— Что? — прошептала Татьяна.
— А ты вроде бы не догадываешься? — усмехнулся покровительственно Петр и посмотрел на ее брата с таким значением — что, смотри-де, сестра твоя или притворяется, что ничего не понимает, или ведет меня к тому, чтобы я сам до конца высказался, и я выскажусь. И он продолжал:
— Из этого вытекает, моя милая, то, что все происходящее вокруг мы должны воспринимать и понимать с точки зрения рабочего класса и трудового крестьянства: и проводимые демократами или либералами (один черт) реформы, и свержение социалистического строя, и устройство капиталистического режима, и разорение и разграбление всего хозяйства страны, накопленного трудом народа, и доведение трудовых людей до обнищания и вымирания, и лишение трудящихся социальных завоеваний, и, более того, подрыва и даже ликвидации материальной базы этих социальных завоеваний — все это надо научиться воспринимать с классовых позиций рабочих. Только тогда станет понятным, а что же нам самим, рабочим, делать. Ну и так далее…
Семен Семенович перехватил мысль Петра и сказал со своей стороны:
— Нам ведь не позволяют задуматься над всем этим. Сейчас ведь под капиталистов делается все: государство и политика со всеми их рычагами. Под капиталистов пишутся и печатаются газеты, журналы, книги, делается кино, и ведутся передачи по телевидению и радио, навязываются рекламы и американский образ жизни и мышления. Так вот, все это нам надо и читать, и смотреть, и слушать, и покупать, и себя продавать с рабоче-крестьянским подходом, с точки зрения рабочего класса, оценивать со стороны рабоче-крестьянского интереса, короче, по нашей коммунистической идеологии и политике. Вот и диссертации, и рецензии на них должны писаться нами с классовых позиций трудящихся — рабочих, крестьян, трудовой интеллигенции. Вот такой, я думаю, подход будет правильный, — закончил Семен Семенович утвердительным тоном и сделал шумный длительный выдох, похожий на выдох после быстрого бега.
Татьяна Семеновна смотрела на мужчин расширенными глазами, и синева этих глаз, таких родных и обворожительных, сейчас светилась не из глубины небесной, а из какой-то тихой, теплой близости и ласкали душу мужа и брата.
Татьяна Семеновна хорошо знала души одного и другого и их рабочую классовую позицию, которую на этот раз они горячо выразили своими единодушными высказываниями, словно преподнесли ей классовый, рабочий урок. Урок этот был правильный, ко времени и внятный. Но отчего же она сама до сих пор не смогла его произнести и понять, когда читала рукопись Михаила Александровича? — думала Татьяна Семеновна.
Неужели, действительно, реформы привели ее интеллигентное сознание к такому глубокому летаргическому сну, что в ней даже не шевельнулся классовый инстинкт? Но ведь и у Петра этот самый классовый инстинкт очень долго барахтался, пока, наконец, не освободился от какого-то дьявольского наваждения. Что происходило с ними столь длительный период? Должно быть, понимание этого темного периода в их жизни еще только подошло к ним. Видно, и все общество нуждается в срочном лечении от летаргии, иначе, пока оно спит, потеряет не только чутье своих классов, но его захлестнет грязный поток пошлости, бесчувственности и жестокости, и оно так и погибнет в наркоагонии, не выходя из летаргического состояния. И это будет ужасно! А ведь Советское общество шло в авангарде цивилизации, и ее сияющие вершины уже виднелись с крутого склона.
