— Вот именно — только хлебные и случайные, — горько, безнадежно улыбнулся Петр.
От проходной подходили члены партбюро рабочие Кирилл Сафронович и Николай Гаврилович. Они тоже дружески пожали руку Золотареву, выражая этим пожатием рук одобрение присутствию Петра.
— Издали сперва подумали, что Полехин сидит, — сказал Кирилл Сафронович Полейкин, а Петру в этих словах послышался намек на то, что стали отвыкать от присутствия его, Петра Золотарева, на партийных заседаниях, и он смутился от товарищеского упрека.
— Нет, товарищи, Полехин и вся его бригада еще в Москве, — сказал Костырин. — Вчера вечером он мне позвонил и сказал: к одному министру они попали и у него кое-что выпросили: министр распорядился оплатить весь поквартальный заказ министерства и забрать все оплаченное с завода. Причем сам порекомендовал не уходить из министерства, пока не будут перечислены деньги, а на месте посоветовал проследить, чтобы эти деньги не фукнули на сторону — только на зарплату. Также пообещал разобраться с заказом на двигатели на будущий год.
— Ну вот, видите: директор не мог добиться, а рабочие поехали и достучались, — с подъемом воскликнул Николай Сергутин, и взгляд его, обращенный на Петра, светился радостью и гордостью за своих товарищей.
— А, по-моему, наш генеральный и не стучался ни к кому, — сказал Полейкин. — Ездит он в Москву свои дела обделывать, как говорят.
— Видите, Петр Агеевич, просветим вас в наших делах, — обратился Костырин с пояснением, и Петр заметил, что всем троим было интересно познакомить его с тем, что они делают для завода и рабочего класса.
Затем они рассказали, как по инициативе партбюро, а потом и партсобрания вопрос о положении на заводе был обсужден на профсоюзном собрании. На партсобрания за забором завода, как известно, руководство не удостаивает ходить, а на профсобрание рабочие принудили прийти, и тут было решено послать в Москву рабочую делегацию, которую по настоянию партийных товарищей возглавил Полехин. Вот так парторганизация, находясь формально за воротами завода, борется за завод, за рабочих и будет добиваться успехов, они уверены в этом. Здесь два козыря у партбюро: во-первых, заставить администрацию замолчать, что рабочие только требуют и не помогают, и этим же рабочие постепенно будут приобщаться к управлению делами завода, а в этом им потребуется такой советчик и помощник как партбюро, и во-вторых, рабочие воочию увидят, что есть первичная организация КПРФ, которая имеет коллективную силу помогать рабочим. И, собственно, она одна и противостоит наступлению на рабочих, знает, как рабочим следует поступить, исходя из конкретной обстановки. Выходит, рабочим не к кому больше прислониться под защиту, кроме как к компартии, стало быть, неизбежно вернется авторитет ее среди рабочих.
Костырин это рассказал с воодушевлением, с нескрываемой радостью и хотел заразить этой радостью и Золотарева, сделать его, если не участником, то свидетелем их добрых и необходимых дел. Петр начинал понимать, что эти добрые дела совершались простыми рабочими, такими же, как он, не для себя лично, — в их делах нуждались рабочие всего завода, и они, осознав это, делали все на добровольных началах, с некоторой личной товарищеской жертвенностью, как, и достойно делать товарищам по классу. И Петр понял, что единственно, чего хотелось партийцам от рабочих, — понимания и поддержки. Ему захотелось как-то поблагодарить этих партийных товарищей своих, одобрить их дела, и он сказал:
— Это вы очень здорово и правильно придумали, и рабочие должны поддержать вас, — и как бы уже видел дела товарищей в более широком развороте, добавил: — Может, так и получится спасти завод, ежели взять его в свои руки.
— А ты что, Петр Агеевич, себя рабочим уже не числишь? — насмешливо спросил Полейкин.
