— Не беспокойтесь это для меня привычное дело. У меня с этим вечно какие-то проблемы возникают.
Психолог угрюмо посмотрела на Эдварда. Затем опустив телефонную трубку на рычаг, достала из стола какую-то папку. Эдвард уже принявший нормальное сидячее положение с интересом наблюдал за происходящим.
— Нашла! — психолог вытащила из папки немного помятый лист бумаги. — У тебя ведь сильное повреждение головного мозга верно?
Эдвард кивнул. Когда ему было девять, отец скинул его с лестницы, после чего у него начались странные видения на вроде тех странных миражей окутывающих одиноких путников в пустыне.
— Боюсь, мне придётся затронуть эту тему Эдвард. У меня записано, что ты принимаешь от этих галлюцинаций специальные таблетки, выписанные твоим бывшим психологом Лизой Соулс. Но судя по всему, а точнее по тому, что только что было, ты решил прекратить это делать, — психолог положила папку на стол и вздохнула. — А теперь скажи-ка мне Эдвард, почему ты так решил?
— Вы не мой психолог. Я вас не знаю, и рассказывать, почему я так делаю, не желаю. — категорично ответил Эдвард.
— Хорошо. Я тебя понимаю. Мы ведь даже не познакомились, а тут такие вопросы. — психолог, скрестив руки, чуть улыбнулась Эдварду, стараясь видимо принять самый благоприятный вид для общение с ребёнком. — Меня зовут Мария Темстер, и я твой новый психолог.
— Очень приятно с вами познакомится, но я всё равно не желаю вам что-либо…
— Ты тут надолго Эдвард, — в голосе Марии послышались нарастающие нотки агрессии. — И всё из-за того что ты любишь принимать неправильные решения оценивая их как правильные. Не хочешь общаться с психологом? Ну, так и не общайся. Правда из-за этого у тебя увеличится срок в этом лагере и тебе придётся сидеть тут до зимы, а то и больше. Ах, да и насчёт таблеток тоже хорошенько подумай. Кто знает, что с тобой может случиться, если ты вдруг перестанешь их принимать.
— Я… — у Эдварда пересохло в горле. Он был ошеломлён и не мог поверить своим глазам и ушам. Теперь на месте старого доброжелательного психолога сидела старая карга напоминающая ведьму. Притом, что это явно была не вновь повторившаяся галлюцинация, а просто правда жизни и того насколько быстро люди раскрывают свою настоящую личину. — Я согласен с вами общаться. Что вам от меня нужно?
— Правда и жажда вылечится. Ничего более мне и не требуется. А теперь скажи-ка мне, только честно, ты принимаешь выписанные психологом таблетки?
— Нет. Я их выкинул сразу после того как вышел из её кабинета.
— Молодец. Честное признание это хорошо, — Мария снова вернула своё старое морщинистое лицо в обычную для неё форму — добродушного психолога, — Но если я дам тебе эти таблетки, — она достала из ящика стола маленькую баночку полную красно-жёлтых таблеток. — Ты станешь их принимать, как положено?
— Разумеется. Я постараюсь сделать то, что вы просите.
— Не думай, что я делаю это назло напротив это должно пойти тебе на пользу. Вспомни, как часто ты дрался с людьми из-за своих припадков.
— Я дрался, потому что хотел этого. Мой психоз тут совсем не причём.
— Напротив, как раз из-за него у тебя все проблемы. Конечно, я могу привести как пример твоего отца и твою к нему ненависть, но это мелкая деталь в механизме ничем нам не поможет, — Эдвард нервничал. Снова началось всё-то же что и обычно. Его снова начали разбирать на запчасти какого-то механизма для того чтобы понять как он работает. — Ты вечно лезешь в драки. Что в школе, что на улице везде одно и то же. Ты избиваешь человека, а затем говоришь, что не помнишь, как делал это. Как ты думаешь, зачем ты здесь?
— Я здесь, потому что напал с ножом на своего одноклассника. — ответил Эдвард. В его словах не чувствовалось терзавшее его угрызение совести напротив в них читалось лишь полное безразличие к содеянному.
— Не спорю. Но все, же скажу, что причина была повторившийся у тебя психоз. Неужели тебе хочется страдать от него и заставлять страдать других, нападать на незнакомых людей и мучит своих близких?
— Своих близких я не люблю. А психоз находится у меня под контролем. Знали бы вы как мне, уже надоело это всё, все драки, так или иначе связаны с этим. Все мои расстройства связаны с этим. Вся моя жизнь связана с этим, а я не могу с этим ничего сделать кроме, как выслушивать обвинения со стороны других людей!
Мария молчала. Она о чём-то задумалась. Эдварду казалось, что в её голове рождается идея его приручения. Затем она неожиданно сказала:
— Я думаю, что на сегодня этого хватит. Можешь идти в спальный домик и поиграть со своими друзьями.
— Правда? — Эдвард обрадовался. В его сердце зазвучал громкий вой свободы. Он сразу же слез со стула и пошёл к выходу, как вдруг сзади послышался голос психолога, тихий и спокойный:
— Ты спрашивал, зачем тут висят эти головы, а я тебе не смогла ответить. Хочешь знать правду? — Эдвард промолчал. Его рука так и остановилась на полпути к дверной ручке. — Я подумала, что это хорошо напугает всех входящих сюда детей. Если ребёнок чего-то боится, то лучшим лечением для него будет встретиться со своим страхом лицом к лицу.
Твой страх можно вылечить, только если ты сам этого захочешь. Надеюсь, что ты это понимаешь.
