Петру Агеевичу до удивления было приятно общаться с Полехиным, точно с каким-то духовным родниковым источником моральной бодрости. Идя на встречу с Полехиным или уходя со встречи с ним, Петр не задумывался над тем, в чем сила Полехина. Он просто, безотчетно отдавался под его притягательное влияние.
Но иногда он и размышлял над человеческой силой Полехина. Он видел, что Полехин никогда не поступался своими принципами. А в основе его принципов лежали честность и верность своим убеждениям коммуниста. Петр Агеевич уже четко понимал, что убеждения коммуниста у Полехина были знаменем борьбы за интересы трудовых людей, за общие блага трудящихся, за общественную собственность, созданную общим трудом народа для созидательной обеспеченной жизни. Верность своему знамени, поднятому для осенения социализма, была самой яркой чертой характера Полехина.
Петр Агеевич понял, что из всего этого у Полехина и исходила его нравственная сила, спокойствие его взгляда на жизнь, его уверенность и целеустремленность в мыслях и действиях. Петру Агеевичу казалось, что Полехин все знал по жизни, всегда мог правильно рассудить, всегда мог указать, что есть истина. Одним словом, Полехин для Петра Агеевича был человеком, от которого на него исходило обнимающее душу тепло. И Петр Агеевич радовался тому, что в жизни своей он встретил человека, от которого всегда шло знание и утверждение смысла жизни.
Полехин в какой-то ненавязчивой дружественной манере умел успокоить мятущуюся душу рабочего, в свое время знатного, выдающегося рабочего (а рабочий в советское время мог быть выдающимся в своей профессии), умел его чувства уравновесить и придать им правильное направление, где дальнейшая дорога его казалась ему прямой и легкой.
И хотя ему было не все ясно, что он понесет по этой дороге, и где будет последний привал, ему становилось приятным шагать по этой дороге. И эта дорога, мнилось ему, начиналась здесь, на заводской каштановой аллее. Каштаны прикрывали его от жарких солнечных лучей, их листья что-то тихо шептали ему с нежностью и лаской любви, и сердце его в легкой истоме открывалось любовью ко всей этой окружающей жизни.
А центром любви во всей сложной и не во всем понятной жизни была его любовь к жене Татьяне Семеновне. Что было до идеальности понятно в его жизни, так это нараспашку открытая, приветливая душа его Тани, ее неистощимая доброта, ее уступчивое повеление. У нее была удивительная любовная особенность во всем, думалось, уступать и разом с тем этой же уступчивостью повелевать, силой своей любви повелевать, силой женского обаяния, силой своих небесной синевы глаз, которые грешно было чем-либо затуманить. Он так вжился в ее чистую любовь, что иным себя и свою жизнь не мог представить. Для этой жизни, для ее и своей любви он бессознательно берег себя от всяких напастей, какие могли омрачить их любовь и их жизнь. И то, что нынче он искал в жизни для определения своего места в ней, — он искал его во имя своей любви, во имя счастья жены и детей. Он знал свою цену в семье и старался ее удерживать в положении настоящего звания мужа и отца. В тайне он гордился этим своим званием…
Он уже подходил к концу аллеи, как услышал пистолетные выстрелы, повторившиеся друг за другом несколько раз. Петр Агеевич вздрогнул от неожиданности выстрелов, каким-то чутьем понял, что выстрелы делаются и повторяются в разных, встречных направлениях. На улице, вблизи аллеи, на троллейбусной остановке, где стояло много женщин, всколыхнулись многоголосые крики паники и испуга.
Петр Агеевич, не отдавая себе отчета, как это у него всегда бывало, когда надо было кинуться на помощь, выбежал из аллеи к тротуару, окинул взглядом представшую перед ним картину и все сразу понял и оценил.
За вооруженным молодым человеком гнались два милиционера и стреляли вверх. Тот, за кем была погоня (а это был какой-либо грабитель), стрелял в милиционеров прицельно, всякий раз сам, прячась за людей и заставляя милиционеров прятаться за столбы и за углы зданий. Такая погоня и перестрелка могли длиться долго, пока не подоспела бы к милиционерам поддержка.
