-- Да, в общем-то, ничего особенного.
-- Ни х... себе! Ничего особенного? Мудашев сейчас сидит в кабинете у Петровича. Там знаешь что?
-- Догадываюсь, -- пожал я плечами.
-- Догадываюсь... Да хер ты догадываешься! Петрович валидол сосет.
-- Может, ему лучше задницу у Мудашева полизать?
-- Молчать! -- закричал Паша и хватил кулаком по столу. Очки подпрыгнули. Сильно он кулаком врезал, и это его немножко отрезвило. Он посмотрел на меня изменившимися глазами и сказал: -- Вылетишь, к черту, со службы, Борисыч. Ты что?
-- А я, собственно, с этим к тебе и пришел, -- ответил я тогда и положил на стол удостоверение, потом -- пистолет и печать. Следовало сдать и "сбрую", но было лень снимать куртку и пиджак... Паша враз успокоился, закурил и протянул мне пачку. Я тоже закурил.
-- Ну... ты чего это, Дима? -- спросил он.
-- Надоело, Пал Григории. Надоело... ты понимаешь? Выслушивать нравоучения от мудашевских надоело.
-- Всем надоело, -- сказал Паша. Он вообще-то нормальный мужик и толковый опер. Своих всегда как мог перед начальством прикрывал. -- Всем надоело. Думаешь, мне это нравится?
-- Нет, -- ответил я, -- я так не думаю.
-- Ну вот... а я их не посылаю, терплю.
-- А я не хочу, Паша. Дай-ка лист бумаги.
-- Зачем? -- спросил Паша.
-- Заявление написать, -- сказал я и потянулся через стол к стопочке чистых листов, но он положил на стопку ладонь и строго произнес:
-- Не дури.
Потом втянул носом воздух, неодобрительно хмыкнул и повторил:
-- Не дури, Димка. Иди проспись, а завтра сутра -- как штык! Будем этого... Мудашева коньяком поить и извиняться.
-- Я извиняться не буду. Дай, Пал Григорич, бумагу, и я напишу заявление по собственному.
-- Не дам!
-- Ну, как знаешь, -- пожал я течами, встал и пошел к двери.
-- Димка! По статье уволим... вернись.
Но возвращаться я не стал. Я вышел из Пашиного кабинета и пошел по коридору. На лестнице стояли и разговаривали Батя и Мудашев. На меня они посмотрели как... не знаю уж как... но, в общем, не очень дружественно. Посмотрели и ничего не сказали. Насвистывая, я спустился вниз и вышел на улицу. Ярко светило солнце.
Вот так я расстался с уголовным розыском.
* * *
Вот так я расстался в розыском. И запил. Впрочем, сначала встретился со своей агентессой. С той, которая навела меня на Волчка с Татарином. Агентессу звали Марина, и она была наркоманкой. Марину я официально не оформлял, работал с ней "накоротке". Стимул у нее был один -- наркотики. Два года назад, когда мы с ней "законтачили", она путанила, уже вовсю сидела на игле. За два года потребная ей доза выросла в десять раз! Теперь ежедневно ей требовалось около грамма героина! Путанить, конечно, уже не могла... да и "товарный вид" безвозвратно потеряла.
Я позвонил ей из уличного таксофона, договорился о встрече. Она первым делом спросила: есть? Когда-то у нас были нормальные человеческие отношения. Но это совсем другая история.
Мы встретились в скверике, в квартале от ее хаты, давно превратившейся в притон. Я передал ей два чека и двести рублей. Для нее -- ничто, но больше я ничего не мог сделать.
Объяснил ей ситуацию, предложил поработать с Валькой.
-- Не, -- сказала Марина, -- не буду. Да и осталось мне недолго, Митя. Ты же видишь.
-- Может, полечишься? -- спросил я. Сам знал, что ерунду говорю.
-- Не, не вставляет. Да и смысла нет, СПИД у меня нашли.
-- Понятно, -- сказал я. -- Жаль.
