— Он разговаривает с Баптистой, — сказал Висенс. — Какие дела могут быть у Баптисты с учеником врача? Что он затевает?
— Юсуф?
— Нет, Баптиста, — ответил Висенс. — Простите меня, сеньор Николау. У меня дела.
И поспешил обратно в лавку.
— Николау, может ли это быть правдой? — спросила его жена Ребекка, когда они сели обедать.
— Нет, — ответил ее муж. — Не думаю. Но мне нужно заглянуть к Марти. Он очень любил отца, хотя Гвалтер сильно раздражал его, и, должно быть, раздавлен горем.
— Я пойду с тобой, засвидетельствую свое почтение сеньоре Сибилле.
— Я тоже хочу пойти, — сказал их сын Карлос.
— Не сейчас, — ответила его мать. — В другой раз. Я возьму с собой служанку, — обратилась она к мужу, — и по пути обратно, пока ты будешь разговаривать с Марти, я сделаю кое-какие покупки.
— Николау, мне невыносимо находиться в этом доме, — сказал Марти. Они сидели во дворе, стараясь поддерживать неловкий обмен вежливыми банальностями. — Давай погуляем вдоль реки.
— Должно быть, дом пробуждает мучительные воспоминания, — негромко произнес Николау.
— Долго это продолжаться не будет, — сказал его друг.
— Почему? — спросил Николау. — Уежаешь?
— Можно сказать так, — ответил Марти, поднимаясь на ноги. — Не то чтобы уезжаю. Скорее… — Он не договорил. — Я расскажу тебе всю эту ужасную историю. Думаю, вскоре ты все равно все узнаешь.
— Если не хочешь… — начал было Николау, выходя следом за Марти со двора. Сжигаемый любопытством, смешанным со смущением, он не закончил фразы.
Когда они удалились от толпы и сели на берегу, Марти стал рассказывать то, что узнал утром из слов матери.
— Пятнадцать тысяч мараведи, — произнес Николау. — Мне трудно поверить в это.
— Мне тоже, — сказал Марти. — Как и всякому разумному человеку.
Взял камешек, бросил его в воду.
— С таким же успехом он мог бы все, что нажил тяжким трудом, бросить в Оньяр. По крайней мере, его бы за это не убили.
— Ты не знал ничего о том, что происходит?
— Я понял, что отец что-то затевает. Знал, что он собирает долги — ходит от дома к дому, будто сборщик налогов, требует все, что ему задолжали. Я подумал, что он сходит с ума.
— Серьезно?
— Да.
Марти бросил другой камешек и стал смотреть на расходящиеся круги.
— Я вчера было решил предложить запереть его в комнате, пока он не наделал еще чего-нибудь.
— Ты спрашивал отца, что он делает?
— Да. Несколько раз. Мы жутко ссорились, орали друг на друга, говорили такие вещи, что даже не верится. Последнее, что я ему высказал, — пожелание, чтобы он гнил в аду.
Молодой человек закрыл лицо ладонями и мучительно заплакал. Наконец, утерев слезы, он сказал:
— Я был очень зол на него. Как можно любить человека и так на него злиться?
— Это легко, — сказал Николау, положив руку другу на плечо. — Легче, чем злиться на человека, который тебе не нравится.
— Моя мать в смятении. Боится, что мы будем голодать. Но есть дом, который теперь принадлежит мне. Я продам его. Вырученных денег и ее приданого будет достаточно, чтобы содержать мать если не в роскоши, то хотя бы пристойно. Она поговаривает об уходе в монастырь; деньги за дом уйдут туда. Думаю, это будет значительная сумма.
— А ты как же?
— Я молодой и сильный, — заговорил Марти. — Могу работать. Думаю, достаточно обаятелен, чтобы увлечь трудолюбивую молодую женщину с приданым, достаточным, чтобы начать торговлю. Да — думаю, я смогу даже продаться богатому тестю с уродиной-дочерью, которому нужен сын, что продолжит его дело, — добавил он с горечью.
— Я бы пока не отчаивался, — сказал Николау. — Подожди, пока ситуация не прояснится. Ну, мне пора. Давай дойдем вместе до твоего дома.
— Моего дома, — сказал Марти. — Это мой дом, так ведь, пусть и временно?
— Конечно, — сказал Николау.
Баптиста вошел в таверну Родриге уже не с той осторожностью, какую выказал, когда появился там впервые. Взбежал по лестнице в главную комнату, кивнул нескольким завсегдатаям, повернул и, откинув кожаную завесу в проеме двери, отправился на кухню. Матушка Родриге крошила овощи для супа.
Баптиста был верен своему слову. Он взял нож и с быстротой — результатом долгой привычки — стал чистить, крошить, нарезать вместе с хозяйкой.
— Что это с тобой? — спросила она.
— Ана, Жуакин в городе, — ответил он, с особой силой опуская нож.
— Тот, о котором ты говорил мне?
— Тот самый.
— Что ему нужно?
— Для себя? Ничего, — ответил Баптиста. — В том-то и беда, Ана. Я оказался сущим дураком. Должно быть, на меня так подействовал горный воздух. Как только начинаешь вести дело с людьми, которыми не движет простая жадность, возникают проблемы. Большие проблемы.
Он взял морковку и потряс ее так, словно это был монах Жуакин.
— Нужно было быть умнее, — сказал он с горечью.
— Кое-кто из тех, с кем ты ведешь дела здесь, тоже могут создать большую проблему, — заметила Ана. — На твоем месте, Баптиста, я была бы поосторожнее.
— Думаю, мне лучше всего быстро исчезнуть.