Галина Сидоровна была опытным торговцем и предвидела увеличение сезонного спроса и потребления сахара и, пользуясь своей машиной и помощью Петра Агеевича, заблаговременно заложила на свои склады достаточно сахара на весь сезон. Но она не стала спекулировать сезонностью спроса, а по существу помогала людям. За эту помощь люди благодарили ее горячими словами и признанием народной заступницей. Такие разговоры исподволь и вела Клава:
— Что-то вы, мамаша, много сахара набираете, смотрите, и не донесете.
— И — и, деточка, так я же из другого, Железнодорожного, района приехала… И стоит за чем приезжать — десять кило я купила, да по четыре рубля на кило меньше рыночного, а меньше нашего магазинного — и того больше. За сороковкой можно приехать?.. А везти — как-нибудь довезу.
— Сколько же варенья будете варить, что так много сахара покупаете? — удивилась Клава, помогая завязывать торбочку и вставить ее в хозяйственную сумку.
— Так я не только для себя, а и для дочки, и для невестки. А для меня одной, действительно, много ль надо?.. Спасибо тебе, молодичка дорогая, за помощь, — и уже отходя, добавила: — А про ваш магазин люди по всему городу говорят: народный, дескать, магазин, благодарственно откликаются… Спасибо вам и до свидания.
Клава посмотрела ей вслед и минуту поразмышляла, кому спасибо оставила покупательница: то ли ей, Клаве, за обслуживание, то ли всему магазину за сороковку?
Дело уже шло к вечеру, в эту пору на рынке палаточная торговля свертывается, и Петр подслушал, не намеренно, конечно, другой разговор:
— Ты, наверно, перепродавать будешь в своей палатке, Матрена? — в полголоса спросила Клава.
Покупательница с лицом, на котором лежало отражение отнюдь не покупательской покорности, посмотрела на Клаву долгим взглядом и тотчас в полголоса проговорила:
— А тебе, подруг, не все равно продавать? А потом — двадцать килограммов я могу взять не по два веса, а по четыре.
— Я не о том, могу отпустить тебе и целый мешок — у нас это не возбраняется. Я о том, что ты ведь сама на рынке продаешь сахар, — высказала свою верную догадку Клава.
Матрена не стала таиться от своей бывшей одноклассницы и доверчиво призналась, правда, со смущенной улыбкой:
— Тебе тут хорошо: ты зарабатываешь до трех тысяч в месяц, а я десять процентов от выручки — 800–900 рублей, тысячи еще ни разу не получила — кругом ведь соперницы, да конкурентницы обступили, так сотня рублей вовсе не помешает.
— А если хозяин уличит? — спросила Клава, улыбаясь.
— На три мешка, что мне дают на день, десять килограмм не выдадут меня, — тихо засмеялась Матрена и на этом распрощалась, чуть сгибаясь под своей ношей.
Когда Петр уже закончил свою работу и стал помогать Клаве загружать ларь, у соседнего хлебного отдела он услышал необычный разговор:
— Деточка, дай мне хоть одну булочку хлебушка в долг — получу пенсию, приду и рассчитаюсь…
Молоденькая продавщица Даша Гладких, в обязанности которой входило только то, что по чекам кассы подавать булки хлеба и батоны, на немудрящей работе приучалась к торговому делу и к обращению с покупателями. Она знала, что работает как стажер под наблюдением сотрудников магазина, и потому была настороже к выполнению внушенных ей правил: магазин — не учреждение милосердных подаяний, он и так до десятой части отдает покупателям из своих средств. Перед необычной просьбой дать товар в долг Даша растерялась и молча, с детской беспомощной улыбкой смотрела на столь же смущенную старушку и, казалось, умоляла не вводить ее во искушение.