С момента, как Петр Агеевич услышал выстрелы, пробежал по аллее, увидел и понял, что происходит, как выскочил на тротуар и минуту-две дожидался троллейбуса, а потом, прячась, бежал за ним к остановке, в его голове пронесся целый вихрь мыслей: Это подозрительные и опасные для людей на улице выстрелы… Они полны риска за возможность трагедии. Из-за чего они возникли?.. Эта милицейская погоня за бандитом или, похоже, за грабителем, вооруженным. Он, гад, отстреливается прицельно по милиционерам, бьет беспощадно, как обреченный, думает об одном — как уйти от преследования…
Когда Петр Агеевич увидел, что грабитель закрылся людьми и этим по существу обезоружил милиционеров, он понял, что только он должен прибить грабителя, и думал уже хладнокровно, что и как он будет делать, и слал грабителю мысленные проклятия: Ишь ты, капиталистическое отродье, буржуазный выродок, нашел способ, как приобрести капитал… Но ты его отнял опять же у трудовых людей, только не медленной, растянутой эксплуатацией, а моментальным вооруженным захватом честного, может, изнурительного труда измученных реформами людей… А может, у таких же наживал, как ты сам… Но все равно это народные деньги от народного труда. Но я знаю, как тебя взять. Ты у меня не вывернешься… А вообще-то ты не туда кинулся, хотя расчет был по бандитски продуман.
У преследуемого преступника маневр, видимо, созрел по ходу побега: он решил спрятаться за людей на остановке и из-за них отстреливаться. Он пересек побег людей от остановки, потом смешался с людьми, куда милиционеры не могли стрелять, схватил какую-то женщину в свои объятия, и, прикрываясь ею, прицельно стрелял в своих преследователей. Он явно поджидал троллейбус, рассчитывая, таким образом, под угрозой оружия, улизнуть от преследования.
Женщина в его объятиях истошно, испуганно кричала:
— Отпусти меня!.. Не стреляйте оттуда!
Петр Агеевич замысел преступника разгадал правильно, выбрал свой маневр сражения. Он сделал несколько прыжков навстречу троллейбусу, показал водителю два пальца, что по его плану означало открывать вторую, среднюю дверь, а сам подбегал сзади троллейбуса.
Преступник для острастки вынужден был при подходе троллейбуса к остановке сделать несколько выстрелов по милиционерам, чем разоблачил себя в глазах водителя. Троллейбус был остановлен так, что преступник к открывшейся средней двери вынужден был несколько шагов пятиться задом, прикрываясь женщиной. Этим мгновенно и воспользовался Петр Агеевич.
Он в два прыжка подскочил к двери как раз в тот момент, когда преступник занес одну ногу на ступеньку, сам, еще оставаясь снаружи, прикрывался женщиной. Петр Агеевич всей силой своего рабочего кулака нанес преступнику удар по голове так, что тот рухнул на тротуар, уронив пистолет и сумку инкассатора, за которую и дрался.
Петр Агеевич прижал полуживое тело преступника к асфальту, заломил его руки за спину, а на пистолет наступил ногой, оглядываясь кругом, нет ли сообщников, и с яростью говорил:
— Нет, капиталистическое отродье, у меня ты не вывернешься.
К этому времени подбежали милиционеры и собрались зрители. Петр Агеевич передал задержанного милиционерам и, от волнения ни на кого не глядя и не прислушиваясь к разговору, поспешил выйти из толпы. Он только услышал, как кто-то назвал его имя милиционеру.
На второй или на третий день его имя было названо в газете как человека, задержавшего вооруженного грабителя с крупной инкассаторской суммой банковских денег. А еще через день ему позвонили из Высокого Яра, поздравили с подвигом дети, родители, брат Тани Семен и его жена, мать, особое восхищение выказал отец Семен Митрофанович, но по-отцовски предостерег, чтобы Петр особо на грабителей не нарывался. Нынче их расплодилось столько, что всем народом не переловить, пока их не станут отлавливать те, кто их наплодил. Наплодили, дескать, открытых и скрытых грабителей, пусть сами и отлавливают, и тех, кто еще в России бесчинствуют, и тех, кто уже за границу драпанул. Хотя теперь они и за границу не удирают, а едут туда и летят, как почетные люди, поважнее почетных ученых и космонавтов.
Петр Агеевич в ответ смеялся и обещал под приглядом Тани от всяких встреч с грабителями поостеречься, хотя и себя и Таню защитить от грабителей по своей силе он сможет.
Гроза ушла
Ближе к вечеру, когда солнце склонилось сперва к крышам высоких домов, а потом стало косить и на пятиэтажки, в город пришел дождь. Он появился из-за высоких домов, что построены на южной стороне города в заводском микрорайоне. Первым знаком приближающейся грозы был мощный оглушительный треск с неба, шарахнувший по крышам так, что люди на улицах присели, а испуганные грачи стаей взмыли к небу и косо полетели за город, прочь от тучи.
Петр оторвался от своего дела, поднял глаза вверх — небо над двором блистало непомутненной бирюзой, и Петр спокойно продолжал перебирать задний мост, последнее, что ему осталось проверить и очистить. Но через несколько минут и над его головой встала тяжелая черная туча, молния ослепительной сломанной стрелой пронзила мглу, на миг осветив жуткие пропасти в туче, из которых тотчас громыхнуло так, что задрожали стекла. В то же мгновение пронесся шквальный ветер, ломая ветки деревьев, а через минуту с глухим шумом плотной стеной надвинулся ливень и затмил собою весь город. Затем первая шальная выходка дождя сменилась ровным потоком воды. То и дело вспыхивали и ломались молнии, падая обломками на город, а гром гремел перемежавшимися накатами.
