеск, благородство и славу. В общем, сборище самодовольных и самовлюбленных индюков.
Более всего его огорчало то, что Анна быстро стала частью этого недостойного шоу. Обрядившись в весьма короткую юбочку и красную шелковую блузку, о существовании которых в ее гардеробе дед и не догадывался, она вдобавок заменила круглые очки на контактные линзы, превратившие глаза в безжизненные стекляшки, что, однако, не мешало мужчинам бросать в ее сторону восхищенные взгляды.
Другой на месте Този, одетого в старый темный костюм, чувствовал бы себя неуютно и стеснительно, поскольку все приглашенные, похоже, так же, как и Анна, придавали своей внешности излишнее внимание. Мужчины в смокингах и женщины в вечерних туалетах кружили вокруг неустанным хороводом. Половина столовых и залов Венеции в этот вечер наверняка пустовала – их хозяева собрались на крохотном, навевающем грусть островке Арканджело, чтобы поднять бокалы за его предполагаемое возрождение и, что еще важнее, за англичанина, вдохнувшего в этот кусочек суши новую жизнь. Англичанина, вознамерившегося стать кем-то вроде современного дожа, почетным властелином города, вельможей, наделенным всем, кроме титула, возведенным на трон толпой сторонников, рассчитывающих на ответную благодарность. Все это Този прекрасно понимал.
Он наблюдал за Мэсситером и видел, как тот держит себя на публике. Расфуфыренный павлин, не имеющий ничего общего с большинством представителей верхушки английского общества, которых Този повидал немало. В какой-то момент старик едва удержался от того, чтобы подойти к этому фальшивому аристократу и напомнить про нрав венецианцев, нередко свергавших ими же самими вознесенных принцев. В свое время визгливая толпа растерзала и перерезала глотку Ипато Орсо, первому дожу Венеции. Позднее знать не остановилась перед тем, чтобы обезглавить ею же приведенного к власти Марино Фальеро, семидесятилетнего старика. Хотя такие, как Мэсситер, не знают и не желают знать историю. В наши дни о прошлом рассуждают лишь старики. Впрочем, остановило Този не только осознание тщетности таких усилий, но и понимание того простого факта, что в подобных кругах уважение не обходится без страха, чему его цепкая и далеко не старческая память могла бы найти немало подтверждений.
Иногда Альберто задумывался – какой будет Венеция через пятьдесят лет? – с облегчением сознавая, что не увидит перемен своими глазами. Твердые интонации венето, языка, которым Този с удовольствием пользовался дома, наверняка заглушат невнятные бормотания на английском, китайском и русском. Город превратится в международную зону, управляемую иностранцами, а местным останется только прислуживать да охотиться за Упавшими со стола новых господ крошками.
Альберто Този считал себя цивилизованным человеком, давно поняв, что мир меняется постоянно. Но иногда, читая в газетах о новых планах по привлечению в и без того задыхающийся город еще больших орд туристов, он не мог избавиться от впечатления. что прогресс – всего лишь иллюзия, ловкий термин, придуманный для того, чтобы замаскировать жестокий и ловкий трюк, которым немногие обманывают многих.
В новой Венеции почти не осталось места для самоуважения – качества, ценимого Този превыше других, своего рода знака гордости и достоинства, носить который полагается каждому, от служанки, готовящей вам утром кофе, или заводского рабочего до престарелого патологоанатома, не довольствующегося одним только брюзжанием в ответ на попытки властей указывать, что и как нужно сделать. Без самоуважения человек становится платным рабом безликих фигур, всем владеющих, все контролирующих и управляющих городом, дергая за ниточки в своих конторах и банках. Този не имел ничего против разделения общества на классы, но только при условии, что люди на каждом уровне знают, ради чего живут. Новый же мир несправедливо разделял всех своих обитателей на победителей и проигравших, немногих и многих, прикрываясь девизом эгалитаризма, но при этом становясь более элитарным, закрытым и порочным, чем старые режимы, заменить которые он стремился новой кабалой мошенников и мерзавцев.
И Мэсситер, главный мошенник и мерзавец, о чем знали, но предпочитали помалкивать все, вел эту игру с ловкостью маэстро. Арканджело всегда были разборчивы в выборе тех, кому позволялось проходить по мосту под вытянутой рукой железного ангела с пылающим сегодня ярче обычного факелом. Англичанин же распорядился открыть ворота едва ли не настежь – такого на долгой памяти Този еще не случалось. В этот вечер вся Венеция могла явиться на коронацию своего нового повелителя.
