Татьяна Семеновна улыбнулась шутке директора, двумя руками погладила подлокотники кресла, покачиваясь телом назад-вперед, и ответила:
— Если я и могу причислить себя к интеллигенции, так только к инженерно-технической, я — интеллигент рабочих, а интеллигент рабочих, согласитесь, отличается от интеллигента-гуманитария.
— Чем же? — скосил глаза Михаил Александрович.
— Своей технократичностью, — не задумываясь, ответила Татьяна Семеновна как о давно проясненном вопросе.
— Так — отлично! — остался удовлетворенным ее ответом директор. — Надеюсь, что технократия не отрицает значения трудового коллектива в освоении новых технологических процессов и вообще в организации производства?
— Напротив, — живо откликнулась Татьяна Семеновна, — она накладывает особую моральную спайку на производственные взаимоотношения людей. Более того, скажу, что такие коллективные моральные спайки отличают и характеры рабочих, словно накладывая на них электро- или газосварные швы коллективизма, которые сохраняются у них на всю жизнь и наделяют их натуры вроде как врожденным чувством рабочей солидарности.
Заговорив о рабочем коллективизме, Татьяна Семеновна воодушевилась, ее щеки вдруг стали пунцовыми, а глаза загорелись каким-то молодым задорным светом, и она увлеченно стала рассказывать, с какими замечательными трудовыми коллективами ей доводилось работать и как они вместе выполняли производственные планы и решали интересные и важные технические задания, которые были под силу только слаженным, дружным коллективам, а сами государственные, общие задачи становились как бы объединительным ядром коллективной творческой мысли и воли. И все это выплескивалось за ворота завода, и там — на улице, дома, в кинотеатре, в профилактории, на вечернем факультете — над людьми витал дух коллективизма, дух общей заботы, общего коллективного дела.
— И как это было замечательно, какая это была прекрасная жизнь — жизнь с чувством коллектива, где ты была нужна, где тебя ценили, где от тебя чего-то ждали и вознаграждали вниманием и заботой, — закончила она свой вдохновенный рассказ и вдруг отчего-то смутилась, застеснялась, опустила глаза.
Но через минуту подняла голову, и взгляд ее обратился к Михаилу Александровичу с выражением тихой, бессильной печали, а синева глаз ее, казалось, наливалась из бездонной небесной глубины. Она с грустью сказала:
— И все эти величайшие духовные завоевания социалистического общества демократы сожгли в синем пламени либеральных рыночных реформ, где вечным двигателем являются индивидуалистические страсти.
Она замолчала и продолжала смотреть на Михаила Александровича с грустью, в которой тихо и откровенно просвечивалась ее душа.
Михаил Александрович слушал ее страстную речь, глядел в ее синие грустные глаза, угадывал боль ее души и думал: Вырастил вас, дорогая Татьяна Семеновна, трудовой заводской коллектив, зарядил чувством коллективизма, с которым вы живете и сегодня и который будете носить в душе до конца жизни как духовную основу своей натуры. И он с радостью сказал ей:
— Неистребимо у вас чувство коллективизма, Татьяна Семеновна, два года вы не работаете на заводе, а душа ваша там — в коллективе рабочих, выходит, я не ошибся, предлагая вам для оценки свои мысли и наблюдения о детском коллективе.
Она с робким чувством признательности посмотрела на директора, но, сцепив пальцы рук, подняла их к груди и, тихо улыбаясь, сказала:
— Я с удовольствием познакомлюсь с вашими трудами, но боюсь, что не смогу что-то вам посоветовать — нет у меня склонности к теоретическим обобщениям и выводам, — она опустила руки, выпрямилась, словно решаясь на какую-то смелость, и добавила: — А потом, Михаил Александрович, вы уверены, что вашу диссертацию нынче примут к защите на такую социалистическую тему? Ведь тема коллективизма противоречит идеологии нынешних либерал-реформаторов.
— Да, вполне резонное ваше замечание, — откликнулся Михаил Александрович, взял папку со своими заметками на тему о детском чувстве коллективности, поворочал ее в руках с одной стороны на другую и бережно положил перед собой на стол, а не спрятал в дальний ящик ни от себя, ни от людей — мысли о жизни людской с ее главной основой, с ее естественным строем не могут спрятаться в глухой ящик, так как рождаются они, по его убеждению, от чувства души. — Да, верно вы сказали об идеологии либерал-демократов, — повторил он, — они в противопоставление коллективности социалистического общества провозгласили лозунг индивидуализма — заведи свое дело — банковское, спекулятивное, посредническое, воровское, мафиозное, вымогательское, — любое частное дело.