Тишина. Эдвард стоял спиной к психологу. Он думал о сказанных ею словах. Ему казалось странным то, что она так открыто, призналась ему в чём-то, чего он не понял. Через минуту он произнёс:
— Когда мне к вам прийти? — Эдвард не видел психолога, но чувствовал, что она чего-то боится. Её страх передавался ему. От всего этого его мышцы напряглись, а сердце начало выстукивать ритм какой-то быстрой музыкальной композиции.
— Через неделю в среду. До свидания Эдвард.
— До свидания Миссис Темстер.
Дверь открылась. Он вышел за порог.
Эдвард находился в заросшем травой поле. На улице стояла кромешная тьма. Подувший ветер поднял в небо семена одуванчиков и закружил их в неком мистическом танце, исполняемом лично для матушки природы. Эдвард с наслаждением наблюдал за происходящим. Ночное небо полное маленьких сверкающих звёздочек, красивое тёмно-зелёное поле полное цветов, и немного постаревшее, но все, же не утратившее своё былое величие, гигантское дерево именуемое «Стариком».
— Какая великолепная ночь. — с наслаждением произнёс Эдвард.
Он не чувствовал усталости от проделанной работы, напротив в нём кипела страсть и охота продолжать лишь бы во время неё он не потерял из виду всю эту красоту. Гудман взял его в помощники. Всю неделю Эдвард только и делал, что чинил поломанные аккумуляторы, двигатели, бензобаки, часы и телефоны. А один раз даже смог починить неисправный принтер, который сам Гудман не мог отремонтировать как надо.
Он пробыл в этом лагере целый месяц. Три раза был у психолога. Ничего нового она для него не сделала кроме того что заставила пить таблетки для успокоения пошатнувшихся нервов. Куда интереснее было у Гудмана в мастерской. Он там учился, общался, развлекался, в общем, жил сказочной жизнью, о которой большинство могут только мечтать. Правда, сам лагерь не был сказкой, и счастья в нём искать было бесполезно. Длительный рабочий день, ужасное отношение со стороны вожатых и комендантский час, начинающийся после восьми. «Много правил мало толку».— так сказал Лори, и Эдвард с этим высказыванием был полностью согласен. Дети всё равно выскакивали из своих деревянных нор на улицу. Их, конечно, ловили, но за это не слишком строго наказывали, отчего те позже снова выходили, и так продолжалось бесконечно (хотя бывало и так что некоторых сажали на день в изолятор, но это случалось слишком редко). Эдварду нравилось у Гудмана, но это единственное что ему здесь нравилось. По крайней мере, по сравнению с его домом.
Эдвард снова взглянул на небо. Ему нравились звёзды. Их блеск, их красота. Они успокаивали его душу, он даже забывал о том, что находится в тюрьме. Заворожённый их красотой он не мог думать о чём-то ещё кроме как о них и о бескрайних просторах галактики, так или иначе окружавшей его со всех сторон.
— Боже как же это всё красиво. — вымолвил он.
— Это точно. — сказал чей-то голос у него за спиной.
Эдвард резко обернулся. Перед ним стояла молоденькая девочка пятнадцати-шестнадцати лет. У неё были светлые волосы, свисающая с плеч косичка, голубые глаза и красивая бледная кожа, так чудесно гармонирующая с ночным небом и звездами, сверкающими на нём.
Сердце билось как сумасшедшее и, не сбавляя темпа, заставляла его потеть и краснеть, словно бы он увидел что-то прекрасное и ужасное одновременно. Он узнал её. Она та девочка из столовой, что так надолго закралась в его душу. Он думал о ней каждый день, каждый час. И вот теперь та девочка, что почти, что полностью потерялась в сознании Эдварда, вдруг появилась перед ним во всей своей красе.
Почувствовав неловкость от продолжительного затишья, Эдвард вымолвил:
— Кто ты такая? — прозвучавшие слова были несколько грубоватыми и Эдвард, осознав, что сказал всё неправильно, покраснел от стыда.
— Мелиса Майер, — сказала она, не обращая внимания на невежливое обращение с его стороны, а затем, подойдя чуть ближе, добавила. — А ты?
— Эдв-вар-рд Вэйтсон.
— Милое имечко. — она оглядела его с ног до головы, выявляя признаки которые видимо, интересовали её в нём больше всего. — Что ты тут делаешь? Разве ты не знаешь, что в такое время гулять не разрешается?
— Да знаю, что не разрешается. Просто мне иногда нравится сюда приходить. Постоять немного здесь и понаблюдать за небом. — он снова покраснел. На сей раз, он был полностью уверен, что не должен был так открыто объяснять ей, зачем он здесь, — Охранники сюда совсем не ходят, поэтому в том, чтобы находится здесь, нет ничего страшного, — затем он добавил, утратив при этом лик замявшегося влюблённого мальчика. — А ты почему здесь?
— Потому же почему и ты. Пришла посмотреть на небо и звёзды. — она замялась, видимо обдумывая, говорить или нет только что встреченному мальчику о причине своего нахождения здесь. — Правда, обычно я хожу сюда днем, а не ночью. Днём тут всё намного красивее и живее. По крайней мере, мне так кажется.
Эдвард и Мелиса, молча, уставились друг на друга. Никто не хотел прерывать затянувшееся молчание. «Что же мне делать? Я должен ей что-нибудь сказать, но что? Боже я ведь даже ничего о ней не знаю». — Эдвард витал в своих мыслях, пока вдруг, его внезапно не окликнула Мелиса:
— Эй! Ты что заснул?
— А? Нет. Ты что-то сказала? — растеряно поинтересовался Эдвард.