Похоже, однако, что основную массу гостей составляли прихлебатели и приспешники англичанина из его ближайшего, но все расширяющегося круга. Този хорошо знал жителей Мурано. Чужаков они ненавидели. Как десятилетиями ненавидели Арканджело. Ничто – ни дошли, ни влияние – не могло расположить их к Мэдситеру. Он представлял для них другой мир, был первым пятнышком зловещей опухоли, которая, как они знали, расползется однажды по всей лагуне, проглотит их обедневший островок и изрыгнет на его место нечто пестрое, шумное, скороспелое. То, во что уже превратился весь город.
Този сделал глоток слабого, неумело приготовленного спритца, поморщился и вдруг заметил движущуюся в его направлении знакомую фигуру, к восхищению которой примешивалось у него легкое беспокойство.
Анна, проследив за его взглядом, увидела Терезу Лупо. Гостья из Рима решительно держала курс на них.
– Еще увидимся, – пробормотала девушка и упорхнула к группе молодежи, расположившейся у столиков с напитками под пылающим факелом железного ангела.
Заботу о напитках, как и о закусках, взяли на себя серьезные официанты в белых сорочках. На Изола дельи Арканджели Този был во второй раз. Впервые он попал сюда почти пятьдесят лет назад вместе с отцом, каким-то чудом раздобывшим приглашение на некое торжество. Другие времена, другие люди. Потом, через два десятилетия, случилось несчастье, после которого палаццо закрылось для публики навсегда. Но судьба острова изменилась еще раньше, когда умер Анджело Арканджело, унесший мечту во временный приют на Сан-Микеле.
От раздумий по сему поводу его отвлекло возникшее в поле зрения бодрое, жизнерадостное лицо Терезы Лупо.
– А вы опоздали, Альберто, – с усмешкой заявила она. – Опоздали на место преступления.
Он рассмеялся, позволив себе на мгновение помечтать о том, не могла бы эта живая, энергичная римлянка средних лет увлечься старым холостяком, способным предложить ей разве что общие профессиональные интересы.
– Какое преступление вы имеете в виду? Здесь их случилось так много. Те несчастные в печи. Браччи. Ваш инспектор. Кстати, как он?
– Намного лучше. Но пока видит сны.
– Видеть сны – это почти то же, что мечтать. Такой талант должно культивировать. – Он долил спритц, сиял еще один бокал с подноса прошмыгнувшего мимо официанта и, с сожалением оглядев толпу, покачал головой. – О чем могут мечтать эти люди? Все они заняты лишь тем, что пересчитывают деньги или перебирают содержимое гардеробов.
Глаза ее подозрительно заблестели.
– Ну… может быть, они пришли сюда за острыми ощущениями. – Тереза многозначительно подмигнула. – Вдохнуть запах крови.
– В Риме в такие детские игры, может быть, еще играют но не в Венеции. Мы живем в провинциальном городке, где жизнь проста и не богата на события.
Она прошлась взглядом по шумной толпе.
– Не думаю, что им понравился бы такой отзыв.
– Их мнение мало что решает, – с внезапной горечью ответил Този. – Здесь вряд ли найдется хоть один настоящий венецианец.
– А как вам вон тот?
Тереза указала на пристань, к которой только что подошла старая, дряхлая моторка с таким же дряхлым хозяином. На дне ее лежали кучка непонятного бурого материала и вязанка хвороста, каким пользовались в лагуне для растопки печей. На носу лодки спала черная собачонка.
Странный гость, подумал Този, но тут моторка развернулась, и он увидел на корме метку острова Сант-Эразмо.
– Всего лишь здешний дурачок, матто. Привез дерево и золу. Их используют при варке стекла. Хотя, как я слышал, этому бизнесу здесь приходит конец.
Она не слушала, что огорчило Този, человека, не чуждого сплетням, запас которых пополнялся день ото дня. Тереза разговаривала по телефону, причем новости, похоже, поступали не самые приятные.
Он повернулся к дому и увидел группу людей, направляющихся к передней двери. Полицейские. В штатском. И не местные – всех здешних служителей правопорядка Този знал в лицо.
Полицейские вели с собой двоих, мужчину и женщину в потрепанных крестьянских одеждах. Руки их сковывали наручники – мера излишне жестокая и ничем не оправданная, поскольку о сопротивлении они даже не думали.
Този отвернулся, переведя взгляд на литейную. Здание выглядело обновленным: камни отмыли, высокие окна покрасили. Скорее всего, решил Този, мастерскую отдадут торговцам сувенирами. Все прекрасно понимали, что такой человек, как Мэсситер, не допустит существование на своем острове стекольного производства.