Татьяна Семеновна перехватила его мысль:
— Только не производственное, потому что производственное не заводится, а создается на основе артельно-коллективной организации, где труд кооперируется и как-то, пусть частично, но коллективно контролируется, что частнику невыгодно и накладно.
Он раздумчиво посмотрел на Татьяну Семеновну, согласно покивал головой, продолжил:
— Совершенно вы правы, они боятся, как черт ладана, показа даже маленькой частицы социализма… Но я рассчитываю на здравый смысл научно мыслящих людей. Некоторые из них мне сами рассказывали, например, о том, что в Германии, Франции и других странах классического капитализма пользуются широкой популярностью книги Антона Семеновича Макаренко, этого самозабвенного певца детско-юношеского коллектива как силы и средства воспитания морально-нравственных, основ достойной цельной личности.
— Такая личность не может жить без общественнозначимой идеи, — снова Татьяна Семеновна как бы продолжила высказывание директора, но тут же спохватилась, смутилась, извинилась, и глаза ее заблестели детской невинной синевой.
— Видите, мы уже мыслим в общем ключе, — с довольным, радостным выражением воскликнул Михаил Александрович, поднялся из-за стола перед ней с папкой в руке, говоря с улыбкой:
— Потому читайте мой скромный труд и ищите в нем претворение ваших мыслей в моей идее, — и он громко рассмеялся над своей просьбой. — А когда подойдет пора защиты диссертации, думаю, мне удастся обзавестись не только оппонентами, но и сторонниками, которые помогут мне доказать, что общество в своей воспитательной деятельности не может игнорировать роль коллектива.
Татьяна Семеновна поднялась, взяла папку из руки Михаила Александровича прижала ее к груди, но, оглянувшись вокруг, растерянно сказала:
— У меня нет с собою никакой сумочки, а так я боюсь папку нести, тем более, я хочу побыть на митинге.
— Ну, с этим мы выйдем из положения, — он шагнул за стол, наклонился и достал из тумбы стола небольшую сумку, схожую с портфелем, и сам вложил в нее папку, показал, как ее можно нести, и передал Татьяне Семеновне:
— Вот, пожалуйста, даже на плечо можно повесить.
Татьяна Семеновна взяла сумочку за ручку, помахала ею вроде как для верности, взглянула на Михаила Александровича с улыбкой согласия и обещания исполнить его просьбу — прочесть и оценить его рукопись. Но в тот же момент, как она ощутила в руке вес рукописи, ее охватило чувство ответственности за выполнение просьбы и за качество и цену того, что она должна будет сделать.
Это чувство ответственности вдруг припорхнуло к ней из того времени, когда она работала в конструкторском отделе завода и когда во власти этого чувства совесть ее находилась под постоянным напряжением. Она и сейчас была уверена, что именно то время в какой-то момент сделало ее зрелым человеком и позволило ей глубже осознать то, что чувства ответственности и совести существуют вместе и во взаимной связи. Она думала, что ответственный человек не может быть бессовестным и, напротив, человек с чувством совести обязательно наделен и чувством ответственности.
Но вот сейчас у нее ярко вспыхнула странная мысль. Ей вдруг подумалось о том, что, когда она работала конструктором, ей не надо было выбирать между правильным и неправильным: за нее этот выбор делали объективные непреложные законы математики, физики или химии. А Михаил Александрович неожиданно предложил ей задачу из социальной сферы и просит дать правильный ответ. И какой ответ ее может быть правильный, а какой неправильный в этой социальной сфере, она и сама себе не может сказать. И есть ли здесь непреложный закон, она никогда не задавалась таким вопросом.
Татьяна Семеновна не посмела, однако, спросить об этом Михаила Александровича и, взглянув на него и раз и второй, лишь робко молвила:
— А если я найду в рукописи что-то такое, что, на мой взгляд, по-другому должно толковаться, вы не обидитесь?
Михаил Александрович с восторгом вскинулся, поднял руки вверх и воскликнул:
— Ради Бога, Татьяна Семеновна, это мне будет не только интересно, но будет подкреплять меня в моей позиции при ее защите. Так что вы, пожалуйста, не смущайтесь.