Она с каким-то женским испугом в глазах посмотрела на брата, будто призывая его понять ее. Семен ответил ей братской, покровительственной улыбкой и дружественным тоном проговорил:
— Родные мои друзья, что я скажу вам на ваше пробуждение от реформаторской летаргии? Лично у меня не было никакого заблуждения в смысле капиталистических реформ, и это подтвердила жизнь. Я сказал у меня не потому, что я такой прозорливец или умник, а потому, что точно так понимали и понимают реформы капитализации все наши высокоярские мужики, как и большинство (думаю) крестьянства. Да, крестьянину в свое время было трудно, болезненно рвать свою родовую частно-эгоистическую оболочку. Некоторые вырывались из нее с кровью. Но когда они, высунув из родовой оболочки голову, хлебнули чистого воздуху, они быстро сообразили, что коллективное хозяйство с коллективным трудом и общественной заботой о каждом человеке, в том числе и о почитаемых в деревне детях и стариках, они скоро сообразили, что предлагаемый им образ жизни — это не только от Священного писания, но от их общинной, артельной природы. Этот артельно-традиционный, общинный образ жизни подвел их к социалистическому образу мышления, и теперь их не оторвать от этого их образа жизни. Да вы сами посмотрите: уже больше десяти лет демократы гнут крестьян в сторону от колхозов как от ячейки социализма. Какие только не используются ухищрения, а крестьяне не только не отказываются от колхозов, но стараются их укреплять и развивать. Наши высокоярцы не дрогнули даже под напором, хотя зубы стиснули. Не только держат свой колхоз, но укрепились в вере идеалу социализма, вошедшего в их крестьянскую плоть и кровь. Значит, и диссертации ученых они хотят читать такие, какие будут отвечать их образу мыслей и жизни. С таких позиций, сестра, ты и должна читать и оценивать диссертацию своего директора. Кстати, какая общая концепция проводится в диссертации?
Татьяна не сразу ответила брату. Она молча полистала свою тетрадку с заметками, просмотрев их, подняла глаза на брата и робко, боясь показать свою неуверенность, проговорила:
— По-моему, через всю рукопись проходит мысль о воспитании детей в коллективе с помощью целенаправленного труда во имя достижения общей, а не индивидуальной цели. Во всяком случае, четко просматривается идея воздействия на личность ребенка через трудовой коллектив, занятый общинным трудом. Сплочению в труде коллектива ради общественной цели отводится главная роль воспитателя.
— Насколько я помню, идея трудового коллективного воспитания молодежи не новая, — вставил не без робости Петр, вспомнив свои детдомовские и пэтэушные годы. — Но это было в советское время, в Советской стране, где в основе государства стоял коллективизм с социалистической закваской. В советское время этот коллективистский метод использовался широко и успешно — по себе знаю. Коллектив, бывало, — это большая сила в деле воспитания молодого человека. Эта сила исподволь держит человека в крепких объятиях, так что не выкрутишься.
— На этом принципе воспитания строилась жизнь в колониях Дзержинского и теория и практика Макаренко, — но сказал это Семен Семенович как-то вкрадчиво, будто боялся погасить занявшийся интересный для него разговор.
Ему хотелось до конца открыть для себя душу и мировоззрение сестры и зятя, которые для него были еще полузакрыты. А по-родственному это выглядело не совсем естественно. Он мечтал, чтобы сестра и, более, ее муж встречали его не только по зову крови, а по зову духа. 0н вообще стремился к духовному единению людей, а кровная близость и является первым звеном в духовной связи людей. Он повысил голос и продолжал:
— Возьмите пример, какие порядочные люди и патриоты выходили из воспитанников Суворовских училищ. Это были не только высоко подготовленные в своем деле специалисты, но и высоко воспитанные люди с цельными человеческими натурами. А к чему должно стремиться общество? Не к нравственному и моральному уродству же? Говорят, что красота должна спасти мир, в том числе и Россию. Так в чем она должна проявиться эта красота, если не в том, что человек, по-чеховски, должен быть красив во всем? А это, по-моему, достигается воспитанием в направлении, правильно выработанном обществом. А такое возможно, если само общество будет соответственно красивым и цельным. Великие мыслители мира указали на такое общество — это общество, основанное на общественной собственности и общественном труде, где все классы — это классы труда, строящие свои отношения без классовых противоречий, без раздоров, значит, без человеческой вражды, такое общество само цельное, и люди, человеки в нем цельные. Это есть общество социализма, общество общественной собственности. Но, к сожалению, нас вернули в общество, в основе которого заложены классовые раздоры, социальные противоречия. Они неизбежны на почве угнетения одного класса другим посредством частной собственности. Отсюда выходит, что господствующий класс вольно-невольно систему и принципы обучения и воспитания подрастающего поколения приспосабливает под себя, под свои классовые интересы. Что уже и творит министерство образования, из названия которого предусмотрительно исключено слово народное. Одно это подсказывает, у кого в найме пребывают нынешние министерства.