– Так что, вы действительно объяснили смерть Уриэля произвольным самовозгоранием? – спросила Тереза.
– Нет, – коротко ответил он.
– Почему?
– Ваши возражения заставили меня задуматься. Знаете, порой мы все склонны к излишнему анализу. Человек сгораете мастерской, у печи. Кое-какие необъяснимые детали присутствуют, но все же изыскания Анны меня не убедили. Она хорошая девочка, однако порой чересчур увлекается. Молодежь склонна излишне полагаться на воображение. Годы же учат нас опираться только на факты.
Тереза пытливо посмотрела на него, словно чувствуя за этими словами нечто большее.
– Да и проблемы могли возникнуть, не так ли? Все необычное неизменно привлекает внимание. Не исключено, что кто-то пожелал бы познакомиться с вашими открытиями поближе.
– Согласен. – Он поднял бокал. – За необъяснимое.
Този все больше укреплялся во мнении, что Тереза Лупо очень привлекательная женщина. Не в смысле физической красоты, а как личность. Но и нелегкая в общении. По крайней мере он не хотел бы оставаться рядом с ней слишком долго.
Тереза посерьезнела, и Този понял, что она хочет сказать нечто важное.
– Надеюсь, вы не против, если мы поговорим немного на профессиональную тему?
– Вовсе нет. Но позвольте мне спросить вас кое о чем. Как насчет того образца, что я вам дал? Вы получили результаты из Рима?
– Нет, – угрюмо ответила она.
– О!.. – Този постарался вложить в восклицание хотя бы толику сочувствия.
– Дело в том, что образцы оказались сильно загрязненными, – пожаловалась Тереза. – Вам бы следовало взгреть лаборантов в Местре.
Он неуверенно улыбнулся, не понимая, к чему она клонит.
– Загрязнены чем?
Тереза наморщила лоб, пытаясь вспомнить;
– Кетоном.
Альберто развел руками. Кетон был одним из тех веществ, с которыми приходилось работать особенно часто.
– Ужасная вещь. Токсичная. Легковоспламеняющаяся. Но без нее сейчас никуда.
Он вздохнул. Иногда правду все же приходится говорить. Да и смысла ходить вокруг да около не было.
– Должен признаться. Тереза. Те образцы, что я вам дал, были просто образцами. В лаборатории их не исследовали. С ними вообще ничего не делали. Как я уже пытался объяснить при нашей первой встрече, дело считалось закрытым. А раз так, то и делать анализы сочли излишним. Вы получили то, что у нас было. То, что мы взяли из мастерской.
Она посмотрела на него удивленно и вроде бы даже испуганно.
– Хотите сказать, что вы не отчищали их от пены?
– Нет. А зачем?
Тереза Лупо открыла рот и уставилась на него в полнейшем изумлении, и Альберто Този даже не нашелся что сказать.
– Так вот оно что, – прошептала женщина. – Но тогда Уриэля убили. И я даже знаю как. – Она коротко извинилась, повернулась, выхватила телефон и зашагала к дому – напрямик, через толпу.
Хьюго Мэсситер стоял перед огромным выпуклым стеклянным глазом, надзирающим за лагуной. Трое Арканджело молча сидели за старым обеденным столом в окружении адвокатов. Его. Своих. Что, впрочем, не имело значения. Мэсситер знал юристов куда лучше, чем любая увядающая местная династия. Публика эта, на его взгляд, делилась на две категории: тех, кто стремится к соглашению, и тех, кто его оттягивает. В зависимости от обстоятельств он пользовался услугами как одних, так и других. Но к переговорам по судьбе острова англичанин привлекал лишь первых. Причем они выступали не только на его стороне, но и благодаря принятым мерам на стороне Арканджело. Откровенно говоря, в благоприятном исходе дела – благоприятном, разумеется, для него самого – Мэсситер никогда не сомневался.
Он бросил презрительный взгляд на собравшуюся внизу толпу. Смокинги и вечерние платья – свиньи, привлеченные бесплатным угощением и возможностью потрогать его новое, императорское облачение. Никто уже не вспоминал ни о событиях карнавального вечера, ни о смерти двух представителей семейства Арканджело, как будто с тех пор минула вечность. У таких людей короткая память. Пока он шагает вверх, они будут цепляться за его фалды и славить его имя. Значение имеют только деньги и успех. С такими можно поступать как заблагорассудится. По своему разумению.
