169911.fb2 Утраченные звезды - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 39

Утраченные звезды - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 39

Машина принята в работу

Петр Агеевич, пользуясь восстановленными дружескими связями на заводе, поставил на машину кузов — фургон. Весь автомобиль покрасил под цвет тепловоза и на другой день выставил машину во дворе на ее прежнем месте для всеобщего обозрения под ярким солнцем и чистым голубым небом. Клены во дворе тихо шевелили ветвями, и листья отливали зеленым глянцем. Директриса, только что вернувшаяся из очередного объезда поставщиков, радовалась машине и, потирая руки, как заправский деловой предприниматель, с ласковой благодарностью светила на Петра своими большими глазами, и другие работники обступили машину и обменивались радостными восклицаниями в адрес Петра Агеевича и Галины Сидоровны, которой теперь легче будет решать транспортные проблемы.

А Петр Агеевич имел мысли другие: он знал свои заслуги в восстановлении машины и в удачном создании для себя рабочего места, в приобретении постоянной работы. А задержки зарплаты в таком магазине, наверно, и не бывает.

Галина Сидоровна позвала его в кабинет.

— Петр Агеевич, я вам признательна — без моего участия и без моей заботы вы сделали для магазина машину за каких-то двадцать тысяч и, по сути, ежегодную миллионную экономию на транспортных расходах. Вы для всех нас негаданная находка! — патетически проговорила директриса, пристально и благодарно глядя на Петра, остановившись посреди кабинета, а, не садясь, как всегда за стол. — А как нам с вами расчет держать, вы уж сами назовите, пожалуйста, — и не отступила, а как бы держала для получения ответа его перед собою всей своей массивной грудью.

— Это вы в том смысле, сколько мне за работу платить по ремонту машины? — задал Петр вопрос, который он давно про себя решил, и, не кривя душой, а совершенно искренне и правдиво ответил: — Нисколько вы мне не должны: вся работа проводилась в мое рабочее время, а если когда и прихватывал часок-другой сверхурочно, так это была моя добрая воля, — совершенно в своем бывшем советском духе успокоил Петр и, как бы закрывая разговор об оплате, сказал: — Вот теперь надо подумать, где на ночь ставить машину, а то, замечал, на нее уже прицеливаются некоторые типы. Никак во дворе нельзя оставлять.

Галина Сидоровна понимающе посмотрела на Петра, сообразила, что об оплате его работы по восстановлению машины с ним разговаривать бесполезно. Сменила выражение лица на решение другой своей задачи, повернулась к столу, села, взяла лежавший сверху лист бумаги и буднично-деловым тоном вслух прочитала приказ по магазину о приеме на работу Золотарева Петра Агеевича в должности шофера-экспедитора и дала ему расписаться на приказе в знак согласия. Петр с чувством, скорее, победы и трудового утверждения, чем радости, расписался.

— Теперь несите нам свою Трудовую книжку, Петр Агеевич… присядьте, — весело сказала Галина Сидоровна, сама довольная тем, что могла сказать про трудовую книжку, и добавила: — Мы в магазине чтим Трудовые книжки. Знаете, почему? — и, сделав лицо серьезным и торжественным, ответила на свой вопрос: — Первым делом, для того, чтобы человек не чувствовал в своей жизни разрыва между прошлым, настоящим и будущим.

— Но ведь прошлое у нас было советское, — неожиданно и для себя вставил Петр и почувствовал в себе вдруг поднявшуюся гордость за свое советское прошлое, не только за свое советское трудовое прошлое, а вообще за советское прошлое.

— Вот именно — советское прошлое! От него, советского человека, ничто не должно отрывать, а Трудовая книжка как раз эту связь и протягивает по всей жизни трудящегося. Потому, второе, — Трудовая книжка удостоверяет, каким образом человек ведет свою жизнь в новом, буржуазном, времени, кто он, представший перед нами гражданин, — живущий своим трудом, или — живоглот? Кроме того, эта наша трудовая книжка — все же социально-правовой документ и наставляет нас, куда трудовому человеку следует вести свое дело, — она улыбнулась тихой, мягкой улыбкой, а глаза ее наполнились ярким, радостным блеском. Она решительно выпрямилась и добавила:

— Сейчас мы боремся за право на труд, хотя бы на простой, кормящий труд, а о том труде, какой у нас был в Советской стране, мы уже и не думаем. А ведь в то время как ни в одной стране мира, как ни в какое другое время, все наше человеческое достоинство и благородство шло от нашего труда, потому что в Советской стране труд был советским, то есть благородным, государственным, не будничным, а творческим и героическим, строился и производился нами на общенародное дело. Вот что мы утратили, а вернее, у нас отобрали вместе с правом на труд — благородство труда. Есть за что побороться, Петр Агеевич? — она легко поднялась и прошлась по кабинету, что вообще-то делала редко, видно, она была взволнована.