Семен Семенович заметил, что Петр Агеевич стал проявлять сдерживаемое нетерпение. Но не понимал, к чему проявлялось это нетерпение Петра, — то ли к чему-то в речи Семена, то ли к желанию высказать свои мысли. Семен на минуту умолк, и этим воспользовался Петр:
— Когда я хожу в школу, где учатся наши ребята, я слышу от учителей жалобы и растерянность. Им дали свободу выбора метода преподавания и никакого наказа в воспитании детей. Есть вроде бы пожелание отвлеченного порядка — воспитание члена гражданского общества, другие говорят: подготовить подрастающего человека к предприимчивой деятельности. Но нынешнее общество, гражданское оно или негражданское, состоит из владельцев частного капитала и подавляющего большинства неимущих, а то и вовсе безработных. Кого подготавливать в жизнь — торговца или подносчика товаров? Кого воспитывать — патриота или компрадора, поклонника Америки? Говорят: все-таки патриота. Но патриот не отвлеченная личность, это защитник народа, что значит — патриот своего класса. Я не хочу, и не буду защищать эксплуататора моего труда, я не стану жертвовать ради капиталиста своей жизнью, — его глаза горели яростным огнем борьбы. Он глубоко вдохнул воздух и далее также продолжил: — мыслящие учителя говорят, что воспитывать патриотизм у детей рабочих, это — воспитывать противника частного капитала, а это противопоказано политикой капиталистического государства. И получается, что и патриотизм противопоказан в общезначимом понятии. Вот оно, раздвоение капиталистического мира, в котором народ, родина, отечество становятся отвлеченными ценностями. Не зря капиталистические государства содержат наемные армии. Вот оно — общество классовых противоречий. Как преодолевает это противоречие твой директор, коль он взялся толковать вопрос воспитания в нынешнем буржуазном обществе? — успокаиваясь, улыбнулся Петр Агеевич жене.
— А действительно, в каком аспекте рассматривает этот вопрос твой диссертант? — поддержал зятя Семен Семенович.
Татьяна Семеновна оживилась, ей подумалось, что она хорошо проверит свои доводы на взглядах мужа и брата, которые дополняют ее мнение, и она сказала:
— Ты, Петенька, словно подсмотрел этот тезис у Михаила Александровича. Но он не делает это главным в своем труде, говоря, что для него как для психолога эти посылки само собою разумеющееся. В основном он рассматривает роль труда и коллектива в становлении личности ребенка. На мой взгляд, Михаил Александрович прав, когда проводит линию, что непринужденный труд укажет ребенку правду. Но для этого надо сделать так, чтобы труд стал осознанной необходимостью, полезной человеческой потребностью, естественной привычкой детско-юношеского существа. А такое, по мнению Михаила Александровича, возможно при артельном, коллективном образе жизни и труда. Они взаимно порождают друг друга, — труд и артель, между ними возникает взаимная необходимость, естественная целесообразность.
Несколько раз рассуждения сестры по вопросу воспитания детей дополнял своими замечаниями Семен Семенович. Его высказывания шли, касательно общих принципов воспитания детей и молодежи в социалистическом обществе, которые, по его утверждению, отличаются от принципов воспитания в капиталистическом обществе. Это отличие принципов воспитания, доказывал Семен Семенович, лежит в базовой основе этих двух обществ, то есть в форме собственности — частной и общественной собственности на средства производства. Каждое общество, так или иначе, растит для себя приверженцев одной или другой формы собственности, которые и делят людей на противостоящие классы. Капиталистическое общество по природе своей — общество классового противостояния. Причем — непримиримого противоборства, ибо нельзя примирить трудящегося человека с грабителем его труда.
Татьяна с заметным нетерпением вставила:
— Здесь чувства должны дополнять осознание и, наоборот, осознание порождает чувство труда, чувство потребности труда, то есть появляется воодушевленность труда. А чувства и осознание необходимости, утверждает Михаил Александрович, и есть предметы для воспитания. Они в процессе воспитания приходят к ребенку как ощущение свободы.
Татьяна Семеновна остановилась в передаче мыслей директора школы. Этим воспользовался Семен и спросил:
— Директор твой кто по специальности?
— Физико-математический заканчивал, знатный педагог по математике. Но кандидатскую диссертацию защитил по психологии и в пединституте практикует на кафедре психологии, как почасовик читает лекции.
