— Ты уже подал заявление в парторганизацию? — спросила далее Татьяна и взглянула на мужа с ожиданием подтверждения ее вопроса.
Петр понял ее чувство, и в душе его поднялось такое тепло благодарности и такая сила духовной близости, какой он не испытывал с момента их первого любовного объяснения. Он в порыве благодарной нежности легко подхватил ее к себе на колени и, признательно глядя ей в глаза, сказал:
— Нет, еще не подал заявления, но уже твердо решил вступить в нашу коммунистическую организацию. Ты одобряешь мое решение? Тебе это не будет чуждым и страшным? Ты будешь со мной? Скажи откровенно! — засыпал, он ее вопросами, которые постоянно вставали в его сознании, когда он думал о вступлении в партию.
Татьяна жарко обхватила его шею, чуть крепче села на его коленях, прижимаясь к его груди, и многократно поцеловала его в губы, затем твердо сказала:
— Я ждала такого твоего поступка, Петенька, рада, что так оно и получилось, как я ждала, как чувствовало мое сердце, — и она снова стала его целовать, приговаривая: Я люблю, люблю тебя, потом отстранилась и откровенно проговорила свое признание: — Я как женщина, и как мать, и как уже не молодая не могу проявлять такую активность, какая требуется члену компартии нынче, и вообще я — не боец. Но ты, дорогой мой, будь уверен, что я всегда буду с тобой рядом, во всем твоем партийном деле буду вместе с тобой.
— Спасибо, Танюша, спасибо, дорогая, — восхищенно произнес Петр, слегка задыхаясь от нахлынувшего волнения, — Я в тебе был уверен, сказать откровенно, ты всегда в политических делах была впереди меня, а у меня раньше для этого чего-то недоставало, против всяких организаций у меня какой-то бунт в груди был, — не выпуская Татьяну из своих рук, он помолчал, затем опять заговорил, горячо дыша ей на грудь:
— Но нынче другое время, совсем другая обстановка: против советских людей, против всего российского народа ведется война. Я это отлично оцениваю, что против трудового народа ведут войну вражеские силы, если не на уничтожение, то на порабощение, это можно подтвердить десятками примеров. Народ сопротивляется, но борьбу ведет лишь, как говорят, за выживание, за существование, поэтому борьба молчаливая, вялая, этакая христиански-терпеливая, похожая на молитвенную просьбу — он посмотрел на жену с некоторым смущением, желая удостовериться, понимает ли она его, согласна ли с ним. Он увидел, что его слова находят у Татьяны живой отклик, и продолжил более уверенно: — А трудовые люди должны четко понимать, что у капиталистов, тем более у наших новых капиталистов, задыхающихся от жадности, ничего не вымолишь, все надо брать, вернее, возвращать борьбой, борьбой организованной и последовательной. Для организованной и упорной борьбы трудовым людям, прежде всего рабочему классу, нужен идейный и твердый в достижении цели руководитель и вожак в голову колонны. Такой вожак есть — это Коммунистическая партия, — он замолчал, будто его прервали на полуслове, и молчал несколько минут.
Татьяна потихоньку сдвинулась с его колен, но рук с его шеи не сняла, склонила голову к его плечу и тоже помолчала.
Петр опять заговорил, но уже менее горячо:
— Ты, наверно, думаешь, что я заговорил чужими, выученными словами?
Татьяна промолчала, но она знала, что это были его слова, что они были выстраданы и стали убеждением, а когда человек убежден, он найдет и нужные слова для выражения живущих в нем мыслей.
— Нет, это мои слова и мои собственные мысли, — сделал глубокий выдох Петр. — Я их выносил за время своей безработицы, за время нашего нищенства, а, в общем, за время осознания и испытания нашего бесправия. Правда, слова, что сказал, выучил, пока во дворе ремонтировал машину, выучил в разговоре сам с собою.
— Ты хорошие слова выучил, мой дорогой, — мечтательно заметила Татьяна и проницательно посмотрела в его глаза.
— А еще знаешь, что меня толкает к Коммунистической партии? Конечно, мои убеждения, но еще — моя рабочая совесть. Очень она во мне кричит, рабочая совесть моя, — и он прямо и долго посмотрел в глаза жены — она должна знать, что такое рабочая совесть, и должна понимать, когда и отчего она, рабочая совесть, может кричать в душе рабочего человека.