Петр смотрел на нее вопрошающим взглядом, стараясь угадать, какой она человек, какие мысли и чувства руководят ее высказываниями и всем ли высказывает свои такие мысли или только ему? Если это так, то какого она мнения о нем? Галина Сидоровна остановилась против него и открыто, доверительно улыбнулась и снова заговорила так, что Петр понял, что она ему доверяет:

— Нынче и Трудовую книжку государство поставило ни во что, вроде того, что этот документ при частной собственности на средства производства потерял государственное значение, и человек как работник частного производства со своим трудом, тоже как будто частным, тоже потерял государственное значение. В таком случае, почему государство должно выплачивать ему государственную пенсию? Помните, поначалу демократы, провозглашая капитализм вместо социализма, убеждали нас, что капиталисты своим капиталом будут обогащать государство и сытно кормить своих рабочих, потому они, капиталисты, имеют первостепенное государственное значение, а рабочие их заводов и промыслов — не государственно-значимые люди. Стало быть, таким рабочим не положено государственное обеспечение, пусть себе на старость сами делают накопления из своего заработка. Значит, и трудовой стаж твой государству не надобен, а только тебе самому для длительных пенсионных накоплений, работай до упаду, если не выставят с работы, что мало вероятно, господин рабочий. А если заведешь трудовую книжку, она не будет государственным документом, и государству ее не предъявляй. Но такой порядок работает опять-таки на капиталиста трижды — первое, это позволяет ему с твоего безропотного согласия эксплуатировать тебя под самую завязку, второе, коль ты будешь держаться за работу для своей будущей пенсии, он будет без страха манипулировать твоей зарплатой по своему усмотрению, с выгодой для себя, конечно, и третье, он освобождается от отчислений в пенсионный фонд вместе со своим буржуазным государством. Правда, этот порядок пока еще не оформлен Законом, но, по всему видно, к тому идет. Ведь не зря телевидение и радио вместе с газетами запугивают всех постарением населения до того, что некому будет работать на пенсионеров… Но мы у себя Трудовую книжку с почета и значения не снимем до победного конца, когда вернем ей государственное значение и право, — она не дала Петру возможности ни ответить, ни спросить, а быстро шагнула за стол и взялась за телефон, стала набирать номер и сказала:

— Здравствуй, Михаил Александрович!.. Нет, о деле я: у тебя на школьном дворе гараж свободен?.. А освободить трудно?.. Да вот машиной обзавелась… Подарили мои работники, вернее, один у нас завелся такой богач. Приходи, увидишь и даже прокатишься, — говорила она весело, шутливо и потом с близкой доброжелательностью пояснила Петру:

— Это мой муж Михаил Александрович Краснов, директор школы, у него в школе есть производственная мастерская, а при ней гаражный бокс для грузовой машины. Там и поставим нашу лайбу на некоторое время, пока разбогатеем, — надежное место с точки зрения охраны. Вообще-то у нас есть наш товарный склад, там можно поставить и машину, но будет далеко за ней ездить, это на окраине города, где были торговые базы, мы купили их, а такая технологическая машина должна быть постоянно под руками.

Все это удовлетворило Петра, как нельзя лучше, и он предложил дальше:

— Теперь уж надо машину зарегистрировать в автоинспекции, получить техпаспорт, номер. С этим делом, видно, будет канитель.

— Да?.. Я как-то о регистрации не подумала… Но канители надо избежать, — и, не откладывая, опять взялась за телефон, полистала свою записную книжечку и набрала номер, и Петр стал свидетелем такого разговора:

— Это ГАИ? А капитана Глушенкова можно?.. Знакомая… хорошая знакомая. — Здравствуй, Роберт Борисович, Краснова Галина Сидоровна побеспокоила, да, бывшая соседка… — и дальше пошли любезные расспросы о жизни, о жене, детях, об успехах по службе, о происшествиях и автоавариях на дорогах, угонах машин, сочувствие по случаям трудностей и опасностей в работе гаишников, потом в некотором похвальном тоне: — Читала о твоем героическом поступке при задержании бандитов, поздравляю тебя. Хотя не знаю, можно ли поздравлять со встречей с опасностью?.. С победой можно… Поздравляю, стало быть, с победой, желаю таких же успехов в дальнейшем… Ну, и ты меня поздравь с приобретением автомашины… Нет, грузовой для магазина. Не новая, но восстановленная, как новая… Да, документы передачи есть… А нельзя, чтобы посмотреть ее на месте… обязательно в инспекцию? Хорошо, завтра утром, чтобы без ожиданий, будешь на месте? Договорились… — и пояснила Петру: — Знакомый парень, когда-то жили по соседству на одной площадке, до сих пор на ты, — и дала поручение Крепаковой Зое Митрофановне, товароведу: — Завтра поедем регистрировать машину, приготовь пакетик, чтобы, как говорит Петр Агеевич, меньше канители было.

