— Но как, Мартын Григорьевич, с камнем и палкой в руках? — раздался наполненный отчаянием мужской голос.
Мартын Григорьевич, не прерывая своей речи, тут же ответил на услышанный вопрос: — Зачем же с камнем и палкой? Демократы еще не все у нас отняли, они оставили нам призрак своей демократии. Этим призраком нам и надо воспользоваться, превратив демократию из призрака в реальность как оружие трудового народа, — это выборы в Госдуму, но особенно — выборы президента. Нам нужен наш президент из коммунистов. Изберем такого, а потом поддержим его — вот и может быть наша победа.
— Вряд ли, Мартын Григорьевич, — не дадут нам такую возможность.
— А мы еще не пробовали. Наш сегодняшний митинг — первая атака, с которой начинаем генеральное сражение. Не получится одно — испытаем другое. Но надо бороться всем народом, так как под лежачий камень вода не течет… Дальше хочу несколько слов сказать о положении на заводе… Мертвое дело у нас на заводе. Похоже на то, что он, как тяжело больной, уже лег на лавку и сложил на себе руки.
Полехин привел убийственные цифры и факты немощности и разорения завода и затухания производства, но затем подбодрил людей, особенно тех, что стояли во дворе завода. Он рассказал об успешной личной поездке в Белоруссию, на автомобильный и тракторный завод, на Гомсельмаш, откуда привез несколько контрактов на кооперативные заказы.
— Другие наши товарищи, — продолжил он, — побывали у потребителей в России и тоже привезли несколько заказов на остаток текущего года и на будущий год, так что если не заартачится наш генеральный, перспектива приоткрылась, особенно обнадежила Белоруссия. Но наш генеральный непредсказуемый, как ветер мая, и не понять его, чего он хочет: или того, чтобы завод поднялся и заработал, хоть на ту силу, что еще осталась, или он мыслит до конца обанкротить, добить, а остатки продать. В общем, я предсказываю, что нам предстоит борьба с ним, подобная сегодняшней, только подписывать он должен будет свой отказ от директорства, как приговор самому себе.
— Правильно будет! — раздалось несколько голосов и спереди и сзади. — Кончать надо с ним — зажрался!.. Никчемный директор!.. Для себя он не дурак!
— Вообще, что я скажу вам, коль выкликнули меня? Под крики демократов профукали мы все вместе и победу социалистической революции, и Советскую власть, и Советский Союз, и Россию, и заводы, и землю, и волю! А чего хотели? Вроде как демократии нам не хватало. Это нам-то, трудовому народу, у которого были все права? Демократам, действительно, не хватало права на демократическое хапанье от народного добра и труда. И оказалось, что мы, трудящиеся, дали хапугам от буржуазии свободу для частной наживы личного капитала, свободу для эксплуатации самих же трудящихся. А трудящимся — кукиш в масле оставили! Парадокс? Дальше некуда, такого в истории еще не было. Да, были противоречия в обществе. Но это были противоречия — между производством и управлением, между потреблением и распределением, но эти противоречия были легко устранимы без потрясений и нищеты. Теперь мы получили классовые противоречия между эксплуататорами и эксплуатируемыми, между трудом и капиталом. Не было у нас задачи революции, теперь мы такую задачу получили. Другой вопрос, как мы ее будем решать, но решать придется — жизнь к этому нас толкает. Мы, коммунисты, говорим, что в нынешнюю эпоху радикальные изменения в обществе необходимы и неизбежны, то есть, необходим возврат к общественной собственности. Но сделать этот возврат должно мирным путем, и мы указываем, как это сделать. Для начала мы не дадим спуску капиталистам — критикуем их режим, может быть, они образумятся, поймут неотвратимость такого хода развития…
— Ну, Мартын Григорьевич! Чего захотел: купцы в старой России, если рассыпали свою щедрость, — так копеечной мелочью. А нынче у магнатов сейфы с толстыми стальными стенами, через них не слышат стонов людских. Президента всем народом критикуем — здорово он образумился? — прозвучало ироническое замечание Полехину, а другой голос добавил:
— Он-то, Ельцин, пушками танковыми и создал капитализм — раздал государственную собственность в косматые руки… Теперь ты хочешь, чтобы все добровольно назад вернули?
По толпе прошел веселый шум, волной прокатилось нетерпеливое движение, похожее на волну морского прибоя, похожее на нетерпеливую поддержку возражений высказываниям Полехина.