Внимание его привлекла сутолока у двери – Эмили Дикон пробивалась сквозь плотную массу гостей с застывшим на приятном личике озабоченным выражением. На мгновение он решил отодвинуть в сторону практические вопросы и проанализировать свои чувства к ней. Если не кривить душой, прошедшая ночь откровенно разочаровала. Ему нравились два типа женщин: увлеченные, пылкие и недотроги. С каждой приходилось сражаться, и необходимость борьбы была обязательной составляющей удовольствия. Эмили же этим требованиям не соответствовала. Она оказалась женщиной долга, а долг, обязательства всегда претили ему.
И тем не менее ее стоит выслушать. Получиться может забавно.
Он с улыбкой отвернулся от окна с открывающимся из него великолепным видом, оглядел собравшихся и даже одарил улыбкой несчастного, притихшего Микеле с его неподвижным стеклянным глазом и замороженной щекой.
– Ну и ну! Какие печальные лица! В чем дело? Вы же добрались до моего волшебного сундучка. Вы богаты. У вас теперь миллионы. – Мэсситер подошел к столу, покровительственно покопал по плечу Микеле. – И не только миллионы. Теперь у вас есть магазинчик в городе, где вы можете сбывать туристам свои безделушки. Чего еще желать?
– Не подталкивайте меня, – проворчал Микеле.
Англичанин вернулся к своему месту во главе стола, месту хозяина, и еще раз оглядел сидящих, взвешивая, оценивая каждого. Несчастного, раздавленного Микеле. Потерянного, спрятавшегося в себя Габриэля. И женщину, Рафаэлу, державшуюся отстраненно и безучастно, готовую принять любое, самое унизительное решение при условии, что оно позволит семье выжить.
– Я подталкиваю вас к богатству, – лениво ответил Мэсситер, – которое в здешних краях приравнивается к счастью Могли бы и поблагодарить. И еще один знак моей признательности…
Он кивнул в сторону висящего над камином огромного портрета. Анджело Арканджело, покойный патриарх, сердито и с горечью наблюдал за происходящим.
– Можете захватить с собой, когда будете съезжать, – добавил англичанин. – Плохое искусство оскорбляет мой вкус. Не хочу, чтобы этот жуткий старик таращился на моих гостей.
Наступившее молчание нарушил осторожным кашлем один из адвокатов Мэсситера.
– Гостей? – спросила наконец Рафаэла.
– Гостей. – Он произнес это с удовольствием. – Хотя вас это уже не касается. Через год здесь будут отель и ресторан, которому позавидует сам Чиприани. Через два года откроется галерея, которая затмит славу музея Гуггенхайма. Скромный, изысканный торговый центр для нескромных и неизысканных покупателей. Номера-люкс. Апартаменты. Все необходимое. Вот что такое современный мир. Мимолетная радость для масс. Миг счастья и – проходите дальше. Это, а не… – Мэсситер невольно нахмурился – невозможно смотреть, как люди упускают возможности, которыми он мог бы воспользоваться, – жалкие попытки заработать гроши, занимаясь стеклом только потому, что так было всегда.
Микеле опустил глаза, в последний раз вглядываясь в собственное отражение в старом полированном столе.
– Злорадство – нехорошая черта, синьор Мэсситер, – спокойно, с твердой уверенностью сказала женщина.
– А я нехороший человек, – мгновенно парировал англичанин. – Что заметили бы многие, не будь они так ослеплены собственной жадностью.
В дверь постучали.
– Посетители. Откройте, Габриэль. Будьте так добры.
Младший брат даже не колебался, хотя Микеле и пробормотал что-то злобно себе под нос. Он поднялся и впустил Эмили Дикон и молодого полицейского, того самого, с которым она якобы разругалась, чему Мэсситер, разумеется, ни на секунду не поверил. Сейчас оба выглядели неуверенными и, похоже, немного напуганными.
Англичанин мгновенно поднялся, шагнул к Эмили, быстро поцеловал в щеку и пожал руку молодому человеку.
– Надеюсь, вы не принесли неприятных новостей? – сделанной озабоченностью спросил он. – Не хотелось бы портить такой день.
– А вы ждете неприятностей? – вопросом на вопрос ответила она.
Мэсситер пожал плечами, мельком взглянув при этом на полицейского.
– Мне очень жаль, что наше короткое знакомство переросло в нечто более личное, агент Коста. Очень жаль. Да, личное и, – он улыбнулся, показывая, что ставит точку, – бессмысленное. То, что вы взяли сегодня утром с моей яхты…
Подробности случившегося его люди выбили из служанки, после чего девчонку выбросили на улицу. Какая любительщина!.. Он ожидал от Эмили чего-то большего, но она и здесь его разочаровала.