Петр с чувством бесконечной горечи минуту-две смотрел на них с некоторой растерянностью. Вот они, старая, немощная женщина, бабушка для Даши, обстоятельствами жизни сброшенная на дно нищенства и голода, поставленная в положение побирушки, но она не просит милостыни, она еще не упала на колени и не крестится ради Христа, она просит в долг с обязательной расплатой, и молодая, здоровая девушка, только что сама избавившаяся от нищенства безработной, а сейчас стоящая у горки булок хлеба, мучительно решала, что ей делать в своей трудной ситуации. Даша, хоть и не была полновластной хозяйкой, но была обладательница бесконечного количества буханочек хлеба и белых булок и могла помочь, выручить старушку. Но между ними была невидимая, но непреодолимая стена — проклятые деньги.
Он видел, как чувство жалости к старушке, которой обязательно надо было покормить внучика, прибежавшего из школы и трясущегося от голода, боролась в душе девушки с чувством строгости перед рабочим долгом. Петр с замиранием сердца ждал исхода этой нравственной борьбы в душе девушки. Про себя он уже решил, что ему делать в этом случае.
Старушке государство не платит пенсию, а девушка не может отпустить без денег хлеб, круг замкнулся. Но ведь речь идет о хлебе, самом насущном продукте человека на каждый божий день! И старушка не отступала и просила, просила:
— Внученька, посочувствуй, хорошая, будь милостивая, мальчонок у меня, внучонок, дочкин сын… он еще не понимает, отчего ему бабушка не дает хлебушка… Дочке уж полгода зарплату не выдают, а зять вовсе безработный, на случайных подработках… Вот я и взяла мальчонку на содержание… А он из школы прибежал, а у бабушки хлебушка нет, чтобы к супчику дать… Смилуйся, дорогая, в долг не на долго, как только пенсию получу, — сразу тебе принесу. А ты запиши куда-нибудь, тетрадку заведи такую…
Даша стояла перед ней, как в воду опущенная, сначала она ярко закраснелась, потом побледнела, на глаза ей навернулись слезы, потом вдруг слезы потекли по щекам. Она быстро отвернулась, схватила с контейнера буханочку хлеба, положила перед старухой на стойку, говоря:
— Не положено, бабушка, нам давать продукты без денег… От себя я вам даю.
— Я знаю, милая, знаю, да я же в долг… Спасибо, внученька, — и медленно пошла от хлебного отдела, не прячась, прижимая буханочку к груди, а люди будут думать, что и она, как все, купила.
Петр Агеевич лихорадочно-поспешно достал кошелек, вынул десятирублевку, шагнул за бабушкой, загородил ей дорогу и протянул десятку:
— Идите, рассчитайтесь с продавщицей и еще буханочку возьмите.
Он со стороны пронаблюдал за старушкой. Та вернулась к кассе, выбила чек и понесла к продавщице. Назад она несла три буханочки, закрыв ими всю грудь, остановилась подле Петра, поклонилась ему и проговорила:
— Спасибо, сынок, дай Бог тебе здоровья… А я обязательно с вами рассчитаюсь, спасибо тебе, — и лицо ее светилось тихой благодарной улыбкой. Кажется, старушка была вознаграждена счастьем за свои страдания.
Петр Агеевич подошел к Даше и ласково сказал ей:
— Молодец ты, Даша.
— За что, Петр Агеевич? — зарделась всем лицом Даша.
— За то, что доброе сердце в себе носишь… А что, действительно нельзя завести такую тетрадку и записывать должников? Бывает ведь у человека безвыходное положение, по себе знаю, когда и хлеба не на что купить.
— Так не заведено такого порядка, Петр Агеевич. Вы поговорите об этом с Галиной Сидоровной. А таких, как эта бабушка очень много.
Пока Петр собирался к директрисе, у него созрел необычный план, он входил в кабинет с определившимся решением, которое и доложил Галине Сидоровне, предварительно рассказав о случае со старушкой. Но о своем предложении сперва умолчал, посчитал, что вернее будет, если что-то будет исходить от директрисы.
— Конечно, я понимаю, какую-то долговую книгу нам не гоже заводить, — неопределенно высказался Петр в заключение своего рассказа, — но что-то придумать надо бы для помощи таким старушкам.
— Что, например? — поспешно и как-то повышенным тоном спросила директриса, внимательно слушавшая рассказ Петра Агеевича.
