При этой мысли он отвернулся от окна, вскользь глянул на главного инженера и, скорее для себя, чем для него, проговорил:
— Однако, что же сейчас нам делать?
— У нас один вариант — выйти на митинг, — с улыбкой предложил главный инженер, трогая свои рыжеватые усики, — этим мы разоружим митингующих и собьем накал страстей, — но при себе он оставил секрет, как он решил разоружить митингующих.
И директор этого не заметил, он доверял главинжу на слово, но у него тоже тайной блеснули глаза, главные руководители завода, встревоженные массовым митингом, друг перед другом играли в кошки-мышки.
Митинг — урок
Для собравшихся людей перед проходными грозный рев заводского гудка был неожиданным. Многотысячная толпа, сжатая в плотную человеческую массу, вздрогнула всем своим многолюдным телом и затихла в ожидании. Не зная, для чего предназначался сигнал гудка, толпа качнулась и вплотную подвинулась к машинам сжатой жарко дышащей стеной.
Но люди тотчас успокоились, видя вышедших из проходных Костырина Андрея Федоровича, Полехина Мартына Григорьевича, Полейкина Кирилла Сафроновича, выносившего Знамя Сергутина Николая Кирилловича — все члены партбюро — и еще троих незнакомых Петру Агеевичу рабочих. Костырин подал знак главврачу и Золотареву, и все стали подниматься по приставным ступенькам в кузов машины. Петр Агеевич стал расчехлять Знамя, и в этот момент его тронули за плечо. Петр оглянулся: перед ним стоял рослый, спортсменистый парень. Петр тотчас узнал его, это был Андрей Гаврилин, соученик и друг его дочери Кати. Петр удивленно воскликнул:
— Андрюша? Ты что?
— Я хочу вместе с вами и хочу выступить… Вы доверьте мне, я не подведу, — зардевшийся лицом и смущенно блестя глазами, сказал торопливо Андрей.
— Да, да! Это очень хорошо и очень верно, дружок! — с радостью воскликнул Петр Агеевич. — Пойдем со мной.
Они со Знаменем поднялись на машину, и Петр Агеевич представил Андрея Костырину и Полехину, говоря:
— Вот Андрей Гаврилин — знакомый мой, желает вместе со мной постоять под Знаменем и выступить, если будут выступления.
Костырин и Полехин горячо и доверчиво пожали Андрею руку, и с дружеской улыбкой Полехин сказал:
— Мы доверяем Петру Агеевичу, а значит, и вам, товарищ Гаврилин, и приветствуем ваш мужественный поступок, он верный, такой ваш поступок, становитесь под наше Знамя.
Петр Агеевич подошел к борту машины, держа Знамя в левой руке, чтобы дать возможность Андрею встать с другой стороны, и Андрей встал с другой стороны Знамени и взял древко правой рукой. Все другие встали вправо от Знамени.
Тем временем гудок завода умолк, обрушив на головы людей напряженную, тяжелую тишину. Но вот со двора завода с последним вздохом гудка послышался шорох множества человеческих шагов и голосов, к воротам со стороны двора придвинулась плотная и еще горячая толпа рабочих. А за спинами остались вдруг замершие цеха с их на время замолкнувшими станками, конвейерами, кранами, прессами, моторами. Площадь перед проходными разразилась бурей дружных и радостных приветственных аплодисментов, громких возгласов, такими же дружными аплодисментами и криками ура ответил заводской двор.
Андрей Гаврилин, взволнованный и напряженный, с пылающими по-юношески щеками, с жарко блестящими глазами, взглянул на Петра Агеевича, и тот понимающе, сменив руку на древке Знамени, молча обнял Андрея за плечи, и никаких слов при этом не требовалось, а они, слова, вероятно, не смогли бы измерить силу этого момента душевного единения людей, и Андрей впервые в жизни своим молодым сердцем почувствовал великую мощь рабочей организации и был счастлив своей причастностью к этой мощи рабочего объединения, способного претворить в жизнь величайшие свершения. Он крепче сжал пальцами своей уже трудовой руки древко Знамени и строго замер под его бордовым горячим бархатом, перед многотысячным блеском глаз возбужденных людей.
Вставший у микрофона Костырин громко произнес:
— Товарищи!
Это слово, повторенное и усиленное громкоговорителями, как эхо, впервые за десять лет прозвучавшее на этой площади, как призывный набат, заставило людей вздрогнуть и оживиться.
У Петра Агеевича это слово, свободно и вдохновенно произнесенное на заводской площади, где оно было как бы под негласным запретом или как бы стало неуместным вОТ уже на протяжении десяти лет, сильно толкнулось не только в сердце, но и в сознание, которое тотчас воспламенилось мыслью, что вместе со словом товарищ стало запретным и слово социализм. Слово товарищ венчало, социализм, как венец равенства и свободы на труд и на благо жизни. Враги социализма тщатся внушить, что к социализму возврата нет, значит, нет возврата и к слову товарищ. Но закоснелым либерал-демократам и их тупоумным идеологам невдомек, что социализм — общество, шагающее из будущего, и его венец слово товарищи — тоже из будущего. А что будущее, сменяющее устаревшее, может остановить?