– Оно не имеет для вас никакой практической пользы. Даже в Италии есть законы, определяющие порядок получения доказательств. Нельзя добывать уличающие доказательства, отправляя привлекательную молодую женщину искать их в постели мужчины.
Сделав это заявление, Мэсситер с удовольствием отметил, как напряглось лицо римлянина.
– О, извините. Вы не знали. Или, точнее, знали, но предпочитали делать вид, что не знаете. Самообман – вредная привычка, от которой следует избавляться. Тем более офицеру полиции.
Он взглянул на часы. Посмотрел на шумную толпу гостей. Уже звучала музыка. Ее Мэсситер выбрал сам. Та самая пьеса, из-за которой пять лет назад его едва не упекли за решетку. Тогда сам организовал и оплатил первое исполнение, приписав авторство Форстеру. Сочинение не вызывало у него особенного восторга, как, впрочем, и музыка вообще. В музыке нет ни денег, ни славы. По крайней мере той, которую он ценил. Выбор объяснялся просто: Мэсситер хотел еще раз показать, что при желании может делать все, что угодно.
– Меня ждут, – продолжал он, заметив у двери немолодого незнакомца в темном костюме. – Если вы не против, давайте на этом закончим. Что вам нужно?
– У нас для вас подарок, Хьюго, – объявила, выступив вперед, Эмили. – Нечто особенное.
Англичанин рассмеялся:
– Неужели? – Он сделал широкий жест рукой, включив в него комнату, стеклянный глаз над лагуной и город за ней. – И что же такие, как вы, могут мне дать?
В следующий момент он увидел и замолчал, не веря своим глазам.
Они оба были грязные. Оба в крестьянской одежде. И даже в чертах проступало что-то сельское. Наверное, из-за долгого пребывания на солнце и тяжелой физической работы. Какой же ужас он, должно быть, нагнал на Лауру Конти и Дэниэла Форстера, если они обрекли себя на столь жестокое наказание. Мысль эта, впрочем, пришла и ушла, и уже в следующий момент к Мэсситеру вернулось обычное самообладание, а вместе с ним и нарастающее ощущение триумфа, абсолютной, полной победы.
– Кто эти люди? – Он подошел к ним, пощупал грязные одежды, заглянул в испуганные лица. – Дэниэл? Ты? Лаура?
Форстер, выругавшись вполголоса, подался назад. Мужчина в темном костюме шагнул вперед и, встав между ними, показал удостоверение со знакомым значком карабинеров.
– Синьор Мэсситер, я майор Дзеккини. У нас есть основания считать задержанных людьми, которые несколько лет назад выдвинул и против вас ложное обвинение и тем самым причинили ущерб вашей репутации. Нам нужно сейчас же побеседовать вами. Я понимаю, что вы заняты, но, пожалуйста…
Мэсситер попытался заглянуть в ее ясные, полные ужаса глаза Лаура, отдернувшись, упрямо смотрела в окно, туда, где лежал ее потерянный мир.
– Зачем? – спросил он. – И почему именно сейчас?
Карабинер нервно переступил с ноги на ногу.
– У нас есть отпечатки пальцев Форстера. Мы знаем, что это он. Но на женщину нет ничего. Необходимо провести идентификацию личности. Мы учитываем ситуацию, так что много времени это не займет. Дело лишь в формальной процедуре. У нас здесь катер.
Англичанин рассмеялся и в следующий момент, шагнув вдруг к Лауре, взял ее за плечи и повернул к себе. Женщина съежилась и попыталась вырваться, но он был сильнее и не выпустил бы ее ни за что на свете. Он ощущал их враждебность, их осуждение, даже слышал, как Эмили, наклонившись к молодому полицейскому, прошипела что-то возмущенно.
Что полиция дураки, Мэсситер знал давно. Ему даже не нужно было пользоваться преимуществом своего положения, чтобы разбить их здесь же, на месте.
Он уткнулся носом в ее волосы, глубоко втянул воздух, услышал ее похожий на сдержанный вой стон. От нее пахло травой и морем, скотом и землей. Он слышал музыку за окном и спрашивал себя, сколько еще сможет ждать. Ждать того сладостного момента, когда окажется с ней наедине, в комнате иди в каком-то темном углу стеклянного палаццо, где музыка будет играть только в голове, где не будет больше ни назойливых полицейских, ни благодетельных горожан и где никто не помешает ему взять – грубо или нежно, пусть выбирает сама – то, что он хочет.