Татьяна Семеновна не только понимала, почему должна кричать рабочая совесть, но и чувствовала это своим сердцем, которое было у нее тоже рабочим сердцем, хотя и работало на крестьянской крови. А Петр, передохнув, продолжал:
— В нынешнее время рабочая совесть моя — будто как солдатская совесть была во время войны. Мы с тобой и читали и слышали рассказы солдатские, что на фронте перед самыми тяжелыми и ответственными боями солдаты просили принять их в ряды Коммунистической партии. Отчего они это делали? Отчего у них являлись такие побуждения, такие, движения мыслей и чувств? Это у них был высший зов душ, святое понимание своего человеческого, советского, русского долга. Это надо понимать! — Петр говорил медленно, членораздельно, твердо, с каждым словом чувствуя какое-то облегчение, точно снимал с души своей по частям накопленные на сердце тяжелые металлические слитки мыслей. Он вздохнул, облизал губы и продолжал уже с облегчением:
— Да, это надо понимать: они, те солдаты, этим своим поведением оставили нам, их сыновьям и внукам, завещание на случай новой войны с капиталистами, врагами Родины. Нынче наши так называемые демократы, реформаторы-либералы и прочие перевертыши и изменники поставили нас, трудовых людей, перед лицом войны за спасение Родины, Советской власти, своих прав и свобод, за спасение самой жизни. Такая опасность и ответственность перед людьми, перед страной призывает мою рабочую совесть так, как звала совесть солдата на фронте в Отечественную войну, соединиться с Коммунистической партией, единственной партией людей труда, вместе с ней бороться против порабощения человека труда. Пусть они будут далекими, наши идеалы, но я буду к ним идти вместе с единомышленниками, как шли в Отечественную войну миллионы солдат к Победе, — Петр от непривычки к долгим речам, а больше от неожиданности вслух открывать потаенные мысли, крепко устал и, сделав продолжительный выдох, умолк.
Татьяна, держась за его руку выше локтя, прислоняясь к нему, тоже помолчала, справляясь со своим волнением, затем горячим полушепотом сказала:
— Я — вместе с тобой и вместе с твоими единомышленниками, я буду идти вместе с вами к нашим общим идеалам… И дети наши пусть к ним дойдут, пусть они дойдут… Мы ведь были уже близко к ним, к нашим идеалам, если бы нам не мешали… У нас всегда было духовное единение в семье, а твоя коммунистическая партийность еще больше укрепит наше духовное единение. Так что все у нас идет по правильной линии, как ты сегодня сказал детям.
Я ее такой и представляла себе
Поутру Петр провел Татьяну по рынку, показал, как выуживает рыночные цены, указал и тот самый невидимый центр, который устанавливает цены и следит за тем, чтобы продавцы не высовывались за черту круга конкуренции. И покупатели с зашоренными глазами ходят по линии этого круга, не подозревая, кто с утра до вечера держит цены на общем уровне. А конкуренция плещется, как морской прибой, где-то за границей базара, и ценовые, конъюнктурные волны нагоняются штормовым ветром рынка на береговую линию моря спекулятивного торжища, где в грязной жиже люди барахтаются в соперничестве за существование…
Затем они вместе, как в свою пору ездили на завод, ехали в троллейбусе, стояли рядом в тесной толпе, и Петр держался за поручень за ее головой, ограждая ее, как когда-то, своей еще крепкой рукой от давки. Только тогда рабочие завода, знавшие друг друга, от давки в салоне машины лишь весело шутили, смеялись, обменивались остротами, афоризмами, свежими анекдотами и вываливались из дверей с незлобивым хохотом веселых, довольных судьбой людей.
Нынче Татьяна, уже больше года не ездившая по знакомому маршруту, видела вокруг себя нахмуренные, озабоченные, сосредоточенные лица суровых, молчаливых людей. К двери проталкивались молча, не глядя на окружающих. А вытолкнувшись из двери, некоторое время простаивали, не спешили в знакомом направлении, нерешительно осматривались вокруг, как будто не знали, туда ли приехали, и раздумывали, куда им идти. Эти наблюдения каким-то горестным осадком легли Татьяне на сердце. Она взглянула на мужа, и он был озабочен с лица и, заметив ее взгляд, не улыбнулся своей доброй улыбкой, а своей сосредоточенностью будто повелел ей быть молчаливой и серьезной, как все.
Они приехали к открытию магазина, и Петр, как свой здесь человек, повел жену со двора прямо в кабинет директрисы и представил ее Красновой. Татьяна, к удивлению своему, была спокойной и чувствовала себя независимо, взглянула в глаза директрисы без подобострастия, но и без вызова, с добродушной уверенностью в своем достоинстве. Галина Сидоровна уже была готова к началу рабочего дня, с улыбчивым взглядом протянула руку Татьяне и усадила на стул подле стола, поближе к себе. Петр тем временем вышел из кабинета по своим рабочим делам.
— Я вас такой и представляла себе, — с улыбкой сказала Краснова, переходя к делу, без прелюдий.