Петр на минуту задержался с ответом, потом с сожалением проговорил:
— Не так ты меня спросил, Кирилл Сафронович, поэтому должен тебя поправить: считал и буду всю жизнь считать себя заводским, а вот числить себя рабочим — это, как видишь, не от меня зависит, тут уж меня лишили такого права, можно сказать, насильно, без моего на то согласия, — и в его голосе невольно прорвалась не только злая обида, а еще какое-то слезное бессилие, — и это у рабочего, поднявшегося в своем рабочем деле до высшего достижения.
— Не робей, Петр Агеевич, — откликнулся Сергутин, — придет момент, и ты обязательно будешь в числе рабочих завода со своей знатной квалификацией. Думаем мы, как возродить завод, всякие зацепки ищем, с рабочими по цехам, по бригадам толкуем — на все готовы. А начнем заводы спасать — спасем рабочий класс. А иначе и жить нельзя, потому как рабочий класс — становой хребет общества, как тот костяк, на котором мясо нарастает.
— Так же, как индустрия — становой хребет экономики и всего технического прогресса, — вставил Костырин по своему инженерному убеждению, но по его выражению можно было понять, что время подталкивает изменить направление разговора в сторону того, для чего собрались, однако он связал начавшийся разговор с продолжением другой темы: — А что касается поддержки нас со стороны рабочих, вдумайтесь, Петр Агеевич, в нашу победу по сохранению завода. Когда на заводе увидели, как из закрытых цехов началось растаскивание и разукомплектование оборудования, словом, пошло сплошное разграбление, мы распространили обращение с предложением взять завод под рабочую охрану, создать отряды дружинников, установить посты. Рабочие с энтузиазмом поддержали, сами сколотили цеховые дружины, добровольцев нашлось, хоть отбавляй, наметили 21 пост, на них — по три дружинника на круглые сутки. На второй же день попросили в помощь милицию на случай задержания воров. Сначала мы думали — идет ночное воровство, оказалось — дневное, вроде как официальное. В первые два дня задержали шесть машин, нагруженных демонтированными станками, оборудованием, металлом, вернули на место, взяли под охрану остановленные цеха, чтобы на месте не дать сделать демонтаж и разукомплектование. Милицейское патрулирование по территории очень помогло. Представьте, грабеж прекратился, теперь милиция получила возможность пройти по следам грабежа. В нашей операции помог районный администратор, — тут Костырин лукаво улыбнулся и продолжал: — Вот что, значит, иметь администратора своего человека, выдвинутого и избранного от нашей партии. Когда я рассказал ему о затее рабочих, он прямо-таки воспламенился, тут же позвал начальника милиции и приказал не только нас поддержать, а включиться в проведение нашей операции. В итоге у нас получилось большое дело, весь завод встал на дыбы. И в центре всего — партбюро, это не афишируется, но все догадываются, за эти дни восемь заявлений подано о вступлении в партию. Это как на фронте было — стремление сознательно отдать себя большому делу. Вот сегодня мы суммируем информацию. Пожалуйста, товарищи.
Полейкин и Сергутин поочередно рассказали, что и как охраняется, какой боевой дух у рабочих дружинников, после установления рабочей охраны дирекция грабеж приостановила, демонтаж в цехах прекратился. По отношению к рабочим администрация завода реакции своей не показывает, видно, притаилась, похоже, обдумывает новую тактику, чтобы применить обходный маневр. Хорошо было бы, чтобы глава администрации района или города посетили завод и высказали свое отношение к принятым мерам со стороны рабочих. Может, дирекция завода спрятала бы свои клыки по отношению к рабочим, а рабочие взяли бы нас под свою защиту.
— Ну что же, товарищи, можно сказать, что наши операции оказались верными, — подытожил Костырин. — Так и запишем: по первому вопросу о деятельности нашей делегации в Москве принять к сведению и поручить ей довести первые успехи до конца. По второму вопросу запишем, — делал пометки в своей книжке-календаре Костырин, — что операция наша по охране завода правильная, принесла положительные результаты, поддержана рабочими. Задача — не дать ей затухнуть, а сплачивать вокруг нее рабочих, разоблачать антирабочий курс администрации завода. А проследить и дальше за всеми проделками дирекции придется вам, товарищи, — посмотрел он на Полейкина и Сергутина, те согласно кивнули головами и в один голос проговорили:
— Вокруг нас уже появились сознательные активисты, сами подталкивают к действиям.