– Хватит! – рявкнул приятель Эмили, отстраняя рывком Лауру и вставая между ними. – Вы поедете с нами, синьор Мэсситер.
– Зачем? Перед вами действительно Дэниэл Форстер, и вы знаете это не хуже меня. А это Лаура Конти, работавшая на покойного Скакки, которого и убил Форстер. Сомнений поданному вопросу у вас тоже нет, как нет их у меня. – Он с жадностью посмотрел на нее. – У меня есть кое-какое влияние. Лаура. Я знаю Форстера лучше, чем ты. И что бы он ни наплел тебе, какую бы чушь ни вбил тебе в голову, я помогу.
Мэсситер повернулся к майору:
– Она всего лишь женщина, Дзеккини. Ее легко обмануть. Довольно с нее пережитой боли. Я не допущу, чтобы ее мучили. – Он с улыбкой посмотрел в темные испуганные глаза. – Я знаю, что ты не имеешь никакого отношения ни к смерти Скакки, ни к смерти тех полицейских. Я докажу это всеми имеющимися в моем распоряжении средствами. Ты останешься несвободе. Обещаю. И тебе нечего бояться.
Он дотронулся до дешевой выцветшей рубашки и поймал полный ненависти взгляд Форстера. Ник Коста оттолкнул его руку.
– Тебе нужно переодеться. Тебе понадобится адвокат. Квартира. И какое-то время, чтобы мы могли снова привыкнуть друг к другу.
– Вы поедете с нами! – нетерпеливо повторил Коста. – Сейчас же. Мы ведем уголовное расследование, и вы важный свидетель.
Мэсситер посмотрел на Арканджело. Несчастные и перепуганные, они сидели молча, во все глаза следя за происходящим.
– Перестаньте! У меня прием! Меня ждут гости. Важные, уважаемые люди. Люди, которым не захочется, чтобы я расстраивался из-за пустяков.
– Очень жаль, но правила есть правила, – возразил майор. – Вы вернетесь не позднее девяти. И тогда уж веселитесь, сколько душе угодно. Подписывайте контракт…
Какие же все-таки глупцы! Как у них все очевидно!
– Но, господа, – прервал он Дзеккини. – Подписывать ничего не нужно. Нам с Арканджело надоело торговаться еще час назад. Контракт уже подписан. Сделка заключена. Государственные и городские деньги поступают на мои банковские счета, а часть их с моих счетов переводится на счет прежних владельцев. Мы лишь ждем прибытия мэра, чтобы объявить новость собравшимся внизу бездельникам.
Мэсситер сделал паузу – чтобы дошло до всех.
– Изола дельи Арканджели – мой. А вместе с ним и все прочее: бюрократы, политики, полицейские. Можете забрать Форстера в тюрьму. Что касается Лауры, то о ней позаботится мой адвокат, а когда сумма залога будет внесена, она вернется в выбранное мной место. А сейчас…
Однако они не сдавались. По лестнице поднимались еще двое.
Смокинги и вечерние платья окружали ее со всех сторон, требующие внимания голоса перекрывали звуки музыки, и Тереза едва сдерживалась, чтобы не закричать: «Да перестаньте же каркать! Закройте рты!» Сильвио получил-таки результат, причем раньше обещанного срока, но как ему это удалось, она не расслышала. Слова Альберто Този вертелись в голове бессмысленной каруселью, никак не укладываясь в созданную тяжкими трудами последних дней стройную систему фактов и подозрений.
Коста и Перони уже ушли вместе с остальными, а она все еще стояла на ступеньках, стараясь отделить тоненький, писклявый голосок Сильвио от окружающей суматохи. Подошедший официант молча протянул серебряный поднос с крошечными канапе, и Тереза устремила на него полный отчаяния взгляд.
– Ради Бога, окажите услугу. Мне только что позвонили… умер дядя… Вы не могли бы попросить их немного помолчать?
Бесстрастное лицо официанта моментально подобрело.
– Какое горе! Примите мои соболезнования, синьора. Конечно.
Он тут же взялся за дело, и толпа, повинуясь внятному жесту закованной в белую перчатку руки, постепенно притихла.
Тереза смогла наконец разобрать сбивчивую скороговорку Сильвио. Слушая его бормотание, она мысленно напомнила себе, что должна в ближайшее же время научить своего ассистента не волноваться и сохранять спокойствие даже в самые ответственные моменты.
– Хорошо, Сильвио, хорошо. Не волнуйся. Повтори еще раз.