— Тогда ясны его психологические направления в вопросах воспитания.
Татьяне Семеновне показалось, что, следуя за мыслями Михаила Александровича, она заговорила об очень сложных понятиях в предмете педагогики. Она внимательно посмотрела на своих слушателей и в выражениях их лиц нашла интерес и доверие учеников к учительнице. Она почувствовала уверенность и более спокойно продолжила анализировать диссертацию Михаила Александровича.
— Вообще-то, как мне кажется, в диссертации Михаил Александрович ведет серьезный спор. Он оспаривает положение международных соглашений о свободе личности ребенка. Дело в том, как сообщается в одном из разделов диссертации, что Россия за последние годы уже успела присоединиться к разного рода соглашениям и подписать всевозможные документы, конвенции, акты и пакты по правам ребенка на свободу личности. По установкам этих международных пактов о правах человека, главный принцип в правах ребенка состоит в том, что высшим благом является свобода, и значит, ребенок вправе делать выбор для себя совершенно свободно.
— Вот он и делает выбор беспризорного бродяжничества, — с несогласной горячностью возрази Петр. — Это не что иное, как оправдание массового детского беспризорничества и бессилия государства перед ним.
— Или уклонения бизнесменов от отчисления от своих прибылей на борьбу с детской безнадзорностью, — дополнил Семен Семенович.
— Попробуй мальчишка или девчонка рабочего, — уже со злым нетерпением воскликнул Петр, — сделать свободный выбор, когда ему хочется есть, а из телевизора на него изливается поток агрессивного насилия. Тут перед мальчишкой волей-неволей встает выбор между подлостью и преступлением, его, конечно, бросает в сторону зверства и человеческой подлости.
— Все правильно в нашем понятии, Петенька, — поддержала Татьяна. — Ты на стороне Михаила Александровича. Но вот он свидетельствует фактами, что когда наша страна присоединилась к этим международным пактам, то в нашем буржуазном государстве, которое старательно следует канонам западных буржуазных правил, скоренько и услужливо произошел коренной пересмотр взглядов в российской педагогической науке, а накопленный ею положительный опыт выброшен за борт. Наша педагогика, спорит Михаил Александрович, резко развернулась от принципа формирования и развития ребенка к установкам на самореализацию детской личности.
Семен Семенович принял слова сестры близко к сердцу и взволновался всерьез, так, будто перед ним и был тот человек, который нес несусветную глупость и утверждал себя в науке именно этой глупостью. Как же демократы быстро отринули даже научные достижения, потому что они были советские!
Семен Семенович взволнованно поднялся из-за стола, вышел на свободное пространство в комнате, сделал несколько шагов к двери и обратно, но места было настолько мало, что он затопал на месте. Петр Агеевич с таким же волнением смотрел на него и вдруг заметил, что у Семена такие же синие глаза, как и у Тани, только светятся они не небесной синевой, а сверкают синевой прокаленной стали. Семен взволнованно заговорил:
— Но ты, Танюша, пойми как будущий педагог, что прежде чем побуждать молодого человека к такому самовыражению, чтобы он понял смысл свободы и сумел ее использовать, необходимо создать высочайшие благоприятные условия для творческого самовыражения юного человеческого существа. В этом вся суть. Твой Михаил Александрович, как я понял, ищет свой метод в педагогике для создания таких условий и в этом он молодец. Он, очевидно, понимает, что ребенок, которого ведет воспитатель, станет носителем не только общих человеческих ценностей, но высоких качеств с отражением в своем облике конкретной общественной исторической культуры. А вбрось этого ребенка к волкам, он станет членом волчьей стаи, а в случае, если ребенок окажется и не в волчьей стае, а будет брошен на произвол судьбы, он станет уродом, монстром, как говорится.