-- Мне -- нет. Я уже устала, Мить. Хочу, чтобы поскорее... Сколько уже народа зажмурилось, а меня все никак Бог не приберет. Но теперь уж скоро. Чувствую. Ну... бывай, что ли?
Мы разошлись. Когда я отошел метров на десять, Марина вдруг окликнула меня:
-- Митя.
Я обернулся, посмотрел на ее иссохшую фигуру в грязном плаще, на истощенное лицо. Марина подошла, взялась за пуговицу на моей куртке. Я уже знал, что она хочет сказать. Про наркомана всегда все знаешь... у них один интерес.
-- Дай еще на дозу, -- попросила она. Я сунул пятьдесят рублей из своих денег. Не прощаясь, она повернулась и ушла. Против солнца силуэт Марины был совсем черным._
* * *
После разговора с Брюнетом Петрухин зашел в кафе напротив метро.
В кафе Дмитрий принял сто граммов и пивка, потом еще сто граммов... потом продолжил дома. Короче, получилось как вчера.
Утром было отвращение к себе, к человечеству и к водке. А первой мыслью: надо тормозить! Кровь из носа, а надо тормозить, пока не отвезли в Скворешник или на Пряжку... С этими мыслями он просыпался уже неделю. Была в советские времена песня со словами: "Утро! Утро начинается с рассвета..." У бывшего старшего оперуполномоченного Дмитрия Петрухина утро начиналось с похмелья. Уже неделю. Чуть больше или чуть меньше. Точнее он сказать не мог. Приблизительно это можно было прикинуть по количеству пустых бутылок.
Нужно тормозить, подумал Петрухин и осмотрелся: не осталось ли чего? Чуда не произошло -- ничего не осталось. Надо, обязательно надо тормозить, думал он, одеваясь, чтобы идти за опохмелкой. В зеркало старался не глядеть -- стыдно. Когда совсем уже собрался выйти из квартиры, вдруг возникла еще одна проблема: деньги. В бумажнике сиротливо лежала десятка. Мятая и рваная, склеенная скотчем... В карманах куртки обнаружилась горстка мелочи -- еще рублей десять.
Он побренчал мелочью и вышел из дому. Утро было солнечным, ясным, спешили на работу люди. Петрухину спешить было некуда. В ближайшем ларьке он купил бутылку пива, сел на борт чудовищной бетонной клумбы. Ни цветов, ни земли в ней не было. Была вода, в ней плавали разбухшие трупы окурков. Из-за окурков вода приобрела цвет чифиря. А может быть, торфяного болота.
Дмитрий Петрухин сидел на краю болота и пил пиво из горлышка. На него косились, но ему было наплевать. По пыльному асфальту гуляли жирные голуби, ворковали громко, утробно.
После пива в голове несколько прояснилось, он закурил и сплюнул в болото. Нужно тормозить, сказал он себе. Нужно тормозить и подвести какие-то промежуточные итоги. Итоги оказались таковы: за три последних месяца он едва не убил своего товарища (а если говорить прямо, не лукавя, то хуже чем убил) и проклят его женой. Он нахлебался кровавого абсурда чеченской войны. Женщина, которая его любила, ушла к другому. И в конце концов он потерял работу... Потерял то последнее, за что мог бы зацепиться и выплыть.
Именно теперь, когда он потерял работу, он осознал вдруг, насколько она важна для него. Нет, разумеется, он и раньше никогда не отделял себя от розыска... Но вот сейчас это ОТДЕЛЕНИЕ произошло. И все стало ясно. Все стало предельно ясно и от этой ясности -- тошно... А ведь он жил розыском. Теперь их пути разошлись. Уголовный розыск без Петрухина обойдется... А как Петрухин будет жить без розыска?
Он сидел на краю болота, и ему хотелось выть. Тормозить больше не хотелось. Он снова обшарил карманы в надежде найти случайно затерявшуюся купюру... не нашел. А из нагрудного кармашка пиджака вытащил плотный четырехугольник картона с золотым тиснением: "ЗАО "Магистраль -Северо-Запад". Голубков Виктор Альбертович. Генеральный директор".
Брюнет!