Крепкое плечо в чем-то темном заставило ее посторониться. Тереза инстинктивно вскинула голову и увидела того самого фермера, прибывшего несколько минут назад на моторке. Вблизи он оказался нисколько не чище, чем показался ей издалека. Перепачканный глиной и золой, он уверенно, не обращая ни на кого внимания, как человек, сосредоточенный на какой-то одной цели, поднимался по широкой мраморной лестнице, прижимая к себе охапку хвороста.
Она еще раз выслушала помощника и облегченно вздохнула, когда Сильвио смог наконец внятно изложить то, что хотел.
Быстрые решения. Тереза ненавидела их и обожала. Сунув телефон в карман, она последовала за незнакомцем с хворостом, уклоняясь от торчащих в обе стороны сучьев, прокручивая полученную информацию и отчаянно пытаясь совместить ее с тем, что они уже знали.
Свернув с лестницы, Тереза оказалась у распахнутой двери, за которой открывалась просторная комната. Теплый желтоватый свет солнца вливался в нее через необычной формы окна. Посреди комнаты стоял человек, которого она видела всего лишь дважды – сначала на катере, когда они пересекали Большой канал, и потом в палаццо. Хьюго Мэсситер держался уверенно, как будто все здесь – стены, кирпичи, бетон и даже люди – принадлежало ему.
– Ник… – окликнула она, но ее никто не услышал – взоры собравшихся были обращены на незнакомца с охапкой хвороста, с тупым спокойствием идиота шагавшего впереди нее.
Первым на него отреагировал старший из Арканджело. Поднявшись со стула, Микеле шагнул к незнакомцу. Единственный здоровый глаз полыхнул ненавистью и злобой – чувствами, как показалось Терезе, уже давно искавшими выход и готовыми выплеснуться теперь на несчастного дурачка.
– Ты что делаешь, придурок? – взревел Микеле. – Что ты здесь делаешь?
На мгновение в комнате стало тихо, как в центре урагана.
– Подумал, что вам нужен хворост, – с грубоватым местным акцентом ответил крестьянин. – Говорят, вы еще работаете, синьор Микеле. А раз так, то вам нужна помощь.
Пара, которую Тереза видела чуть раньше в наручниках, прижалась друг к другу, словно надеясь вместе защититься от того, что их окружало.
– Уходи, Пьеро, – прохрипел молодой человек. – Ты нам больше ничем не поможешь.
– Думаешь?
Женщина всхлипнула, как будто увидела что-то страшное.
– Пьеро, послушай меня! – взмолилась она. – Пожалуйста, уходи!
Подгоняемый кипящей в нем злобой, Микеле Арканджело набросился на человека с хворостом, хлеща его по щекам и вопя во весь голос:
– Идиот! Матто! Матто! Убирайся отсюда!
Тот не сдвинулся с места. Даже не шелохнулся. Взгляд его буравил англичанина. Мэсситер по-прежнему стоял посреди комнаты со сложенными на груди руками, в позе победителя.
– Ник, – прошептала, а может, только подумала Тереза.
– Синьор Мэсситер, – спокойно и даже как-то задумчиво произнес крестьянин, и она вдруг поняла, что ошиблась, приняв его за деревенского дурачка.
– Ты меня знаешь? – удивился англичанин. – Какая честь!
– Я вас знаю, – кивнул он и повернулся к паре в наручниках. – Когда-то давно другой Скакки предупреждал нас о вас. Говорил, что нельзя убежать от дьявола. Он все равно тебя найдет. Или ты сам найдешь его.
– Пьеро! Пьеро!
Джанни Перони сделал шаг вперед. Двигался он, как всегда, решительно и быстро и, похоже, был готов к чрезвычайным мерам, если уговоры не сработают.
– Все остаются на месте, – сказал крестьянин и разжал руки. Хворост раскатился по полированному полу, повергнув Микеле в очередной приступ ярости. Но поток проклятий моментально иссяк, как только…
– Ник! – Тереза сама не узнала собственный голос, прозвучавший слабым эхом в наступившей внезапно тишине.
– Все остаются на месте.
Они замерли. Никто – ни Перони, ни Коста, ни даже Лука Дзеккини – не рискнул пошевелить пальцем. Что-то в выражении лица и голосе Пьеро заставило их поверить в серьезность предупреждения.
Теперь в руках у него была старая, потертая двустволка. Никто не успел опомниться, как обшарпанный приклад врезался Мэсситеру в грудь, отбросив его к окну, причем с такой силой, что англичанин ударился головой о стекло. Стекло треснуло.