Под влиянием этой мысли Петр Агеевич ощутил, что вся его фигура пошла как бы в рост, что он словно возвысился над сумеречной простертостью нынешней жизни. Он взглянул на Андрея, увидел пламенеющее воодушевлением лицо и порадовался за молодого друга, а теперь он стал другом не только его дочери, но и его.
— Товарищи! — повторил Костырин вдохновенное слово, — Мне, бывшему инженеру завода, проработавшему вместе с вами более полутора десятка лет и выброшенному тоже вместе с вами за эти ворота, моими и вашими товарищами поручено открыть наш митинг. Митинг собрался по инициативе и по призыву работников заводской больницы для коллективной защиты нашей больницы от закрытия и разорения. Нынче некому в государстве побеспокоиться о нашем здоровье кроме нас самих. Так надо спасти нашу больницу, чтобы можно было хотя бы подлечиться от недугов, которыми нас награждает государство во главе с антинародным правительством и президентом. По этому поводу предоставим возможность высказаться главному врачу больницы Корневому Юрию Ильичу.
Главврач придвинулся к микрофону, взял обеими руками стойку, но, вдруг осознав значение собравшегося моря людей, заволновался. От волнения спазмы перехватили ему горло, и он никак не мог произнести первое слово. В толпе заметили его волнение и затруднение с началом речи, зааплодировали и закричали: Говори, Юрий Ильич! Не робей, мы поддержим!
— Волнуется главный врач, — шепнул Петр Агеевич Андрею, — на операциях не волнуется, а тут заволновался… Что значит на людях — и хирург стушуется.
Наконец, Корневой справился с волнением и вместе со спазмой решительно выбросил первые слова своего обращения к тысячеголовой толпе:
— Дорогие товарищи, уважаемые наши пациенты! Мы, работники заводской больницы, которые присутствуют здесь почти в полном составе, очень вам благодарны за то, что вы откликнулись на наш призыв о защите больницы и пришли сюда. Давайте вместе — мы, работники больницы, и вы, ее пациенты, отстоим нашу больницу от ликвидации.
— Отстоим! Не уйдем отсюда, пока не получим решения за больницу. Не дадим закрыть и разорить! — откликнулась многотысячными возгласами толпа.
Юрий Ильич взял себя в руки, заговорил своим обычный докторским внушающим тоном. Толпа плотнее подвинулась к нему могуче дышащим тысячеголовым телом и смотрела на него решительными, преданными глазами, как на бескорыстного избавителя от смертельных опасностей. И в тот же момент, как он заговорил с рабочими, он одновременно еще раз представил себе как много своих духовных и физических сил потратил в борьбе по спасению больницы, пережил несчетное количество нервных потрясений из-за искусственных трудностей в спасении жизни больным и покалеченным людям — рабочим завода. По долгу своего призвания и врачебной совести он боролся за спасение жизни каждого человека в невероятно тяжелых условиях, намеренно, с умыслом созданных нечестными, корыстолюбивыми людьми. Его до боли в сердце угнетало то, что он видел вокруг себя вдруг появившееся полнейшее пренебрежение к тяготам больных, обездоленных, порой обреченных не только по злой воле директора завода, но и тех злонамеренных людей, которые враз, как по дуновению тлетворного болотного воздуха, породили таких отвратительных людям типов, как их директор.
И он кожей почувствовал всю ужасную правду атмосферы либерально-рыночного режима, скрывающего от людей труда свою классово-капиталистическую сущность. И сейчас свет увиденной им правды привел все его существо в трепетное волнение. Его охватило желание зажечь светом этой правды стоящих перед ним людей.
— Уважаемые мои друзья! — выдохнул он слова с искренним чувством доверия, заряжая и себя новой силой веры. — Вы строили нашу больницу, а потом все последующие годы именно вы своим трудом содержали ее в наипрекраснейшем состоянии. А мы, медработники, завоевали ей ваше уважение и славу на всю область как лучшей больницы.
— Верно говорит Юрий Ильич, — выкрикнул мужской голос.
— Мы построили не только больницу, а и завод, и все, что видно кругом, — уточнил другой голос.
— Справедливо вы говорите, товарищи, — отвечал главврач. — Мы все вместе выстроили жилые и родильные дома, заводы и Дворцы культуры, а в целом мы построили для себя общество правомерной, достойной людям труда жизни, основой которой была общественная собственность, а высшей ценностью в ней была жизнь каждого человека.