— Какой именно? — с любопытством спросила Татьяна и покраснела, как девочка, от смущения, но вдруг оробела от мгновенно мелькнувшей мысли: неужто она предстает здесь в качестве рыночного товара? Но Татьяна Семеновна услышала нечто такое, отчего впору было и растеряться:
— Интеллигентно-скромной и какой-то порядочно-робкой в нашем нынешнем грубом образе жизни, — отвечала Галина Сидоровна с товарищеским добродушием. Она не показывала своего превосходства хозяйки, а выдержала тон давно не видевшихся подруг и сразу же повела деловой разговор, не давая Татьяне ответить на комплимент: — Петр Агеевич сказал нам, что вы сможете помочь магазину рекламно раскрасить витринные окна на зависть художникам.
— Да, он мне говорил, что представил меня в качестве художницы, — сказала Татьяна, опять смущенно улыбаясь и слегка краснея. — Но я — не художник и никакой практики художничества не имею. Просто, когда-то по работе рисовала, в порядке увлечения, изображения конструируемых предметов и деталей для публичной демонстрации… У вас двойные стекла в витринах, так вы имеете в виду рисунки на стекле или на подвесках между стеклами?
— Вот видите, вы уже вносите деловое конструктивное предложение, которое мне не приходило в голову, — довольно сказала директриса, умело, и будто искренно, показывая свою неосведомленность в рекламном деле, так что Татьяна по своей честности ничего не заподозрила. — Идемте, посмотрим возможности в натуре.
Она повела Татьяну в магазин, осмотрели окна изнутри, потом вышли на улицу, здесь они посоветовались с разных ракурсов обозрения рисунков глазами покупателя и пришли к выводу, что целесообразнее и практичнее рекламные рисунки между окнами подвесить. Наблюдая Татьяну украдкой, искоса, Галина Сидоровна любовалась ее способности увлечения и исподволь влюблялась в нее. Они снова вошли в магазин, и Галина Сидоровна указала на простенки, где бы она хотела видеть тоже рекламные рисунки — броские, яркие, интересные для взора покупателя, небольшие размером, но украшающие стены и насыщающие интерьер. Вместе с тем, главный продуктовый ассортимент магазина должен смотреться с рекламы живо и колоритно.
Когда вернулись в кабинет, директриса весело сказала озадаченной Татьяне:
— Я наговорила вам много, все хотелось бы иметь, но что сможете, то и сделаете, вы не пугайтесь, говорят так: глаза страшатся, а руки делают. А то, что вы не художница, еще и лучше: вы не знаете мертвых штампов и трафаретов, которые художниками используются для рекламных раскрасок.
— Не таю секретов от вас, что никак не могу рекомендовать себя художником, я по профессии инженер-конструктор, знаю особенности и законы линий, но не знаю закона цветов, теней и света.
— Ничего, творческие находки приходят в процессе работы, — живо сказала директриса. — Вы начните, так как знаете.
— Начну я с эскизов, покажу вам, а вы что отберете, — все же Татьяна Семеновна не могла браться за работу наобум и делать кое-как, не такая живет в ней совесть, а непорядочность и позор человека всегда проглядывают из его дел.
Они расстались неожиданно для обеих как-то по-дружески. Краснова, выйдя из-за стола, проводила Татьяну до двери кабинета и по-женски отметила, что внешне проигрывает стройной, элегантной, интеллигентно-сдержанной, красивой Татьяне. Галина Сидоровна угадывала и духовно-нравственное богатство Татьяны и прониклась к ней чувством дружбы и любви. За своей суматошной, отбирающей все физические и душевные силы работой она давно испытывала тоску по хорошей подруге, которой можно было бы доверить все, чего не доверишь даже любимому мужу. В Татьяне она неожиданно увидела именно ту женщину, которая и может стать доброй подругой, и решила ее не терять.
Татьяна в этот же день пошла по городу обозреть витринные рекламы магазинов и в первую очередь выявила, что лично сама она никогда не обращала внимания на витринную рекламу. Она постоянно знала без рекламы, что ей надо было, и что она могла купить, а об этом реклама ей, что могла сказать? Что она не может купить, на что ее дети только и могут поглазеть и узнать, к какому разряду людей их отнесли? Реклама только и делает каждый день то, что напоминает людям, как рыночные реформы поразительно разделили людей на социальные группы. Всматриваясь в рекламу, Татьяна пришла к мысли, что экономическое реформирование на деле преследует цель разделить людей на обладателей экономики и на неимущих, на возобладавших силой над другими и на лишенных этой силы, на выделение единиц, имеющих в экономике опору для власти, и на массу людей, лишенных власти, и потому абсолютно безвластных равно, как и бесправных.