— Всем членам партии скажите, чтобы использовали момент для укрепления связи с рабочими, пусть каждый из них сплачивает вокруг себя свой актив, и надо использовать ситуацию для отбора людей в партию, не вербовать, а умно вести беседы о партии, и у кого проявится интерес, — помочь понять товарищу на какой шаг он решается. Поручить Костырину поговорить обо всем с главой райадминистрации и просить его посетить завод. А для информации и поддержания инициативы рабочих надо вот эту листовку размножить и распространить. В ней будет обращение обкома партии, в котором рассказывается об успехах нашей операций по охране завода. Успех обеспечения охраны завода, пример работы нашей делегации в Москве и ряд других инициатив инженерно-технического персонала и рабочих должен наводить рабочих на мысль, что трудовой коллектив может самостоятельно справиться с управлением производственным процессом и распорядиться заводом в интересах трудового коллектива, если завод превратить в народное предприятие. Обком обращается к рабочим с пожеланием обсудить идею реорганизовать завод в народное предприятие во главе с советом трудового коллектива. Размножение листовки договоритесь по нашим каналам, а раздачу листовок проведите за проходной. Это понятно? Вот теперь все*.
— Что ж тут непонятного, коли все нами организовано, — ответил Сергутин.
— Вот и превосходно, — дружественно улыбнулся Костырин, — благодарю вас, товарищи мои. Будем считать, все вопросы обсуждены, — он захлопнул свою книжку. — Для вашего сведения сообщение о прошлом мне поручении — договориться о том, чтобы начать политучебу с рабочими. Я встретился с нашим профессором, он воспринял наше предложение с готовностью, пообещал вопрос продумать и на ближайшем заседании предложить свой план. Стало быть, на следующее заседание партбюро вносим вопрос об организации политучебы, так? Решено… Костырин говорил торопливо, чуть ли не скороговоркой, писал или помечал в своей книжке с быстротой стенографиста, взгляды его на товарищей были молниеносные, и товарищи смотрели на него понимающе и тут же соглашались, подтверждая решение.
Петру показалось, что сегодня заседание партбюро проводилось быстрее, чем всегда, и не только с торопливостью, но и с опаской. Как только Костырин произнес: решено, рабочие тотчас поднялись, распрощались и торопливо пошли, еще раз приветливо махнув Золотареву, а что они хотели сказать своим прощальным приветствием, Петру не надо было долго думать, чтобы понять.
— Нам не следует здесь долго засиживаться, — пояснил Костырин торопливость и свою, и товарищей и добавил: — И мне пора на свою трудовую вахту. А вы куда, Петр Агеевич?
— А я — никуда, спешить некуда, но пойдемте вместе.
— Я вам обещал место слесаря в ЖЭУ. Есть у меня одна задумка, на этой неделе я предложу ее начальнику, если удастся продвинуть, я буду вас рекомендовать. Вы не против? — сказал Костырин.
— Я нынче готов ухватиться за что угодно, — ответил Петр, в тайне надеясь и не надеясь на удачу.