Юрий Ильич, проводивший свою деятельность большей частью у операционного стола и привыкший больше к коротким репликам и командам, задохнулся от волнительной речи, на минуту умолкнул, протяжно вздохнул, окинул глазами сгрудившуюся вокруг толпу и, удостоверившись, что его слушают, более уверенно продолжил:
— Но вот в Россию явилось иудино племя, которое, видать, по указке мирового империализма задалось целью свести со света за двадцать пять-тридцать лет российский народ со стапятидесяти миллионов человек до пятидесяти миллионов, то есть уменьшить нас, русских людей, на две трети. И эту задачу иудино племя демократов-либералов решает ускоренными темпами, сводя в могилу ежегодно по миллиону и более человек различными способами, вплоть до низведения человеческого генофонда. А уничтожат русский народ, — исчезнет и весь славянский род — светоч междурубежья Запада от Востока. В ряду этого иудиного племени старательно, даже очень старательно шагает наш директор, ибо, чем можно объяснить полное забвение, даже игнорирование на заводе дела техники безопасности и охраны здоровья, закрытие доставшихся от советского времени оздоровительных для рабочих профилакториев, домов отдыха, молодежных туристических баз, детских лагерей и вообще ликвидацию всех санитарно-профилактических мер на предприятии. И вот под конец добрался до больницы, которую ликвидирует прямо-таки выморочным образом. Все это вызвало в нашем микрорайоне увеличение в три раза заболеваний, и в два раза увеличилась смертность. Вот мы, работники больницы, и решили обратиться к вам, чтобы общими усилиями остановить директора. Хоть на последнем этапе разрушения советского комплекса здравоохранения, охраны вашего здоровья и спасения сотен ваших жизней не позволим ему закрыть больницу, ликвидировать замечательный лечебный комплекс, что он задумал под предлогом недостатка денежных средств. Злонамеренный замысел его проявляется и в том, что он не желает спасти больницу путем передачи ее городским органам здравоохранения. Они согласны принять и сохранить больницу для нас с вами. Но в этом надо заставить директора подчиниться воле рабочих. Сделать это мы сможем все вместе, общими силами… Сегодня, вот здесь на многотысячном митинге! Сегодня — или никогда! Просрочка времени — смерти подобна! И для больницы, и для нас… Так давайте же образумимся, возьмемся за ум, остановим процесс самоумерщвления, через наше слабоумие, слабоволие, позволяющие директору-капиталисту нас заживо в землю вгонять. Так давайте же встанем стеной непреодолимой и скажем свое рабочее слово: Нет! Довольно! Не позволим нас заживо в гроб класть!
Он видел, что перед ним были хмурые, озадаченные лица, но глаза светились блеском решительности и мужества, и понял, что своей речью он разбудил людей и подготовил их к стремлению добиться победы, и почувствовал себя человеком, поднявшим факел, освещающий правду и смысл их борьбы. И, воспламенившись этим чувством, он подтолкнул себя вверх и патетически добавил:
— Приспело время, товарищи, нам понять, что только мы сами себе можем помочь, только сами себя можем защитить от домогательств таких владельцев частного капитала, как наш директор. Обманом и ложью они в одночасье прибрали к своим рукам все богатства страны, созданные нашими рабочими руками и талантом, и превратили в свой капитал — орудие власти над нами и, вместо благодарности, поручили демократам объявить рабочих, крестьян и трудовую интеллигенцию иждивенцами, лодырями и приживалками государства и частного капитала. Так время нам сказать во всеуслышание, что всему голова — труд и что он есть всему хозяин и всему владыка, и встать на свою защиту по принципу: один за всех, все за одного, только так мы победим — все за одного!
Ему шумно аплодировали, одобряли возгласами, а из рядов стоящих ближе к машине он услышал голоса:
— Вот — мы их выкормили и продолжаем кормить, а они нас — иждивенцы, дармоеды, вроде как тунеядцы.
— Они нас ободрали, как липку, а нам — суму нищего.
— Это чтобы к ним на поклон за ради Христа.
— Директора сюда! — раздался громкий крик.
— Давайте директора! Делегацию к нему — вытащить на народ.
— Золотарева, Петра Агеевича с товарищами послать вытащить сюда директора!
— Правильно! Тащи к нам директора для ответа на разбор, Петр Агеевич, — предложение поддержалось аплодисментами окружающих людей.
Петр Агеевич внимательно слушал главврача и не только соглашался с ним, но слагал и себе речь в поддержку сказанного Юрием Ильичем. Одновременно он высматривал в толпе жену, не сомневаясь, что его Таня должна быть в этой массе людей. И он, действительно, нашел ее на правой стороне аллеи вблизи от машины.
Она стояла вместе с директором своей школы в окружении работников магазина во главе с Галиной Сидоровной, и он ко всем им почувствовал теплое волнение в сердце. Он внимательно смотрел на Татьяну и словно вызвал ее встречный взгляд. Он покачал ей Знаменем, а она ответила ему коротким взмахом руки. Она давно ждала его встречного взгляда и сейчас ответила ему одобрением и поддержкой.
Голос, обращенный к нему из толпы, прозвучал для него негаданно, он вздрогнул от неожиданности, тотчас оглянулся на Полехина и Костырина. Те кивнули ему вроде как о своем согласии, но в это время со двора, из-за ворот, послышались выкрики: