-- Зря, Дима, смеешься. Он хоть и Мудашев, а до полковника дослужился. А ты пока в капитанах бегаешь. Вот если бы было наоборот... тогда конечно. Тогда -- смешно. А сейчас иди и разбирайся с бумагами. День сиди, ночь сиди, но наведи порядок. Чтоб ни сучка ни сучки... Иди работай.
А у меня были другие планы. Мне два дня назад позвонила агентесса, сообщила, что как раз сегодня Сеня Волчок встречается с Татарином у Татарина в гараже. Хочет Сеня сдать Татарину иконы, что взял у одного коллекционера еще в январе. Надо брать обоих орлов. Я так Паше и объяснил.
-- А без тебя, -- говорит мне Паша, -- некому? Валька со Штирлицем сделают. Ты лучше о проверке думай. Что я, не знаю, какой у тебя бардак в делах?
Ну нормальное дело! Я операцию подготовил, я вычислил этот гараж, договорился с владельцем соседнего гаража, а брать Волчка будут Валька со Штирлицем. Ну, нормально... Я так Паше и сказал. А он:.
-- Поменьше, Петрухин, рассуждай. Иди готовься к проверке.
Я спорить не стал -- бесполезно, но в засаду все равно поехал вместе с Валькой и Штирлицем. Просидели мы в соседнем гараже часа четыре, но не зря. Взяли обоих орлов культурно, в момент совершения сделки с заведомо краденым. Культурно взяли, сделали нормальную аудиозапись разговора, изъяли иконы и газовый револьверчик, переделанный для стрельбы боевыми. Татарин, может, и отделается условным, а Волчок пойдет в зону гарантированно и надолго.
В общем, дело мы сделали, потом душевно отметили успех, и никакими бумажными делами я заниматься, конечно, не стал. Если сказать по правде, мне все уже было до фонаря. К тому, что произошло на другой день, я был подготовлен всей цепочкой предыдущих событий.
А вечером я затеял навестить Костыля. Визит получился что надо. Дверь мне открыла Костылева жена -- маленькая и серенькая, как мышка. И глаза у нее были мышиные -- тревожные. А под глазом наливался синяк.
-- Костя, -- сказала она, -- спит.
Я потоптался в прихожей... Неловко как-то. А она спросила: не хочу ли, мол, чая? Я согласился, видел, что она здорово не в себе, и согласился. Зря, наверно... Потом, когда уже чай пили и я пытался как-то поддерживать разговор, который никак не хотел поддерживаться, она вдруг заплакала. Я растерялся. И не знал, что говорить. И говорил какую-то ерунду, что, мол, жизнь не кончилась и надо, мол, набраться мужества... А она вытерла слезы и сказала:
-- Козел!
Я опешил. А она смотрела на меня страшными глазами, стирала потекшую косметику, и синяк обнажался все явственней из-под слоя грима.
-- Ты козел, Дима. Зачем ты пришел? А? Мужеству меня поучить? Объяснить, что жизнь не кончилась? Ах какой ты умный! Ты бы лучше умишко включил, когда с пистолетом вы...бывался. Ты, Дмитрий Борисыч, мужика моего в инвалида превратил... Жизнь, видите ли, не кончилась! Для Кости -кончилась. И для меня кончилась... Видишь синяк? Видишь? Это он ударил, когда я за водкой бежать отказалась. Понял? Ты понял? У него теперь день с водки начинается и водкой же заканчивается. А ему пить нельзя. Вообще ни капли нельзя. Но он не может уже... и меня бьет. Я сына к матери отвезла, чтобы он этого кошмара не видел. А ты: жизнь не кончилась. Ты дурак, Дима?
Вот так я навестил своего товарища по оружию.
А утром приехал проверяющий. Аж из самой столицы. Из аппарата МВД. А аппарат МВД -- это вам не хрен собачий.. Хотя мне, признаюсь, после "беседы" с женой Костыля все стало по барабану.
Проверяющий отобрал несколько дел из моего сейфа и ушел с ними в специально отведенный кабинет -- работать. Работал он до обеда. После обеда проверяющий, полковник МВД Олег Юзбарович Мудашев, снова вошел в мой кабинет. На скуластом лице Мудашева были следы некоего томления духа. Наверно, ему, как и мне, хотелось пива... или, допустим, кумыса от любимой белой кобылицы. Я бы и сам с удовольствием выпил кумыса и посидел в тени юрты вместе с полковником Мудашевым, наблюдая, как ветер гонит волны по степи. Я, конечно, кумыса никогда не пробовал, но вот Штирлиц -- он срочную в братской Монголии служил -- говорит, что нормальная штука. Только привыкнуть надо.
-- Полковник Мудашев, -- сказал полковник Мудашев.