Менее чем через час тучу снесло к северу, и солнце широко улыбнулось обмытому городу, а в сторону тучи круто выгнулась яркая радуга, осыпая город своими цветами, и в городе сам воздух, казалось, заблестел. Нужен был именно такой ливень, чтобы промыть город от гари и чада и дать людям удивительный, сладостно свежий воздух, от которого расширялась грудь для глубокого дыхания. Потоки воды по асфальту улиц сплыли за полчаса, оставив после себя только тоненькие косички пара на асфальте да лужицы в выбоинах.
На время грозы в магазин натолкалось много людей, и Галина Сидоровна созвала в торговый зал всех работников, начиная с Золотарева, проследить за порядком. Под наблюдение были взяты все кассы, прилавки и выход. Но все обошлось благополучно, и люди покинули магазин покойно и мирно, а за одно оставили магазину повышенную выручку.
По завершению работы всех позвали в бухгалтерию за получкой. Галина Сидоровна была вместе со всеми, при всех получила зарплату и, как все, расписалась в общей ведомости. Ей нечего было скрывать, так как зарплата ей была назначена коллективом магазина и одинаково со всеми была присыпана шутками и прибаутками. Петр подошел к столу последним.
— Что вы, Петр Агеевич, робко подходите к столу? — усмехнулась толстощекая, с озорными глазами кассирша. — Садитесь к столу, расписывайтесь.
Петр сел, взял ручку и прицелился ею туда, куда указала кассирша, но когда она убрала палец и ему открылась цифра 3500, он отвел ручку в сторону и вопросительно посмотрел на кассиршу.
— Что вы смотрите, Петр Агеевич, — мало? — лукаво блеснула глазами кассирша.
— Напротив, за что мне столько, больше чем продавщицам? — смущенно моргал большими глазами Петр.
— Это не ко мне вопрос, Петр Агеевич, а вот к главному бухгалтеру. Мое дело отсчитать вам деньги и получить роспись собственноручную.
Петр оглянулся вокруг, все присутствующие работницы магазина смотрели на него с вежливыми улыбками.
— Все правильно, Петр Агеевич, все по вашему труду, а по труду вы у нас не один, а полтора Петра Агеевича Золотарева, — с серьезным видом сказала бухгалтер.
Тогда Петр перевел взгляд на директрису. Галина Сидоровна, как всегда, весело улыбнулась, но плечами не подвигала, а только сказала:
— Все правильно, Петр Агеевич, как говорят, все по науке, то есть по инструкции, так что расписывайтесь за назначенную зарплату без смущения.
Петр расписался в ведомости, осторожно и бережно взял отсчитанные деньги и, не разбираясь, сунул их в первый попавшийся карман.
— Что ж вы не пересчитали? — сказала с улыбкой кассирша.
— Да ладно вам, — махнул рукой Петр и отошел от стола.
Позже Петр пересчитал деньги и надежно их спрятал и потом еще раз их пощупал, когда накупил домой продуктов с первой, вроде как праздничной получки. Нет, он умел и ценить и беречь свои трудовые заработки. Но сегодня он просто не мог взвесить свой труд — не привычен для него был его новый труд.
Петр нес домой хозяйственную сумку с продуктами. Он не сел в троллейбус на своей остановке, а прошел до следующей. Шел медленно, чтобы глубже ощутить приятную тяжесть продуктовой сумки. Еще было более приятно пройтись с небольшой, но ценной тяжестью по вымытой улице и подышать полной грудью свежим воздухом. А близкий вечер, а за ним и ночь еще подержат эту озоновую и древесную свежесть в городе, и для нее будут открыты окна во всех квартирах, и, может быть, на эти часы люди забудут про удушье окружающей жизни.
Веселый ужин
Войдя в квартиру, Петр снял у порога туфли и с сумкой продуктов, которые накупил с первой зарплаты, прошел на кухню, весело сказал жене:
— Принимай, Танюша, продовольственные покупки, — и стал все содержимое сумки выкладывать на стол.
— Поменялись мы с тобой ролями, — смеясь, сказала Татьяна, — теперь ты вроде как хозяйка, а я только семейная кухарка.
Услышав приход и голос отца, в кухню прискочили дети.
— У-у, сколько всего принес, папочка! — восхищенно воскликнула Катя. — Мамочка, пусть папа будет хозяйкой на все время.
— Это еще не все, — блестя смеющимися глазами, проговорил отец и показал большую плитку шоколада. — Это вот вам угощение с моей зарплаты. — Отечественный! — и подал шоколадку Саше как младшему.