Татьяна Семеновна вдруг с поразительной ясностью поняла, что то, что называется демократией, при социально-экономическом разделении людей, имеет смысл только для обладателей финансово-материальной силой и превращается в пустышку для неимущей народной массы. Лишь откуда-то с заднего плана у нее выплыла мысль, что для того, чтобы воспользоваться провозглашением демократии, следует материализовать силу народной массы в противовес силе владельцев капитала. Но это возможно только при всеобщей, массовой организации людей труда. Однако это, наверно, само по себе не может придти, для этого нужно народное, а не буржуазное общество.
Значит, то, что лично с ней произошло вследствие социального реформирования под видом экономических реформ, так и останется навсегда. Еще несколько лет назад она была обладательницей недремлющих инженерных знаний и новых инженерных мыслей, которые воспламеняли в ней трудовое вдохновение, что ярко озаряло ее жизнь. Рыночное реформирование общества отняло у нее все источники вдохновения и озарения.
И вот теперь она бродит по городу и изучает витринную рекламу, чтобы, оказывается, — понять всю глубину своего бесправия в хаосе социального расслоения людей и своего бессилия перед владельцами капитала. Она пережила минуты, когда ощутила страшную потерянность своей личности, отчего внутренне содрогнулась.
Три дня она ходила по городу и срисовывала в блокнот все бросившиеся в глаза рекламные вывески и внутренние плакаты и картины в магазинах, мимоходом отметила цены, не найдя особой межмагазинной разницы. Зато сравнительно с рыночными многие магазинные цены у всех были почему-то выше. Этого она не понимала и, к своему удивлению, обнаружила, что в магазине Красновой цены на главные продукты были ниже рыночных, не на много, но все-таки ниже, и этого она не понимала тоже. Вообще торговых секретов не понимала, как и людей, работающих в торговле, но, кажется, уловила смысл слов секрет фирмы, который по ее разумению заключается в том, чтобы утаиться от соперника и обмануть его.
Затем Татьяна Семеновна еще три дня рисовала этюды рекламных символов товаров, сделала их по два экземпляра на каждый товар для выбора директрисой. Набросала и этюд под названием: Сравните наши цены: они ниже рыночных, тут же вычертила конструкцию щита с заменяемыми табличками.
Галина Сидоровна внимательно рассматривала каждый этюд и, не скрывая своего восхищения, воскликнула:
— Да вы настоящая художница, Татьяна Семеновна! Из всего, что вы нафантазировали, нам на первый случай и десятой части хватит, а остальное пусть лежит в запасе. Выбирайте для первого показа на ваш вкус, — и смотрела на художницу с радостным удовлетворением, что подвернулась такая находка в деловое сотрудничество, и глаза ее на минуту заблестели откровенной мечтательностью.
— Я осмотрела чуть ли не все магазины города, — сказала Татьяна, — но в моих этюдах нет ни одного повторения художников. И вот этого нет нигде, что, я считаю, будет главным в вашей рекламе, — и показала рисунок своеобразного прейскуранта.
— А вот это будет здорово! — воскликнула Галина Сидоровна, вглядевшись в слова Сравните наши цены и, представив, какое притягательное влияние они будут иметь. — Как это все пришло в голову вам, человеку, далекому от торговли?
— Зато близкому к покупателю, — усмехнулась Татьяна Семеновна. — Только мне непонятно, какой от этого выигрыш магазину?
— Не один выигрыш, а целых четыре! — с пафосом воскликнула директриса, а пафос приходит от выигрыша, но не от просто удачного, а просчитанного вперед выигрыша, так что и свой пафос в работе можно просчитать, ежели трудиться с энтузиазмом и воодушевлением и ежели есть, для кого трудиться, а не только для себя, энтузиазм — это свойство души не собственника, не индивидуалиста, а коллективиста, артельщика. — Первый выигрыш — это выгода нашим покупателям, небольшая, правда, но выгода, если брать месячную сумму покупок. Второй — привлечение потребителя, третий — увеличение продаваемой массы товаров и четвертый — более заинтересованный отклик предпринимателей-производителей и оптовиков-поставщиков, да и вообще, — подвела с веселой приподнятостью итог Галина Сидоровна. — К примеру, наши кондитерская фабрика и молокозавод за нашим магазином бегом гоняются, и оптовики тоже навязываются и уступают в цене. Так что скорее рисуйте ваш прейскурант.
Они еще поговорили о красках, о щитовых материалах, незаметно перешли на личную жизнь и рассказали о своих семьях, о хозяйственных заботах и о непомерных трудностях людей в жизни при реформах, отбирающих у человека, а пуще у трудящейся женщины и радость жизни и здоровье. Проговорили они к обоюдному удовольствию больше часа, под конец перешли на женское ты и расстались уже подругами.