-- Старший оперуполномоченный капитан Петрухин, -- сказал я.
И началась проверка моей работы. За без малого шестнадцать лет моей пахоты в уголовном рыске проверок было немало... Я не знал, что эта окажется последней. Хотя, наверно, обязан был почувствовать что-то. Но ничего я сначала не почувствовал.
"Кумыс, -- говорил Славка Штирлиц, -- отличная штука. Сначала, конечно, не того... Зато потом! Только привыкнуть надо".
Привыкнуть, наверно, ко всему можно. Даже к министерским проверкам. Вот только надо ли привыкать?
-- А почему, -- спросил Мудашев, поднимая голову от бумаг, -- у вас, капитан, не подшит ответ на запрос в Петрозаводское управление?
-- Потому, что они не дали ответа. Полковник посмотрел на меня поверх очков и сказал:
-- То есть как?
-- Этот вопрос нужно задать им, товарищ полковник.
-- Интересно... как же выработаете, оперуполномоченный?
-- Сам не пойму, -- ответил я. -- Но дело-то ведь раскрыто, товарищ полковник. Даже без их ответа на запрос. Преступники в СИЗО отдыхают... В чем проблема?
Мудашев провел рукой по черным как смоль, без единой сединки, волосам, откинулся на спинку стула.
-- Проблема, -- сказал он значительно, -- в отношении к делу. В СИЗО преступники или не в СИЗО -- это второй вопрос.
-- Действительно, -- согласился я. -- Подумаешь, ерунда какая: раскрыли банду, у которой как минимум шесть грабежей, разбой и убийство. Это, конечно, вопрос второй. А то, что бумажки в деле нет, -- это первый.
-- Вы, Петрухин, сколько лет в розыске? -- доброжелательно спросил Мудашев.
Я ответил.
-- Странно, -- сказал он. -- Очень странно, что за столько лет работы вы не поняли: в нашем деле мелочей не бывает.
В нашем деле, сказал он. В НАШЕМ деле. Я вспомнил, как мы работали по этим отморозкам. Сколько было потрачено времени, сил и здоровья. Вспомнил, как гнали их по обледеневшим крышам на Охте, и Валька сорвался, сломал руку и, три ребра... В НАШЕМ ДЕЛЕ, сказал полковник Мудашев. Ну нормально!
-- ...как только вы, Петрухин, открыли сейф, -- доносился откуда-то издалека голос полковника, -- я сразу обратил внимание что у вас в сейфе клей лежит. А ведь не положено.
-- Что, простите?
-- Клей, говорю, в сейфе держать не положено. Не хотел на этом заострять ваше внимание. Зачем буквоедством заниматься? Мелочь в сущности. Но теперь вижу, что это, скорее, ваш стиль. Этакая присущая вам неряшливость. Я буду вынужден зафиксировать это в отчете.
И вот тут я понял: все! Все, не могу я больше. НЕ МОГУ. Перед глазами встало лицо Тамары -- Костылевой жены. И улица Некрасова в снежной пелене... И разрушенная улица Грозного, в который я уехал "лечиться" от улицы Некрасова. Шестнадцать лет я приземлял преступников всех мастей. При задержаниях часто слышал от них: мент. Мусор. Козел. Сволочь. Легавый... Я на них не обижался. Все нормально: я мент -- он жулик. За что ему меня любить? За последние несколько дней я услышав те же слова от нормальных людей -- от двух жен шин, связавших свою жизнь с сотрудниками милиции.
-- ...начинается с элементарной неряшливости в делах, а заканчивается выстрелом в своего товарища.
-- Что? -- спросил я. Видимо, я изменился в лице, когда понял смысл слов Мудашева. -- Что вы сказали?
-- Да вы успокойтесь, капитан. Я знаю, что по результатам служебного расследования к вам претензий нет. Но,
-- Товарищ полковник, -- перебил я. -- Позвольте кое-что уточнить.
-- Да? -- доброжелательно спросил Мудашев. Он вообще очень доброжелательно ко мне отнесся. Без лишнего буквоедства. Просто хотел как старший, более опытный товарищ помочь мне в НАШЕМ деле. -- Да? Слушаю вас, капитан.
-- Пошел ты на х..., товарищ, Мудашев.
* * *
В кабинет к Паше я вошел спустя час после объяснения с Мудашевым. За это время я успел тяпнуть сто граммов в разливухе, потом посидел в сквере на теплом апрельском солнышке, выпил бутылку пива. Потихоньку отошел, успокоился... потом вернулся в управу.
Паша был, конечно, уже в курсе. На меня он посмотрел шальными глазами: видно, ему уже тоже досталось.
-- Сядь, -- сказал он мне с плохо скрываемым гневом.
Я опустился на стул. Паша снял очки и бросил их на бумаги.