— И все-таки, все-таки, других решений, дорогие мои друзья, пока не может быть: силы мы свои рассыпали вроде как за расхватом той самой купеческой мелочи. Демократы, которые быстро перерядились в халаты либерал-демократов, обвиняют нас за критику, а на самом деле требуют: и о том молчи, и о другом молчи, то есть смирись и терпи. И устами президента даже лозунги выбросили о терпении и примирении. А за этим стоит тайное и явное вымогательство — раскошеливайся, народ русский, и на своего капиталиста и на западного. Дескать, сам свои вопросы решай: нечего жрать — ищи, не во что детей обуть, одеть — ищи, негде жить — ищи, не на что детей учить — ищи, не на что лечиться — подыхай! Человек труда все это может находить только трудом своим, но и трудиться по-настоящему гарантий не имеет. В свое время народ советский для своего социально-экономического и политического обеспечения создал народное государство и все необходимое через государство находил и жил в покое. Но вот в результате контрреволюционного переворота и проведения буржуазных реформ вместе с нашей народной собственностью у нас отобрали и наше общинное государство, а вместо него либерал-демократы создали государство для буржуазии. Это государство отошло от трудового народа в сторону частного капитала и внушает людям труда решать свои социально-экономические проблемы без государства самостоятельно. Вот мы и поставлены перед фактом, искать формы борьбы за свои права. Тут меня поправили за слово критикуем. Правильно поправили. Но критика — это начальный подступ к другим формам и методом борьбы. Мы не станем просто так кричать: долой и баста! Мы объясним, почему — долой, объясним, и куда надо идти, и объясним, что надо идти к национализации частной собственности на средства производства, к установлению общественной собственности, к возврату народу его общенародной собственности, которая в корне пресекает эксплуатацию работника, обеспечивает трудовым людям экономическую независимость, а значит — личную свободу. Человек труда зависим только от своего труда, а доходы от общественного труда обеспечивают ему и все социальные блага, что мы в советское время и имели. Это и есть социализм — наш общий труд на наше общее благополучие. Вот что после критики или в ходе ее мы скажем и доведем до сведения, что за это будем бороться. Бороться до нашей победы! И все мы должны понять, что это есть наш рабочий удел — бороться за наши права и свободу. Судьба нам такая Богом дана — бороться, и в молитвах Богу это наше предназначение оправдывается.
Толпа безмолвствовала, но глаза людей светились воодушевлением.
Митинг встряхнул души
Полехин умолк и чуть отступил от микрофона, но было непонятно, кончил ли он свою речь, которую так странно прервал. И Костырин еще не объявил об окончании митинга, а Полейкин Кирилл широко шагнул к Золотареву и забрал из его рук Знамя, быстро свернул его, ловко натянул на него чехол и спрыгнул с машины. Запеленатое Знамя, колыхаясь над головами, поплыло, как поплавок, во двор завода, и там вся масса рабочих вместе со Знаменем отступила вглубь заводского двора.
— Куда понесут Знамя? — спросил Андрей Петра Агеевича.
— Спрячут на заводе… Считается, пока Знамя на заводе и под охраной рабочих, завод будет жить, — пояснил Петр Агеевич с явной гордостью за своих товарищей.
А Андрей тут же вспомнил из прочитанного, как во время войны бойцы берегли знамена своих полков как символы воинской чести и непобедимости патриотического духа, и поверил, что рабочие под своим Знаменем смогут уберечь свой завод от окончательного разорения. А их решимость к тому только что была проявлена и прозвучала призывом в речи Полехина. И он сегодня постоял под заводским Знаменем, как под символом решительности в борьбе, и был рад чувству единения и пламенности в своей душе, которое и после митинга не торопилось угасать и отыскало свой уголок в сердце, чтобы и в дальнейшем пламенить молодую кровь.
Участники митинга, крепко сгрудившиеся в плотную толпу, не в раз расшевелились, чтобы расходиться. Люди лишь задвигались на месте, топтались и дружески толкались, не в силах развернуться всей массой к улице. Над толпой стоял густо замешанный на коллективном возбуждении говор, звучал веселый смех, то в одном, то в другом месте слышалось одобрительное обсуждение речей выступавших ораторов. Упоминались с похвалой имена и Золотарева и Андрея.
В нерасшатанной еще толпе работников больницы, над которой все еще трепетали красные стяги, сдержанно, но удовлетворенно обсуждалось выступление главврача, к которому прикладывались итоги митинга.
