Глеб ударом ноги распахнул дверь.
Худой поваренок, скобливший колоду ножом, открыл от удивления рот.
- Пошел вон! - процедил Глеб. - А ты войди.
Поваренок ужом выскользнул из разделочного цеха.
За спиной у Глеба раздалось астматическое сопение, но он не стал оглядываться. Взял забытый поваренком большой нож, поигрывая им, прошел наискосок к окну. По пути, как посетитель музея средневековой камеры пыток, равнодушным глазом осмотрел инвентарь и нехитрые механизмы.
Сквозь замазанные белой краской стекла узкого окна в помещение сочился мутный, мертвенный свет. Под высоким потолком горел единственный светильник дневного света, его бессветное свечение, многократно отраженное от кафельных стен, превращало воздух в разделочном цеху в холодную дымку.
Глеб встал у стойки с крючьями. Потыкал ножом в белесый бок свиной туши. Болталась она на одной ноге, вторую отмахнули топором по самый копчик.
Крюк скользнул по штанге, и кафельные стены отразили мерзко-холодный скрип металла о металл.
Кончиком ножа Глеб отковырял полоску мяса. Пожевал, сплюнул комок на пол.
- Поганцы. Не сеном, а паяльной лампой обшмалили.
- Глеб Павлович, что с дикарей возьмешь! - взмолился мэтр. - Вы же знаете, пьянь одна в деревнях осталась. А шеф-повар наш, Трофим Ильич, он расстарался как никогда. И в винце вымочил, и лучком обложил, и травками нужными пересыпал. Запах отбили, не сомневайтесь!
- М-да? - Глеб оглянулся через плечо.
Сипло выдохнул, полоснул ножом по краю туши, отхватив широкую полосу. Шлепнул его на колоду. Пригвоздил ножом.
- А куда хозяин дел Леонида Самойловича? - спросил он у мэтра.
Мэтр сглотнул ком и ответил:
- Уволил.
- А тебя, значит, взял на его место. - Глеб пошевелил ножом ошметок мяса. - Своих, значит, расставляет. Что ж, имеет право. Как зовут, я запамятовал?
- Петр Алексеевич, - подсказал мэтр.
- Не Романов, надеюсь?
- Ну что вы, Глеб Павлович. - Мэтр смутился. - Водопьянов моя фамилия.
- Ненавижу Петра Первого!
Глеб рубанул по куску мяса. Звук резкого удара хлестнул по стенам. Мэтр вздрогнул.
- Расскажу я тебе одну историю, Петр Алексеевич. - Взмах руки, звук ножа, секущего воздух, и глухой удар о колоду.
- Однажды кончилась у меня жратва. Не велика печаль, лес прокормит. Если умеешь охотиться. - Еще один резкий удар.
- Неподалеку дуб стоял. К нему кабаны за желудями приходили. - Новый удар.
- Забрался я на нижнюю ветку и стал ждать. Долго ждал. Даже брюхо свело. - Два удара подряд.
- К полудню приперся кабан с семьей. Хрумчат внизу, набивают утробу, а я жду. - Вновь жесткий прицельный удар.
- Пошевелиться боюсь. Шуршать нельзя. Дышать нельзя. Даже потеть нельзя. - Три удара подряд.
- Радуга перед глазами от голода и напряжения плясала, а я терпел. И дождался! - Удар.
- Завалились звери отдыхать. Мать с выводком чуть в сторонке. А секач прямо подо мной. Я специально над его лежкой устроился. Все рассчитал. Ну, и повезло немного, как на охоте без этого. - Глеб занес нож для удара. Поднял взгляд на мэтра. - Я не сказал, что оружием у меня был кол?
- Нет, - пролепетал загипнотизированный Петр Алексеевич. Он не мог оторвать взгляда от черного широкого клинка.
- Очень важная деталь. - Клинок с чавканьем рассек мясо. Гулко отозвалась колода.
- Завалить кабана колом практически невозможно. Надо бить в бок, под лопатку. А хрен он тебе ее подставит! - Глеб нанес еще один кромсающий удар.
- А мой разлегся в траве. Бок выпирает. Только бей. Но! - Еще один удар.
- Не дай бог промахнуться. Не дай бог смазать удар. Не дай бог кол сломать. И не дай бог секач тебя в воздухе засечет. Примет на клыки - и кишки на траву выхлестнут. - Каждое предложение Глеб заканчивал ударом. Кусок мяса превратился в бесформенный ком.
Глеб лезвием сгреб клочья мяса в одну кучу, стал короткими ударами рубить в липкий фарш.
- Жрать я хотел жутко. Оттого и получилось. Прыгнул вниз и пробил секача насквозь. Он рванулся, сбросил меня, да и подох сразу же. Я кубарем по траве прокатился, взлетел по стволу наверх, сам не знаю как. Кабаниха визг подняла... Как сбесилась баба! Трава клочьями, земля комьями в разные стороны летела, ужас! Думал, она сдуру дуб повалит. Хорошо, что выводок стреканул с поляны. Материнский инстинкт верх взял. Бросила она муженька мертвого и за малышней полосатой поперла, как трактор.
Частая дробь от ударов лезвия по дереву оборвалась. В помещении повисла тяжелая, обволакивающая тишина. Глеб замер, расширенные зрачки не открывались от красной жирной массы, размазанной по колоде.
- Во-от! - выдохнул он. - А кабана того я неделю жрал. Жарил, коптил, в ивовых листьях тушил. Соли не было, золой обходился. Но вкус мяса на всю жизнь запомнил. И знаешь, чем кабан пахнет?
Он посмотрел в бегающие глаза Петра Алексеевича. Они, белесые от страха, замерли.
- Волей, - произнес Глеб. - Но откуда тебе это знать?
Он шагнул вперед. Нож вспорхнул из-под руки вверх, и черное сальное лезвие уткнулось острием в дряблую складку под подбородком мэтра.
- Рот открой, - ровным голосом приказал Глеб.
Нижняя челюсть Петра Алексеевича сама собой отпала вниз. Глеб надавил кончиком ножа на ряд фарфоровых зубов, заставив шире открыть рот.
Не оглядываясь, Глеб сгреб фарш с колоды и залепил им рот мэтра.
- А это колхозный хряк. Некастрированный свин. Мясо воняет спермой, дерьмом и комбикормом, - процедил он. - Глотай!
Нож переместился на живот мэтра. Петр Алексеевич закатил глаза, лицо сделалось пепельно-бледным. Глубокие борозды у носа и впадины на висках залоснились от липкого пота.
- Глотай!
Глеб сильнее вдавил нож, и Петр Алексеевич с хлюпающим звуком всосал в себя фарш. Сморщась, заглотил. Живот дрогнул от спазма.