Слушая Семена и глядя в его глаза с булатным блеском, Петр Агеевич думал: Такой человек, как наш Семен, не свернет в сторону от своего идеала. Социализм врос в его человеческое существо, и он будет свой идеал защищать во всем, в том числе и в воспитании детей. Но такое тонкое дело, как воспитание ребят, надо умно вести. Ребенку или подростку вместе с вооружением знанием надо еще и деликатно указать, в каких человеческих, а не волчьих нормах он должен жить. И использовать свои знания, по себе знаю, не восприми я общественные нормы, потерялся бы я как человек, вот так, как нынче будут потеряны миллионы беспризорников, бродяжек, малолетних бомжей, брошенных на произвол судьбы, при предоставлении им свободы самоопределения. Это же человеконенавистническое угробление ребенка, у которого даже инстинкты человеческие не созрели. Нет, тут нужна забота Дзержинского и трудовое воспитание Макаренко. И он горячо проговорил:
— А что еще школьному директору Михаилу Александровичу искать больше Макаренко и других советских воспитателей. Разве только то, как их методику эффективнее использовать?
— Видишь ли, мой дорогой Петр Агеевич, это-то понимает Михаил Александрович, — вдруг в тоне учителя прибегла к методу убеждения Татьяна Семеновна. — Он указывает на то, что, коль в современных российских условиях такое невозможно совершить и, значит, невозможно отстаивать в научном труде и педагогической практике открыто и прямо, — то и надо найти способ прикрытия метода Макаренко. Иначе тут же завоет весь буржуазный мир, что в России вновь позволено возрождение казарменного воспитания по Дзержинскому.
— Скажи, пожалуйста! — весь капиталистический мир завоет со своей добродетелью эксплуатации, в том числе и малолетних, — какой страх для рабочих людей! — иронически заметил Семен. — И разве мы, теперь тоже составляющие капиталистический мир, можем позволить то, что нам не прописывается.
— Вот именно, — согласилась Татьяна с братом. — Так и наша современная педагогическая наука, выстраиваясь по ранжиру, окрещенная Соросом, сразу же Макаренко и других его последователей предала анафеме, как педагогов-диктаторов.
— Так-то, Петр Агеевич, — в Советском Союзе, независимом государстве, в котором сами социализм и Советская власть были новаторскими актами в подлунном мире, — заговорил Семен Семенович и разогнался, было походить, но наткнулся на ограниченное пространство и просто затопал по комнате. — В то, наше время, ни ты со своими конструкторскими и рационализаторскими изобретениями, ни мы, высокоярцы со своими индивидуальными поземельными распределениями общественного артельного дохода, ни Дзержинский и Макаренко и их единомышленники не были связаны в своей инициативе, направленной на эффективное воспитание, по рукам и ногам международными соглашениями с империалистами мира. Вот почему Советский Союз, если из календаря ХХ века еще исчислить годы войн и время на восстановление разрушенного хозяйства, опередил мир империализма на 100–150 лет в своем научно-экономическом развитии и социально-культурных достижениях. Предатели социализма и Советского Союза загнали нас под крышу империализма, и теперь нам надо думать, как разорвать империалистические цепи, которыми нас опутали.
Он остановился, устремил взгляд за окно, где за время, пока они сидели то за одним, то за другим столом, небо закрыла черная туча. На дворе неожиданно нависли сумерки. Семен Семенович оглянулся по комнате, нашел электровыключатель, щелкнул им, и в тот же момент полыхнула по окну ослепительная молния. Все трое от неожиданности испуганно вздрогнули. Но в следующую секунду с железным грохотом прогремел гром, и по стеклу окна ударили первые капли дождя. Дождь и гроза своим шумом отвлекли их от беседы, которая уже не возобновлялась. Все трое посидели еще молча и понаблюдали за дикой игрой грозы, послушали ее буйствование. К ним заглянула Катя, весело спросила:
— Вы не перепугались тут?
— А вы? — спросила мать.
— Весело так гроза играет — отчего же пугаться, — ответила Катя, но дверь за собой закрыла осторожно.
Эта августовская ночь, еще летняя, но уже предосенняя, загустевшая, усыпанная остро блестевшими звездами, была для Петра Агеевича какой-то разорванной на части. Этим она стала ему памятной как ночь перед первым районным партсобранием.
Ему всю ночь снился один и тот же сон о том, как ему вручали партийный билет. Он с большим волнением брал билет из чьей-то руки, чья это была рука — он не видел. Это была какая-то символическая рука. Он думал, что это была рука всей партии. Он должен был, принимая билет, что-то сказать, но нужные слова не приходили на ум, отчего он горько смущался, и от такой горечи просыпался.