— Давно нам следовало бы вот так поднять людей, — раздался внушительный мужской голос. — Может быть, и мы бы не голодали из-за неоплаты труда, больные не маялись бы без врачебной помощи.
— И не было бы тех смертей, что случились без лечения, — горестно добавил женский голос.
Толпа пошатнулась, стала двигаться всей массой к выходу из аллеи. А по сторонам пошло людское течение группами, они сталкивались и кружились, как в половодье сорванные кочки. Людское движение увлекло за собой и работников больницы. Над их головами, не угасая в свете яркого дня, под легким ветерком все еще колыхались флаги.
К месту митинга собралась большая стая голубей и галок. Птицы кружились над каштанами аллеи, то, приближаясь чуть ли не к самым верхушкам деревьев, то, взмывая ввысь. Птицы будто чувствовали беспокойство людей, собрались в стаю и метались над толпой в тревоге. Лишь небо со своего голубого свода спокойно взирало на землю, собирало в светло-голубой вышине округлые облака и чередой слало их к югу. Облака собирались в темную гряду к южному склону и приостанавливали свой бег, сталкиваясь в сплошную тучу, грозившую подняться в небо.
Стоявшие на машине организаторы митинга, понаблюдали за тем, как медленно расходились митинговавшие безработные, словно нехотя расставались со своей победой, за которой однако еще не вставала заря. Из кузова машины Петр Агеевич и Андрей сходили вместе, держа друг друга под руку, и так еще постояли на земле. К ним протолкалась Татьяна Семеновна, втиснулась меж ними, взяла обоих под руки и повела вслед за толпой, весело спрашивала и сама говорила:
— Здравствуй, Андрюша, молодец, что пришел на митинг… Волновался, наверно, при выступлении? Вы оба волновались, я чувствовала! Конечно, еще бы!.. Первый раз выступать перед такой массой людей. Но речи ваши очень хорошие: взволновали людей своей правдой и смелостью. Речи, идущие от души, в таком случае сами по себе складываются… Когда события жизненные долго обдумываются и сердцем переживаются за беды и боли людские, — она тараторила, подбадривая и успокаивая, взглядывая на их еще взволнованные лица. И ее глаза с глубокой синевой сияли радостью и гордостью. А Петру Агеевичу и Андрею для полноты переживаний и успокоения другой оценки их выступлений и не требовалось.
Татьяна Семеновна стояла в людской массе и слушала их речи слухом и мыслями этой массы трудовых людей и могла дать оценку всему сказанному и всему происшедшему так же, как воспринимали и понимали их участники митинга, стоявшие вокруг нее. Она видела и слышала, что люди воспринимали все сказанное с пониманием и с одобрением. А правда была произнесена смело и с разоблачением тех, кто принес рабочим беду на долгое время, почему и замалчивается и скрывается все, что касается несчастья людей, не только отдельных людей, а всех поголовно людей труда, как будто все они неудачники в жизни.
Когда толпа сдвинулась, до первой в аллее скамейки Татьяна Семеновна предложила:
— Давайте посидим, пока люди пройдут до конца аллеи и разбредутся по улице, — и первая села, притягивая мужчин. — Ну, расскажи, Андрюша, как каникулы проходят, скоро кончаются, отдохнешь ли за лето?.. А наши ребята в деревне у бабушки. Как Павел, Рита?
Андрей был готов поговорить с хорошо знакомыми и, по его мнению, близкими по духу и по положению людьми из одинаковой с ним рабочей и безработной среды. Он охотно и подробно рассказал о себе. Считал, что за лето он отдохнет физически и умственно и будет готов к предстоящему тяжелому учебному году и к тому, что после окончания одиннадцатого класса всем выпускникам школы предстоит еще более трудный год, год проверки на твердость характера и накопленных знаний. А еще выпускники школы будут проверяться самой жизнью, как потоком, в котором предстоит плыть и надо выбрать и берег и пристань, какую уже по настоящему надо выбирать для причаливания. А причалить так надо, чтобы сразу было видно, в какую сторону двинуться по берегу жизни.
Петр Агеевич, выслушав расцвеченную речь Андрея, весело рассмеялся:
— Кудряво сказано, но правильно. Мы верим, что ты с рабочей зоркостью правильно выберешь себе пристань, от которой пойдешь своим курсом.
