-- Спасибо. Я не желаю -- на улице очень жарко. Балашов пригубил, поставил рюмку на стол.
-- Как угодно. Дело в том, что наш общий компаньон -- Порфирий Викентьевич Коржаев -- умер две недели назад от инфаркта.
Макс молча смотрел на него. Его круглые глаза без ресниц, не моргая, уперлись в лицо Балашова.
-- Покойный Коржаев выполнял в нашем деле функции коммерческого директора. Поэтому мы с вами не были даже знакомы... по вполне понятным вам причинам.
Гость, не меняясь в лице, молчал.
-- В связи с его неожиданной кончиной мне пришлось взять инициативу в свои руки, чтобы довести дело до конца. Именно поэтому я здесь, и думаю, что весьма печальный факт смерти Коржаева не помешает нам успешно завершить начатое.
Макс не проронил ни слова. Духота становилась невыносимой. Балашов чувствовал, как по шее текут капли пота. Горло пересохло.
-- Итак, я к вашим услугам...
И вдруг Гастролер засмеялся. Тихо, спокойно, одними губами, обнажив два ряда фарфоровых вставных зубов. Его взгляд по-прежнему неотступно был привязан к какой-то точке на лбу Балашова, и от этого смеха Хромой вдруг почувствовал на влажной горячей спине холодок.
Макс наклонился к нему и спросил своим невыразительным, безразличным голосом:
-- Вы должен быть близкий человек Коржаеву?
-- Да, конечно. Мы же вместе вели дело, были лично дружны.
-- Вы, наверно, располагаете муниципальный бланк-документ про смерть вашего друга?
Балашов на мгновение потерял голос, но быстро взял себя в руки:
-- Нет, мне он был ни к чему. Но у меня есть более ценные свидетельства -- его записки, по которым он брал у меня товар для вас, -- Балашов достал из портмоне сколотые скрепкой бумажечки и протянул их Гастролеру. Не дотрагиваясь рукой, Макс кинул на них быстрый взгляд и встал:
-- Я буду скорбеть о смерти такой хороший человек. Однако здесь есть ошибка. Я не тот, про который вы думаете. Это есть ошибка. Я должен покланяться, -- и снова тихо засмеялся.
-- Откланяться, -- механически поправил его Балашов, почти в истерике думая: "Провал, провал! Не поверил, гад!"
-- Прошу меня простить -- откланяться, -- повторил Макс и направился к дверям.
Нет, Балашов так легко не сдается!
-- Послушайте, господин Макс! Иностранец обернулся.
-- Присядьте. Если вас не удовлетворят мои объяснения, вы сможете уйти -- задерживать я вас не собираюсь.
-- Я слушаю.
-- Вы явно не верите в то, что я преемник дел Коржаева и принимаете меня за кого-то другого. Однако это предположение лишено здравого смысла, поскольку я-то знаю точно, кто вы такой.
-- Но я -- нет. Не знаю.
-- Я могу вам продемонстрировать полную осведомленность во всех наших делах, -- от количества и номенклатуры товара до суммы, которую вы мне должны уплатить. Я отдаю должное вашей выдержке, но если вы из-за этой сверхосторожности расторгаете нашу сделку, вы понесете огромные убытки.
-- А вы?
-- Мне это тоже принесет известные неудобства. Но убытков я не понесу никаких -- завтра же распродам товар по частям здесь, у нас, спекулянтам. Правда, я заинтересован скорее в валюте.
Что-то дрогнуло в лице Макса, и Хромой почувствовал, что в твердой решимости Гастролера появилась крохотная трещинка. И все-таки тот сказал:
-- Я вас не знаю.
-- Это верно. Но я располагаю сведениями, которых человек посторонний знать не может.
-- Может. Это все может знать работник КГБ, который арестовал Коржаева.
-- Ну, это уже совсем смешно. Будь я чекистом, я бы не стал тут с вами толковать. Сейчас мы были бы у вас в гостинице и делали обыск.
-- За какое преступление? Обыск можно делать за преступление, а вы сказали, что Коржаев уже мертв. Вот тут уже захохотал от души Балашов.
-- Уж не надеялись ли вы, господин Макс, что я вам детали за красивые глаза отдам? Вы должны заплатить за них твердой валютой и в сумме весьма значительной. Поэтому второе дно вашего чемодана, или где уж вы их там провозите, забито до отказа зелеными купюрами. Это раз.
-- Дальше.
-- А что дальше? Вот открытка. Судя по стилю, она написана вами. Экспертиза по заданию КГБ легко подтвердила бы ваше авторство. Наконец, ваше присутствие здесь. Дальше делаем у вас обыск и за нарушение советского закона арестовываем.
-- Нихт. Нет. Нельзя. Я есть иностранец. Хромой снова торжествующе засмеялся.
-- Вы уж мне-то не морочьте голову. Иммунитет распространяется только на дипломатов. Вы же, по-видимому, не дипкурьер?
Гастролер промолчал.
-- Вот что я бы сделал, будь я сотрудником КГБ, -- продолжал Балашов, -- но я не чекист. Я коммерсант и заинтересован в их внимании не больше, чем вы. Я вас убедил?
-- Нет. Где гарантии, что вы со мной мирно беседуете, а на кухне или в этот... шранк...
-- Шкаф?
-- Я, я, шкаф... в шкаф не записывает наш разговор агент?
Опять двадцать пять. Встаньте и посмотрите.
Хорошо. Я вам немного доверяю. Вы можете мне сказать, когда я встречал последний раз Коржаева?
-- Это было между пятнадцатым и двадцатым марта. Точно не помню день, но он передал тогда партию колес, трибов и волосков. Да бросьте вы, господин Макс, меня проверять. Я же ведь вам уже доказал, что, если бы я был из КГБ, мы бы продолжали нашу беседу не здесь, а на Лубянке.
-- Может быть...
-- И я вам вновь напоминаю: отказавшись, вы потеряете больше, чем я...
В комнате было уже невозможно дышать. Пот катился по их распаренным лицам, их душила жара, злость и недоверие.