— Понятно, — сказала Зоя Сергеевна. — Сколько?

— Да не лимон, конечно, а простой пакет угощений для мужика с подчиненным, две бутылки и хорошую закусь, поувесистей, на вес ведь будут определять, но и не очень, чтобы в глаза не бросалось и по весу и по наглядности, придется с пакетом оставлять.

— Хорошо, Галина Сидоровна, я поняла; попривлекательнее и подешевле, можно идти?

Заметив на лице Петра выражение недоумения и даже тень протеста, Галина Сидоровна, как бы поясняя и извиняясь, сказала:

— Понимаете, Петр Агеевич, какое дело… Словом, вы заметили, наверно, что я разговаривала с инспектором весело, немного наигранно и льстиво и, конечно, неискренно, но сознательно, а в душе у меня в это же время бушевал протест и злость кипела, проклятие вопило, короче, во всем моем существе велась борьба, но я, чувствуя это состояние протеста, сдаюсь все же под напором обстоятельств, — она отвернулась, чтобы, очевидно, преодолеть свое негодование, привести себя в душевное равновесие и скрыть от Петра Агеевича свое неумение играть роль артистки до конца, но затем, встряхнув головой, слегка надорванным голосом проговорила далее:

— Я до дрожи в сердце противница всяких подарочных подношений, благодарностей, взяток, другого рода презентов людям, несущим службу, считаю все это аморальным, но дело в том, что такую жизнь нам навязали, такой введен порядок взаимных связей при решении самых простых, повседневных деловых вопросов, такой образ мышления внедрен, что по-другому нельзя, это стало стандартом понятий и убеждений при совершении коммерческих и даже государственных сделок. Такова ядовитая окраска буржуазно-либеральной демократии, которую нам прививают насильственным образом. Вот так знамя буржуазной демократии превратилось в отвратительный жупел, под сенью которого утвердился порядок вымогательства презентов, взяток, благодарностей, даже обещаний не поддерживать коммунистов, все это объединяется общим знаменателем — коррупцией, а в философско-психологическом понимании — коррозией нравственно-морального здоровья общества… Так что не осуждайте меня, Петр Агеевич, — в таком обществе мы теперь живем, а для его изменения нам нужна борьба, а пока… — она горько улыбнулась, пошевелила своими округлыми плечами, словно освобождаясь от лежавшей на них тяжести, помолчала, разглядывая свои бумаги на столе.

Петр слушал директрису, вникал в ее слова, понимал ее и как-то уже по-дружески близко сочувствовал ей, но по своей натуре, по своему еще удержавшемуся рабочему характеру не мог принять ни нынешнего строя жизни, ни ее демократических порядков, поставивших честных рабочих людей в унизительное положение, когда даже ради общего, полезного и необходимого дела надо думать об обязательной подарочной благодарности за то, что кто-то должен исполнить свой служебный долг и дать формальную санкцию или поставить маркировочное клеймо на встроенность в общий производственный процесс. Вот так капиталистическое общество превращает своих членов в промаркированных клеймом взяточничества.

Разом с этим Петр чувствовал к Галине Сидоровне благодарность за ее доверие к нему, за то, что она в чем-то открылась перед ним, и ответил:

— Как я вас могу осуждать, Галина Сидоровна? Ведь вы же для общей нашей пользы… Я с трудом, правда, начинаю понимать своим рабочим рассудком, что мы сами получили такое государство, у которого надо все или вырывать силой или выкупать. А кто представляет это государство — или президент, или инспектор — это детали.

Директриса весело и громко расхохоталась. В это время в дверь с наружи постучали, и тотчас дверь открылась, в ней встал мужчина лет сорока, довольно плотный, ладно, по-спортивному сложенный, с седеющей головой, с добродушным, слегка скуластым лицом, с улыбчивыми карими глазами. Он открыл для себя дверь, не дожидаясь разрешения, и сказал:

— Здравствуйте, я без позволения вошел, кажется, в неподходящий момент, но я по приглашению.

Галина Сидоровна только выпрямилась за столом и произнесла, продолжая смеяться:

— Как раз в самый подходящий момент, Михаил Александрович… Это мой муж, а это — Петр Агеевич, наш шофер, будьте знакомы.