Андрей без смущения, с юношеской непосредственностью сказал:
— Спасибо, в себе я уверен. Но еще многое будет зависеть от того, что я от нашего времени принакоплю и что положу в заплечный рюкзак, и чем буду пополнять истощающиеся запасы в пути по жизни.
На этот раз рассмеялась Татьяна Семеновна и мягко, по-матерински проговорила:
— И это с пониманием сказано, Андрюша. Но на этот счет еще древние мудрецы пророчили, что не надо отрывать свои корни от материнской почвы.
— Да, я слышал от строителей, что фундамент под новый дом надо закладывать на материнском слое.
— Вот видишь, кое-что и от старших надо собирать и приберегать в своем рюкзаке, — опять заметил Петр Агеевич с дружеской улыбкой.
— А знаете, за этот летний сезон я с отцом уже объездил почти всю область. Мы развозили мелькомбинатовский комбикорм, на что пристроился работать отец и меня в помощники взял. Комбикорм возим заказчикам от торговли, а иногда и сами расторговываем, так я чего только мудрого, и веселого, и горького, и обидного для властей не наслушался. Плюс к тому, что за два месяца я заработал 15 тысяч рублей, я поднакачал себе мускулы и укрепил кости. А мозги во время такой работы всю шелуху выдувают, — рассмеялся над собой Андрей и, покачав от удивления своим словам головой, продолжал отвечать на другие вопросы Татьяны Семеновны.
— Рита у тетки в Таганроге на южном солнце жарится и соленую воду азовскую глотает, скоро, наверно, приедет. Павел у бабушки в деревне от дедушки агрономию и крестьянские мудрости постигает. На прошлой неделе приезжал и останавливался на ночлег не дома, а у меня. С отцом он разорвал окончательно и как с капиталистом, и как с человеком чужого духа. Забрал в школе свои документы для перевода в вашу родную Высокоярскую школу. Он надеется, что там его не будут причислять к буржуйскому отродью и Золотую медаль за честные успехи получит… Я был с ним в Высоком Яре, на школу посмотрел, прикоснулся к социалистической деревне и жизни. Виделся там с вашими ребятами, — ярко покраснел и не признался, что обо всем своем с Катей поговорил, и что Павла с нею свел, тоже умолчал, и что Павел не посмел сказать все о перемене в своей жизни. И о главном для Павла, а может, и для Кати, что Павел решил поступать учиться не в военное училище, а в один из московских вузов, тоже Андрей умолчал, боясь чем-нибудь расстроить родителей Кати, зная их щепетильность в отношениях к детям. Впрочем, родительскую строгость он воспринимал, как необходимое поведение родителей для основы семейной среды.
Прикинув для себя, что ответил на все вопросы Татьяны Семеновны, он скорее вопросительно, чем утвердительно, сказал:
— Ну, я пойду?
— Так нам по дороге, поедемте вместе, — предложила, Татьяна Семеновна.
— Нет, я поеду еще к отцу на работу. Отца на митинг хозяин не пустил. Так и сказал: Мне нужен работник, который не знал бы, что такое митинги, если даже они и в разумных целях кричат. На митингах не о торговых выручках говорят, а нам нужны доходы от моего производства.
Они дружески распрощались и что-то в их прощании было большее, чем от юношеской дружбы детей.
Возбуждение в областной администрации
Весть о многолюдном заводском митинге на Станкомашстрое к концу дня облетела весь город. А молва о победных результатах митинга неожиданно приобрела раскрашенный нарядными красками образ, который вызывал симпатию и чувство удовлетворения: можно, выходит, и народу самому, что надо отобрать, если всем вместе побороться.
В автобусах, в троллейбусах до вечера только и разговоров было, что о митинге на самом большом заводе города. Митинг стал взбодрившим событием для дремотно-равнодушной жизни горожан. Он разбудил задремавшее пролетарское сознание рабочих. Горожанами уточнялись и обсуждались все подробности, хотя мало кто был осведомлен о деталях знаменательного события.
Митинг особенно встряхнул жителей заводского района. Здесь общее настроение сводилось к тому, что рабочие и служащие, даже представители интеллигенции с похвалой поддерживали и одобряли машиностроителей. Во многих высказываниях сквозила некоторая гордость за организованность рабочих. Ощущение было такое, что известие о митинге как о большом городском событии разошлось по городу широкими кругами и обратило чувства и мысли горожан в сторону общественного движения.