Они неспешно шли по аллее, то, заходя в тень, то, высвечиваясь на солнце, и Костырин заговорил о другом, о чем, вероятно, не раз думал:
— Понимаете, Петр Агеевич, рабочие в свое время попали, как говорится, в цейтнот, им некогда было проверить то, что предлагали реформаторы. Это позволило демократам увлечь, рабочий класс на путь ложных рыночных реформ, которые на практике оказались реформами разграбления народной, социалистической собственности с передачей ее в частное владение быстро народившимся капиталистам. Рабочие еще не в полной мере чувствуют на себе ярмо эксплуатации, медленно осознают свое бесправие и очень, робко, с приглядкой тянуться к Коммунистической партии. Рабочие в основной массе своей не вникли в суть буржуазной демократии, провозглашаемой либерал-реформаторами. Однако у нас есть основания сказать, что мышление рабочих о капитализме все более заметно стало меняться. Лед ломается, а значит, сдвинется… Нам надо помочь этому сдвигу, в том числе и такой мерой, как рабочее политпросвещение… Ну, пока, Петр Агеевич, до встречи, — сильно тряхнул руку Петра и быстро пошел по тротуару с поднятой головой. А почему, собственно, ему вешать голову, коль все в жизни ему понятно, понятна и цель, за которую ему приходится бороться. Только, жаль, что рабочие еще не видят этой своей цели. Но они непременно поймут эту цель.
Такое чувство Костырин оставил в душе Петра, и Петр какой-то частью своего сознания начинал понимать, где ему надо быть, в составе какой команды и под управлением какого капитана. Он все больше начинал чувствовать, что жизнь его без этой команды не может состояться как жизнь рабочего, свободного от того, чтобы его кто-то не покупал для своей выгоды на рынке. А рынок взвешивает его труд опять же только для выгоды покупателя, то есть частного капитала, а не для выгоды рабочего, как продавца своего труда. Петр уже глубоко понял, это положение наемного труженика в капиталистическом мире. В этом мире и свой рынок, который отбирает товар по частным интересам, с хорошим товарным видом. Значит ясно, что против такого частного отбора товара под названием рабочая сила рабочим надо самоорганизовываться, чтобы трудовой товар свой выставлять коллективно. Но для самоорганизации необходимо живое ядро, как для пчел нужна матка. Петр уже более отчетливее начинал прозревать то, что собою представляет это ядро рабочей самоорганизации, и ему все чаще стали являться представления о его месте в рабочей организации.
Негаданная удача
Петр только было изготовился подняться в троллейбус, как вдруг его громко окликнули:
— Петр Агеевич, Золотарев, погоди!
Петр оглянулся с удивлением, отступил от троллейбуса и увидел спешащего к нему Левашова Николая Михеевича, бывшего рабочего одного с Петром цеха. Это был человек лет под сорок пять, уволенный с завода прошлым летом при первом сокращении, в самой рабочей силе. Петр с тех пор не видел его и не знал, где он, чем занимается. Взглянув на Левашова, Петр заметил поредевшую шевелюру и крепко поседевшие виски, серые глаза его смотрели беспокойно, будто сквозь туман, худоба и жилистость его, сильно бросались в глаза. Петр заметил, с первого взгляда, что старый знакомый, отличавшийся степенностью, был переполнен суетливой поспешностью. Левашов позвал:
— Давай-ка присядем, если не торопишься, — и потянул Петра к скамейке под козырьком на остановке. Усадив, тут же допросил, давно ли Петр уволен, имеет ли какую работу. Вызнав все, что ему требовалось, неожиданно предложил:
— Я несколько дней прицеливался тебя повидать по старой дружбе. Растолкала нас безработица друг от друга, живите, дескать, индивидуально кто как может. Я вот и работаю подсобником в гастрономе, заработок по нонешним порядкам приличный, иногда перепадает, чуть ли не целых два лимона. Но вот сейчас надо край в отпуск, а не отпускают без замены. Ты без работы — не выручишь?
Петр в тайне обрадовался случаю и был благодарен Левашову и за то, что припомнил его и за приглашение заменить на работе, а перебирать работу в его положении — не до жиру, и он сказал, сдерживая готовность:
— Спасибо, коль помнишь о заводской дружбе, а мне сейчас — хоть какая работа с руки.
— Вот и славно! Выходит, верный у меня был прицел. А заводская дружба, это все равно, что фронтовая — не одно сражение выдержала, — усмехнулся Левашов и по знакомой Петру привычке потер кончик своего носа проржавленной ладонью.
— Значит, согласен? Правильное решение принимаешь для себя и меня выручаешь.