— Здравствуйте, Петр Агеевич, очень приятно познакомиться, — подал руку Михаил Александрович, всматриваясь в лицо Петра и пожимая его руку. — Постойте, постойте! Мне весьма знакомо ваше лицо, да вы Золотарев Петр! Знатный мастер заводской! Но почему — шофер в магазине? Ах да, понимаю, понимаю: сокращен по сокращению… — он сел рядом, смотрел на Петра прямо, весело, в упор. — За что митинговали, товарищи рабочие, то и получили, — демократия без коммунистов есть, а прав на труд нет.

Галина Сидоровна рассказала, о чем у них только что шел разговор, и пересказала слова Петра о нынешнем государстве Российском, при этом она, держала интонацию с каким-то скрытым намеком. Михаил Александрович повторил слова Петра и тоже весело сказал:

— Правильные слова! И удивительные еще тем, что сказаны рабочим, для которого детали не имеют значения, чтобы это государство скинуть в болото истории, — и вдруг еще раз всмотрелся в Петра и спросил:

— Татьяна Семеновна Золотарева не жена ли вам будет?

— Жена, — поспешно ответил Петр с горделивыми нотками в голосе, угадывая в вопросе Краснова не праздный интерес к Татьяне.

— Я с нею знаком, — сообщил со значением Краснов, — она некоторое время по доброй воле вела факультативный практикум по черчению для наших учащихся… Замечательная женщина, не только прекрасный инженер, но, кажется, врожденный педагог, она тоже без работы?

— Да, она раньше меня сокращена была, — с печалью поведал Петр, — инженеры прежде всех оказались ненужными на заводе.

— Это уж ведомо: когда берутся разрушать, первым делом рушат передовое, прогрессивное, духовно-нравственные крепи, — заметил Краснов.

— Она завтра будет здесь, — сообщила со значительным оттенком в голосе Галина Сидоровна, помня, как они дружески расстались, о чем Михаил Александрович сразу же догадался. — Мы договорились с ней на расписание рекламы. А ты не поможешь нам со своими ребятами по ее чертежам щиты сделать? Ребятам заработок будет. Чем нам кому-то платить, пусть ребята подработают, и практиковать будут на столярном деле.

— С удовольствием ребята возьмутся за такое дело, — подхватил Михаил Александрович. — И с Татьяной Семеновной имею интерес встретиться, в какое время она будет?

Галина Сидоровна подробно рассказала об их с Татьяной Семеновной планах, и Петр с душевным торжеством усадил Михаила Александровича в кабину машины как первого пассажира и повез на школьный двор.

Свет не без добрых людей

В кладовке магазина нашелся подходящий обрезок древесно-стружечной плиты, который как раз сгодился на щит рекламного прейскуранта, и Татьяна Семеновна покрасила его белой эмалью и оставила на просушку в бытовой комнате магазина. Тут ее и нашел директор школы, а директриса магазина вместе с Петром пораньше покатили в автоинспекцию на своей машине.

— Вам муж не сказал о моем желании встретиться с вами? Нет? Возможно, позабыл, возможно, не придал значения… Давайте присядем, впрочем, мы, здесь посторонние люди, выйдем во двор на скамейку, — он мягко взял ее под руку и вывел к скамейке во дворе под кустом сирени, тень от него лежала на стене поблекшим кружевом, иногда она вздрагивала, как легкая занавеска под дыханием ветерка.

— Я хорошо вас помню, Михаил Александрович, по тем случаям, когда вы приводили к нам в КБ учеников, — сказала Татьяна, недоумевая однако, зачем теперь-то она, безработная, понадобилась директору школы во время каникул. — Но после как-то не пришлось встречаться. А муж, наверно, действительно, не придал значения вашим словам.

— Представьте, Татьяна Семеновна, и я вас запомнил по тем занятиям, какие вы увлеченно проводили с нашими ребятами, и по тому интересу, с каким ребята вас слушали, с какой охотой они бежали на ваши занятия, и по тем моим мыслям, какие у меня на ваших занятиях возникали: вот бы такую учительницу заполучить в школу по черчению, или по математике, или по физике, — с воодушевлением проговорил директор школы, он говорил искренне и для Татьяны и для себя, и эта искренность радовала его, он был рад встрече с запомнившемся приятным человеком, от которого веяло обаянием.

— Учительница? Я? — удивилась Татьяна. — Инженер — учительница?

— Чему вы удивляетесь? Я двадцать лет директорствую в школе и хорошего учителя узнаю по походке, — засмеялся Михаил Александрович. — Вы — прекрасный педагог и воспитатель, но не знаете в себе этих способностей, поверьте мне, педагогу с двадцатипятилетним стажем, кандидату педагогических наук.