Хьюго Мэсситер взвыл от боли.
– Нет! – раздался женский голос, но кому он принадлежал – женщине в наручниках, Рафаэле Арканджело или ей самой, – Тереза не поняла.
– Что тебе нужно? – крикнул англичанин, ощупывая затылок. Вид крови на пальцах поверг его в состояние шока. – Что все это значит? Что тебе нужно?
– Ничего, – по-прежнему спокойно и даже равнодушно ответил человек с ружьем.
Лицо Мэсситера перекосила гримаса ненависти.
– Венецианцы! Назови свою цену, и покончим с этим. Мне уже приходилось покупать таких, как ты. И если понадобится, я куплю вас всех! И не один раз. Человек моего положения…
Пьеро Скакки не дрогнул и не отвел глаз.
– Ты ошибаешься, – сказал он. – Я не венецианец. А ты не человек.
Палец потянул за спусковой крючок. Двустволка выстрелила, и комнату наполнил ужасный грохот. Хьюго Мэсситер как будто подпрыгнул и уже в воздухе поймал второй заряд. Тело его с растерзанной грудью высадило стекло и вылетело из комнаты. Там, снаружи, оно словно повисло на миг среди разлетающихся осколков, отражающих агонию умирающего и впивающихся в плоть.
В следующее мгновение он исчез, рухнув на невидимую пристань под нарастающий гул встревоженных, испуганных голосов и пронзительных воплей.
Тереза еще успела заметить, как Перони бросился наконец к крестьянину, оттолкнул от разбитого окна, куда тот вознамерился последовать за своей жертвой, и благодаря не столько собственной силе, сколько внезапной апатии стрелявшего повалил его на пол.
– Не сложилось, Ник, – прошептала Тереза, выдавив из себя слова, которых никто уже не слушал. – Ничего не сложилось.
Мясо и кровь. Шанс и страх. Вжавшись в просоленные доски моторки, дрожа и не находя сил оторвать взгляд от распростертого на пристани окровавленного тела, пес напрягал свой быстрый, пытливый ум, стараясь понять смысл происходящего, но видел только черный, непроглядный ужас, жуткую пустоту бессмыслия. То была плохая смерть, последний вздох перед последним сном, внезапное трепыхание перьев перед падением в холодную, ледяную воду, где уже ждут мягкие, но цепкие челюсти. То был плохой конец, означающий близкую перемену всего в крохотном мирке, где обитал пес. Он видел человека, любимого хозяина, стоящего перед разбитым окном с пустым, ставшим вдруг незнакомым лицом. Хозяин смотрел вниз, на то, что сделал, и пес ощущал его боль, его незаживающую, пульсирующую рану. Люди внизу кричали, толкались, суетились, стараясь увидеть и стараясь не видеть. А на камнях лежала, издавая знакомую вонь, груда мяса. То, что не было ни человеком, ни зверем, ни частью ясного, истекающего дня. Пес ждал, дрожа. Чутье, более верное, чем глаза или уши, подсказывало ему беречься темного, злого города и грязной воды. Громкий, привычный треск ружья, которое сжимал хозяин, стал концом, завершением всего, что было раньше. Не уверенный ни в чем, кроме того, что подсказывал инстинкт, пес быстро и тихо перебрался через деревянный борт лодки, скользнул под маслянистую, ядовитую серую пленку лагуны и поплыл, подхваченный холодным течением.
Когда он вынырнул, голоса звучали уже не так пронзительно. Пес знал, что люди обладают более слабой и грубой формой сознания. Растерянный, сбитый столку, обиженный, уверенный только в выбранном направлении, он удержался на черных вонючих волнах и, выбравшись из-под них, заработал лапами, держа курс в открытые воды лагуны.
<a l:href="#_ednref1">[i]</a> Основным подразделением, ведущим борьбу с оргпреступностью в Италии, является ДИА – Следственное управление по борьбе с мафией. ДИА – структурная часть МВД и входит в состав Департамента общественной безопасности. В своей практической деятельности ДИА прежде всего делает акцент не на отдельных преступлениях, а на преступных субъектах. При этом основное внимание концентрируется на выяснении ответственности, преступных ролей, связей, положения компонентов мафиозных структур.
<a l:href="#_ednref2">[ii]</a> Локанда – маленькая частная гостиница.
<a l:href="#_ednref3">[iii]</a> MIPS – «Million Instructions Per Second» – единица измерения быстродействия процессора. В MIPS измеряется число машинных команд, которые процессор может исполнить за одну секунду.