— Здесь не понять, кто кого выручает, — улыбнулся Петр и пожал Левашову руку. — Однако, как я понимаю, тебе отпуск будет не оплаченный, раз на твое место становится другой работник? Что, так уж приспичило?
— Да, конечно, отпуск без оплаты. Но ты на этот счет не беспокойся, мне окажут помощь: у нас магазин — как советский словно, поработаешь, сам увидишь. А мне очень надо в отпуск, действительно, приспичило. Понимаешь, поеду искать сына в армии, год как служит, и вдруг не стало писем, вот уже четвертый месяц. Куда ни писал, ни откуда нет вразумительного ответа. Жена совсем извелась, то и гляди, сляжет, да и у меня все из рук валится. Поеду в само военное Министерство. Вот отпуск и нужен. Директриса магазина понимает, сочувствует — сама мать — и даже обещает денежную помощь, только требует найти замену честным человеком, забулдыг, пьяниц страшно боится. Вот я и вспомнил тебя, спасибо, что выручишь, — Левашов, говоря все это, то сникал от тяжелого родительского чувства, может, от предчувствия беды с сыном, то оживлялся, возможно, от другого родительского чувства, от радости удачи в поисках сына. Но обо всех своих чувствах рабочий, трудовой человек не то что не умеет, а непривычен говорить — все его чувства любви и ненависти, радости и горя — в труде.
— Когда может решиться дело с твоим отпуском? — спросил Петр со стыдливым опасением.
— Да вот сейчас и решится! Гастроном — вон он, пойдем прямо сейчас, — с радостным настроением поднялся Левашов и потянул за руку Золотарева.
Они вошли в магазин со двора дома, где не было видно привычного завала ящиков, минули внутренние подсобки и вошли в кабинет директора, маленькую комнату с одним окном, в которой половину площади занимали стол и вертящееся кресло за ним. За столом сидела и поворачивалась вместе с креслом из стороны в сторону, держа телефонную трубку у уха, полная женщина с большой грудью, крупным скуластым лицом, которое венчала корона богатых волос цвета пшеничной соломы, собранных в толстую косу, венком уложенную на голове. Лицо женщины было уже в легком загаре, но веснушки все равно виднелись на лбу и под глазами, по сторонам прямого, тонкого носа. Большие карие глаза с искорками в зрачках, точно веснушки и туда пробрались, пока она говорила в трубку, весело блестели какой-то озорной игрой. Она, будто на расстоянии, в телефонную трубку, видела и слышала, как прыгали ее партнеры под игру ее лицедейства, и сама с собою смеялась над своей игрой.
Она кивнула вошедшим на стулья и продолжала телефонный разговор. Петр с интересом наблюдал телефонную игру директрисы. Глядя на женскую властную манеру, думал, что именно такими он и представлял невидимых воротил торговли и рыночной реформы. Директриса больше всего говорила явно не своим, елейным голосом, употребляя, к случаю, слова: милочка, милый друг, дружочек, ласковый мой, дорогой, мне приятно с тобой говорить, мы всегда понимали друг друга, нам нет нужды объясняться и другие слова, употребляемые для обольщения, лицемерия, обмана, привлечения, выяснения чужих слабостей и возможностей подавления воли оппонента.
Петр не старался с первого взгляда распознавать свою будущую начальницу и воспринимал ее такой, какой она предстала при телефонных переговорах — хитрой, лукавой, напористой, с игривой волей и знающей, чего хочет добиться.
Она положила трубку, минуту помолчала, с усталостью и с насмешливостью глядя на телефон, а потом с довольной улыбкой проговорила, обращаясь к сидящим в ожидании мужчинам:
— Так, на завтра-послезавтра программа прояснена… Ну что, Николай Михеевич? — спросила директриса Левашова, а глядела на Золотарева.
Левашов потер кончик носа и несмело сказал: — Вот, Галина Сидоровна, подмену себе нашел — слесарь высшего класса и неподкупный гражданин-безработный.