— Постараюсь, — улыбнулась Татьяна Семеновна. — Сроками вы меня не ограничиваете?
— Надеюсь, больше года вам не потребуется, — отшутился Михаил Александрович.
А Татьяну Семеновну он уже узнал как человека обязательного, требовательного к себе и нравственно подготовленного к выполнению высоких требований, поэтому он не посмел указать какой-то срок на исполнение своей просьбы. Он был уверен, что любой срок ею будет перевыполнен. Иметь в своем деле рядом такого человека — большой подарок жизни. А может, это вознаграждение за умение распознавать людей? И, как бы завершая тему разговора, спросил:
— Так вы пойдете на митинг?
— Да, мне очень необходимо.
— Тогда пойдемте вместе, мне тоже надо поприсутствовать, — потом, отойдя к столу, сказал: — Сегодня мы не только будем бороться за спасение больницы, но должны услышать и увидеть, как просыпается классовая идеология рабочих нашего города, и другое — как спадает с глаз пелена мещанского заблуждения у нашей интеллигенции. Так что идемте на митинг — там будет что почерпнуть для дальнейших размышлений.
В то же раннее утро, до начала работы, в гастрономе Галины Сидоровны при закрытых еще дверях так же шел разговор об участии в митинге. Продавцы магазина формально не имели прямого отношения ни к заводской больнице, ни к заводу, но трудящиеся на заводе рабочие и трудившиеся на нем безработные и пенсионеры составляют основную массу покупателей магазина и окружили и наполнили его своей, заводской рабочей атмосферой, так что этот магазин по праву слывет рабочим магазином, а работники его причисляют себя к заводчанам и считают себя обязанными откликаться на заводские события.
И сегодня, по заведенному порядку, вроде как для морально-духовной зарядки, все собрались в зале кафе. Здесь уже скопилось кухонное тепло, и окна, поутру смотревшие на затененную сторону, успели запотеть и туманились сквозь тюлевые шторы.
Петр Агеевич стоял у двери, доставая головой притолоку, смотрел на запотевшие окна, слушал спокойный, негромкий разговор по производственным делам, а прислушивался к своему внутреннему ощущению какой-то странной тишины. Это ощущение росло, набухало в его груди и, казалось, должно было взорваться призывным криком: Надо сегодня говорить о митинге.
Но Галина Сидоровна, словно угадав его состояние, предупредила его. Закончив с предстоящими производственными делами, она сказала:
— Как я вас поняла, все вы имеете желание принять участив в митинге, так? — и услышав очень дружный ответ об общем желании сходить на митинг, тут же поощрительно распорядилась: — Очень хорошо, что мы дружно и согласно откликаемся на намерение рабочих завода побороться за себя, а за одно и за нас. Мы собирали подписи под обращением медиков, этим подали пример солидарности, а может, подталкивали рабочих на этот митинг. Значит, и поучаствовать в митинге нам очень личит. Мы сегодня должны будем увидеть, как общая борьба за всех оборачивается борьбой за жизнь каждого.
Она на секунду остановилась, быстрым взглядом окинула всех женщин, вскользь коснулась этим взглядом и Петра Агеевича. И он тотчас почувствовал, как набухавший в нем пузырь напряженной взрывной тишины, будто проткнутый словами Галины Сидоровны, в миг испустил дух, и Петр Агеевич подумал: Вон, какая вы, Галина Сидоровна, — не сразу себя открываете, а вслух поддержал директрису:
— Это здорово и правильно будет, ежели все, вместе с рабочим классом, народную спайку составим — крепче слитность будет, попробуй, раздроби ее!
На него все дружно и согласно посмотрели, но Галина Сидоровна продолжила:
— Не исключено, что вокруг митинга все может быть. Демократы по-своему воспримут массовый рабочий митинг, а дружки директора и провокацию какую-нибудь подстроить могут. Ко всему надо быть готовыми. В таких случаях объектами провокаций всегда становятся магазины. Наш магазин как раз для этого является подходящим объектом. Значит, нам надо принять все меры охраны. Придется на время митинга магазин закрыть на санитарный час, оставить по одному человеку от каждого отдела на охрану — сами выделите таких девчат. Возглавит охрану Аксана Герасимовна…