Ее поспешный и резкий, необычно громко прозвучавший вопрос в первое мгновение смутил Петра Агеевича. Ему показалось, что ее скорый вопрос в резкой форме уже сам по себе отклонял всякое предложение о принятии какой-либо формы вспомоществования при магазине. Эта помощь и так оказывается тем, что в магазине цены ниже, чем на рынке, не говоря о других магазинах, это принуждает ее как директрису постоянно ломать голову над тем, как дополнительно сберечь или дополнительно изыскать каждый рубль.
Но Петр Агеевич уже разбудил в себе природное творческое начало своей натуры и решил действовать до конца. Тем более, он каким-то чутьем уловил, что громкий тон вопроса директрисы был не от несогласия, а, скорее, от незнания того, как вопрос решить, что вызывало в ней раздражающее чувство бессилия, и повышенный тон вопроса как бы подстегивал ее к поиску решения. Он пересел ближе к столу, как бы для доверительного продолжения разговора и сказал:
— А что, если в магазине или при магазине создать кассу взаимопощи? — сказал Петр вроде как для двоих — себя и Галины Сидоровны, вовлекая в обсуждение идеи, хотя такое решение про себя он уже принял, но отдавал его на подтверждение директрисы.
Он, по прежнему опыту своему, превосходно знал, что когда властный человек принимает какое-то решение, то он и ратует за него с твердой установкой и для себя и для других. А подобного опыта на этот счет у Петра Агеевича было достаточно с тех пор, когда он продвигал свои рацпредложения, и, хотя люди не стремились их присваивать, но от соавторства не отрекались, а Петру Агеевичу важно было с их поддержки свою находку пустить в дело.
Галина Сидоровна от вопроса Золотарева отшатнулась к спинке стула, но глаза ее заблестели светом быстрой работы мысли. Петр уловил этот свет и подумал: Это другое дело, значит, предложение принимается. А Галина Сидоровна через минуту спросила:
— Как вы себе мыслите создание этой кассы и ее дальнейшую деятельность?
— Примерно так, — тотчас воскликнул Петр: — организуем сперва своих работников, определим и соберем взносы, скажем, по десятке рублей. Потом вывесим в магазине объявление о приеме в члены кассы покупателей и разъясним, что касса будет оказывать небольшую заемную денежную помощь членам кассы, нуждающимся во временной финансовой поддержке. Проведем собрание членов, примем устав, изберем правление и все другое, что надо.
Галина Сидоровна внимательно выслушала предложение, поняла сразу, что предложение Золотарева кладет начало какому-то важному общественному мероприятию, значение которого она только предчувствует. Касса — это небольшое кооперативное объединение, — уже развертывала ее мысль дальнейшую перспективу простого объединения потребителей. — На ее основе можно вырастить потребительский кооператив… Государственная торговля в городе не предполагала создание торговых кооперативов. Но ведь нынче нет государственной торговли…
— Согласна с вами, только надо этот вопрос хорошо продумать, просчитать. Чтобы избежать каких-либо ляпсусов, давайте посоветуемся с товарищами — вы по своей рабочей линии, я по своей: два ума — хорошо, но коллективно лучше, — улыбнулась директриса, перефразируя народную пословицу и хлопнула в ладошки от какого-то удовольствия.
Петр ехал домой с чувством удовлетворения от сознания того, что жизнь его все более становится участливой и неравнодушной к судьбе окружающих людей, что он все больше находит возможностей чем-то им помогать.
…Предваряя конец повести о Петре Агеевиче Золотареве, простом рабочем человеке, а может, и не таком уж простом человеке, если принять во внимание, что вышел он из Советской страны, где и простой рабочий был не простым человеком, сообщим читателю, что коллектив магазина, поддержав его предложение о создании кассы взаимопомощи, избрал его председателем правления кассы.
На собрании он попытался, было, не объясняя самому себе почему, отговаривается от поручения, так как он все же прикипел к заводскому производству. Но девчата магазина дружно крикнули: